С точки зрения авторов классических текстов, домашнее хозяйство представляло собой всего лишь одну-единственную бусинку в длинной последовательности предков, выстроенных от одного самого уважаемого мужчины до следующего такого мужчины вплоть до изначального предка мужского пола. Такое происхождение определяло родство отца с сыном и брата с братом. Женщин привлекали со стороны, так как воспроизводство рода без их участия невозможно, но жен в пределах семьи мужа к родственникам не причисляли. После заключения брака за женой сохранялась родительская фамилия, и она поддерживала связи со своей родной семьей. И эти связи играли решающую роль в обеспечении политических союзов. Только вот, несмотря на эти родственные связи, женщин в домах, где они родились, тоже считали чужими людьми. Дочь не относилась к постоянным обитателям домашнего хозяйства своего отца; ее выдавали замуж, и она жила в семье мужа. Незамужним дочерям, пусть даже остававшимся в отцовском доме, положенной доли семейной земли по наследству обычно не перепадало¹.

Такое буквальное определение места женщины в системе родства по мужской линии в повседневной жизни, как бы то ни было, однозначным не считалось. Внутри семьи женщинам принадлежала значительная власть, проистекавшая, прежде всего, от матери, оказывавшей серьезное влияние на своих сыновей. В Древнем имперском Китае авторитет пожилых людей считался выше власти мужчин, а сыновнее почтение к обоим родителям – к матери наравне с отцом – высочайшей обязанностью любого сына. Невзирая на то что все женщины, согласно всем известным «трем формам повиновения», должны слушаться мужчин своей семьи, в действительности в ханьских домашних хозяйствах они командовали своими сыновьями, обязанными уважать своих матерей и повиноваться им².

Наглядное доказательство такой власти женщин можно найти в единственном дошедшем до наших дней со времен Хань завещании, относящемся к 5 году н. э. Данное завещание составлено от имени вдовой матери, обратившейся к местным чиновникам с просьбой придать ему законную силу в качестве свидетелей. Она перечисляет членов своего домашнего хозяйства и указывает их родственные отношения, затем диктует, каким образом принадлежащие ей поля следует разделить между ее сыновьями и при каких условиях земли передаются в их распоряжение. Участие чиновников в качестве свидетелей служит указанием на то, что в китайском государстве расценивали право овдовевшей матери распоряжаться землей семьи как дело обычное и допустимое. Подобный случай зафиксирован в письменах на камне, установленном в 178 году, в которых повествуется, как вдова по фамилии Сюй распорядилась семейной землей³. В обоих случаях на предполагаемую обязанность вдов повиноваться своим сыновьям, как это определено обрядом, в реальной жизни никто особого внимания не обратил.

В данном завещании обнаруживаются кое-какие сложности, появляющиеся, когда вдова снова выходит замуж, так как учет наследуемой собственности каждым из сыновей зависел от отношения их отцов к вдове, распределяющей наследство. В известном нам случае все дело упрощалось в силу того факта, что та женщина осталась жить в доме с хозяйством ее первого мужа. Последующие мужья жили вместе с ее семьей, а не наоборот. Следовательно, благополучию наследников-сыновей от ее первого мужа (что больше всего ее беспокоило с точки зрения ритуальных текстов) ничто не угрожало. Поскольку положение сыновей зависело от положения их отца, то дети от второй или третьей жены всегда занимали подчиненное положение.

Свидетельства существования власти матери к тому же встречаются в памятниках ханьской поэзии. В трагедии «Павлин летит на юго-восток», написанной от имени притесняемой свекровью невестки, повествуется о том, как ее мужем управляет его мать, которая в конечном счете принуждает его развестись со своей женой. Другое стихотворное произведение заканчивается утверждением, характеризующим безупречную китайскую женщину: «Когда такая целостная женщина управляет домом, она даже превосходит мужчину». Еще одно подтверждение власти жен над своими мужьями находим в «Песне сироты», автор которой описывает жизнь ребенка, вынужденного трудиться лоточником после того, как его дядя занялся его воспитанием после смерти родителей. Братские обязательства перед скончавшимся отцом этого ребенка требовали надлежащего обращения с племянником, но зловредная свояченица все испортила⁴.

