Книга: ЗАТЕМ
Назад: 3
Дальше: 5

4

 

Дайскэ сидел, погруженный в раздумья, облокотившись на стол. Перед ним лежала раскрытая очень тоненькая европейская книжка. Он только что её прочёл и находился под сильным впечатлением последних страниц…
«В некотором отдалении, за редкими прозрачными по-зимнему деревьями, молчаливо двигались два фонарика: там стояли виселицы.
— Калошу потерял, — сказал Сергей Головин.
— Ну? — не понял Вернер.
— Калошу потерял. Холодно.
— А где Василий?
— Не знаю. Вон стоит.
Тёмный и неподвижный стоял Василий.
— А где Муся?
— Я здесь. Это ты, Вернер?
Начали оглядываться, избегая смотреть в ту сторону, где молчаливо и страшно понятно продолжали двигаться фонарики. Налево обнажённый лес как будто редел, проглядывало что-то большое, белое, плоское. И оттуда шёл влажный ветер.
— Море, — сказал Сергей Головин, внюхиваясь и ловя ртом воздух. — Там море…
…Свет потайного фонарика упал на бумагу и белые без перчаток руки. И то и другое немного дрожало, дрожал и голос…
— Одна я, — вдруг заговорила Таня и вздохнула. — Умер Серёжа, умер и Вернер и Вася. Одна я. Солдатики, а солдатики, одна я. Одна…
Над морем всходило солнце.
Складывали в ящик трупы. Потом повезли. С вытянутыми шеями, с безумно вытаращенными глазами, с опухшим синим языком, который, как неведомый ужасный цветок, высовывался среди губ, орошённых кровавой пеной, — плыли трупы назад, по той же дороге, по которой сами, живые, пришли сюда».
Вспоминая эти последние страницы «Рассказа о семи повешенных» Леонида Андреева, Дайскэ, дойдя до этого места, поёжился. В подобных случаях его больше всего мучил вопрос, что стал бы делать он в таком положении. Сама мысль о смерти была ему невыносима. Тем большей жестокостью казалась смерть насильственная. Дайскэ сидел неподвижно, рисуя в воображении себя, малодушно мечущегося между жизнью и смертью, и чувствовал, что не в силах больше терпеть мурашки страха, пробегавшие по каждой клеточке спины. Отец любит рассказывать о том, как в юности — ему тогда было семнадцать — они с братом убили самурая из своего же клана и за это должны были совершить харакири: вначале с его помощью брат — дядя Дайскэ, а потом он сам с помощью собственного отца — деда Дайскэ. Просто представить трудно! Рассказы отца вызывали у Дайскэ скорее неприязнь, чем восторг. К тому же он не очень-то в них верил. И это, пожалуй, было главным.
Дед ничем не отличался от отца, судя по рассказам. Когда-то вместе с ним учился фехтованию один человек и искусством этим овладел в совершенстве. Появились завистники, и однажды поздним вечером он был убит, когда возвращался по узкой тропе через рисовое поле в город. Дед первым прибежал на место убийства, с фонарём в левой руке и обнажённым мечом в правой. Постукивая мечом по уже мёртвому телу, он приговаривал: «Держись, Гумпэй. Рана неглубока!»
От отца Дайскэ слыхал историю о том, как был убит в Киото дядя. Дядя как раз находился в гостинице, когда туда ворвались неизвестные в колпаках-масках. Спасаясь от преследования, дядя спрыгнул с карниза второго этажа, но споткнулся о камень в саду и упал. В этот момент его и изрубили мечами, прямо сверху, так что лица было не узнать — оно превратилось в кровавое месиво. Дней за десять до убийства дядя в полночь возвращался