Куда большей бедой, чем свояченица, оказалась мачеха, появившаяся в доме, когда мужчина вступал в повторный брак после смерти его первой жены. Такое явление, когда вторая или третья жена всячески отравляла жизнь детям своего мужа от первого брака ради благополучия собственных биологических детей, получило настолько широкое распространение, что его рассматривали как естественную особенность китайской традиционной семьи. Тревога по поводу проблемы, заключавшейся в роли мачехи в семье и заботе о детях, чья мать умерла, нашла выпуклое отображение в повестях древней Хань и в искусстве этой династии. В рассказах таких авторов, как Минь Сунь и Цзян Чжансюнь, изображена классическая злая мачеха. У Минь Суня мачеха донимает сына от первого брака до тех пор, пока его отец не узнает о ее жестокости. Цзян Чжансюнь рассказал, как мачеха пытается убить пасынка после смерти его отца, при этом терпит постоянные неудачи и убеждается в том, что ребенок находится под покровительством Небес⁵.

На основе того предположения, что женщины стремятся к благу для своих собственных детей любой ценой, образцовой женщиной в Китае считалась та, что заботится о потомках первой жены даже в ущерб собственному ребенку. Таким способом предохраняется не только иерархия происхождения, согласно которой потомок первой жены признается наследником первой очереди, но к тому же еще провозглашается готовность поступиться собственными интересами, воплощенными в отпрыске женщины. Таким образом, когда двоих сыновей «справедливой мачехи Ци» обнаружили рядом с трупом убитого человека, оба взяли ответственность на себя, чтобы выгородить другого. Чиновники, запутавшиеся в этом деле, попросили мачеху назвать виновного в преступлении. Рыдая, она ответила: «Казните младшего». Чиновник удивился: «Младшего твоего сына народ любит гораздо больше, а ты тут желаешь смерти именно ему. Почему?» Мать ответила: «Младший сын – это мой ребенок; старший – сын предыдущей жены моего мужа. Когда их отец заболел и уже находился на грани смерти, он дал мне такое поручение: „Воспитай его [старшего сына] добропорядочным человеком и присматривай за ним как следует“. Я пообещала: „Все будет, как ты сказал“. Теперь, облеченная его доверием и давшая обет „Все будет, как ты сказал“, как я могу забыть о доверии мужа и нарушить свое обещание? Кроме того, отдать на верную погибель старшего сына и спасти младшего означало бы поступиться общественным долгом ради своей собственной любви. Отречься от своих слов и забыть о святой вере покойного в тебя означает обмануть его самым откровенным образом. Если мои слова ничего не значат для меня же самой, если я забуду о своем обещании, а также если я уже признала [свое обязательство], тогда как мне жить среди людей?»⁶

Царь простил обоих сыновей из уважения к преданности легендарной женщины своему долгу, но такое счастливое разрешение дела отнюдь не смягчает жесткий наказ автора данной легенды. Прославление женщины за то, что она сделала выбор в пользу убийства ее собственного ребенка ради продления рода по линии своего мужа, как это предлагается в дошедшей до нас легенде, когда речь зашла о решении противоречия между «общественным долгом» и «материнской любовью», служит ужасающей демонстрацией нравственных вывертов, возникших в силу передачи родственных связей исключительно по мужской линии.

Недоверие к женщинам в Китае оказывалось настолько громадным, что в определенных забавных случаях прославляли выбор родословной брата по мужу просто потому, что при этом женщина отказывалась от собственных привязанностей и предпочтений. Так, когда добродетельная тетушка Лу отказалась от своего собственного сына, чтобы спасти сына ее брата, она еще раз оправдала свое решение с точки зрения отказа от «материнской любви» ради выполнения «общественного долга». Точно так же одна женщина в Ляне попыталась спасти сына своего старшего брата из горящего дома, но так получилось, что под руку попался ее собственный сын. К тому моменту, когда она обнаружила свою ошибку, огонь уже слишком разгорелся, чтобы вернуться спасать ее племянника. Когда подруги попытались остановить ее, собравшуюся снова броситься в пламя, она воскликнула: «Обретя репутацию женщины нечестивой, с каким лицом я предстану перед моими братьями и вообще жителями столицы?! Мне остается только что бросить своего сына назад в огонь, но тогда я опорочу понятие материнской доброты. При таком раскладе мне лучше вообще не жить». Выкрикнув эти слова, она ринулась в бушующее пламя, где и погибла⁷.

Угроза, исходившая от мачехи или свояченицы, соотносилась с опасностью того, что овдовевшая мать тоже могла повторно выйти замуж. Первый китайский император посвятил этому свои письмена, выгравированные на скале на вершине горы Гуйцзи: «Если женщина с ребенком снова выходит замуж, то она предает мертвых и поступает непристойно»⁸. Эта проблема повторного брака в период правления династии Хань приковывала огромное внимание, так как родословной по мужской линии наносился большой ущерб, а то и грозило полное исчезновение, если вдова снова выходила замуж и присягала на верность новой семье. Понятно, что родственники вдов часто советовали им повторно выходить замуж ради установления новых союзов, да и женщины сами, несомненно, в некоторых случаях принимали решение обвенчаться снова. В таком случае родственники ее новой семьи заставляли женщину ценить сыновей своего нового мужа выше ее сыновей от предыдущего брака.

Чтобы предотвратить все эти сложности, авторы ряда трактатов утверждали, будто овдовевшая женщина вообще не должна повторно выходить замуж: «Добропорядочность – вот достоинство любой жены. Однажды соединившись со своим мужем, она ничего не должна менять на протяжении всей своей жизни. Так что если ее муж умирает, то она не должна вступать в новый брачный союз»⁹. Классическим воплощением такой мысли служила вдова Гао Син («Благородное поведение») из столицы Лян. Прославленная своей красотой, она овдовела совсем молодой, но все равно отказалась снова выходить замуж. Сам царь Ляна прислал к ней министра с обручальными подарками, чтобы пригласить ее к нему в жены. А она ответила: «Мне всегда говорили о долге жены, состоящем в том, что, раз уж девушка вышла замуж, менять мужа она не имеет права. Тем самым она хранит в неприкосновенности нравственную чистоту непорочности и благочестия. Нечестно забывать мертвых и суетиться с обустройством в этой жизни. Соблазниться на честь [которой удостаивает сам царь] и предать забвению скромного [своего первого мужа] означает поддаться пороку. Тот, кто отказывается от выполнения своего долга и преследует шкурный интерес, утрачивает все права на то, чтобы называться человеком». Она взяла зеркало и, глядя в него, ножом отрезала себе нос. Она сказала: «Я изуродовала свою внешность, но не наложила на себя руки, так как не могу допустить, чтобы мои дети совсем осиротели. Царь захотел меня из-за моей былой красоты, но теперь с моим уродством, вероятно, я ему больше не нужна»¹⁰.

Эту ужасную трагедию отнюдь не сочинили на досуге: в исторических хрониках находим запись случаев, когда вдовы отрезали себе уши, пальцы на руках или нос, только чтобы не выходить снова замуж (рис. 13). Кто-то предпочитал наложить на себя руки.

Структура родства, как она изображена в этих легендах и в произведениях искусства периода Хань, скреплена мужской линией, идущей от отцов к сыновьям. Нуклеарная семья как доминирующий вариант домашних хозяйств при династии Хань в основе своей подрывает передачу родословной по мужской линии в силу присоединения к ней женщин извне. Отношения с женами, родственниками со стороны супруги, матерями и мачехами – все это таит угрозу единственной надежной связи: связи между отцом и сыном. Сохраняющая преданность своей родной (натальной) семье, будущему второму мужу, а также ее биологическим детям, любая жена несет в себе угрозу родословной и своего супруга, и его потомков. Особенно справедливо это в отношении тех, кто становится мачехами, но угрозу несут все женщины без исключения. Даже мать, если она вступает в повторный брак после смерти мужа или обладает слишком большим влиянием на поведение собственных сыновей. Вся сила недоверия к женщинам олицетворяется в переходящих все границы разумного актах самоотречения, к которым их принуждают ради подтверждения преданности родословной по мужской линии. Для представителей рода мужского пола нанесение себе физических увечий и самоубийство причислялись к тягчайшим преступлениям, угрожающим не только самим преступникам, но и благополучию их родовых кланов. То, что женщин могли прославлять за такие поступки, служит свидетельством их маргинального положения в воззрениях теоретиков китайской классической мысли¹¹.

Рис. 13. Добродетельная женщина с зеркалом и ножом, которым она собирается отрезать себе нос, когда прибудет посыльный от ее правителя

Жена во всех этих рассказах стоит в тех же самых отношениях с родней по мужской линии, что и домашняя прислуга. Как посторонний человек, связанный с родовой клановой группой посредством обмена лояльностью на трудоустройство или признание, она (жена) связана с семейной родословной точно таким же образом, как наемные убийцы и министры были связаны с их владыкой во времена Сражающихся царств. Нет никакого совпадения в том, что крайние поступки, которыми женщины в этих легендах доказывают свое «я», представляются теми же самыми актами самоотречения, через которые образцовые убийцы и лояльные министры Сражающихся царств доказывали собственную преданность своим правителям¹².

Отцы в этих рассказах не присутствуют, и их ответственность перед лишившимися матери сиротами никто не называет «долгом перед обществом». Отцам не требовалось сочинять такого рода притчи о правильном поведении, так как они сами служили субъектами родословной по мужской линии и сами пользовались выгодами от ее существования. Отеческая любовь к своим сыновьям (и озабоченность их материальным личным интересом) отвечала их долгу перед обществом. Для женщин, с другой стороны, любовь и долг иногда представлялись противоположными понятиями, и любовь иногда приходилось приносить в жертву долгу. До такой степени, в какой система родства при династии Хань строилась на основе учения классиков, в этой системе женщинам отводилось положение посторонних пришельцев в семью. Их осуждали как нравственно ущербных созданий за пребывание в таком положении, а потом предоставляли возможность искупления грехов через осуждение их привязанностей, отказ от всех интересов и, когда возникала необходимость, уродование себя, детоубийство или даже самоубийство¹³.

В реальной жизни женщины на каждом шагу успешно опровергали все эти теоретические постулаты. Самые подробные свидетельства того, что женщины располагали возможностью отстаивать собственные интересы, находим в летописях, посвященных политической власти родственников императора со стороны жен и наложниц (свойственники по линии супругов). Точно так же, как матери единолично управляли частными домами с хозяйствами, вдовствующие императрицы приобретали не меньшую власть в масштабе империи в период правления династий Цинь и Хань. Мать первого китайского императора в его юные годы играла главную роль при его дворе. Вдова основателя династии Хань тоже навязала двору свою власть и к тому же протащила в него своих многочисленных родственников. Первые годы императора У на престоле прошли под пристальным контролем его матери. Начиная с четвертого императора династии Восточная Хань на престоле

Китайской империи друг друга сменяли мальчики, дворами которых управляли их матери со своей родней или евнухи, вхожие во внутренние палаты женщин императора. Во многих случаях жены или наложницы императоров руководили своими уже взрослыми сыновьями. Особую известность получил пример императора Чэна (правил в 33—7 годах до н. э.), пребывание на престоле которого отмечено его неспособностью произвести мальчика-наследника, зато, как это следует из рассказов, он убил двух своих наследников только потому, что они угрожали подрывом положения его любимой жены¹⁴.

Господство вдовствующих императриц или жен в Китае стало возможным в силу перехода власти от официальной бюрократии к личному окружению императора. С нарастанием сосредоточения власти в личности императора ведением государственных дел перестали заниматься сановники внешних ведомств и участники собраний двора, передавшие свои функции «внутреннему двору». Политические решения, сформулированные в соответствующих указах и прокламациях, стали делом тех, кто сплачивался вокруг фигуры императора. Сначала это были личные секретари, сформировавшие секретариат императора. В какой-то момент еще большим влиянием стали пользоваться евнухи, заботившиеся о телесных потребностях императора, или женщины его гарема со своей родней. Притом что никто из них не обладал формальной властью, эти евнухи и наложницы гарема вершили государственные дела, пользуясь прямым доступом к телу верховного китайского правителя¹⁵. Такой порядок сохранялся на протяжении веков уже после свержения династии Хань. При нем секретариат императора превратился в официально признанный центр власти, а вот ему на смену пришли новые учреждения, сформировавшиеся из самых близких императору деятелей.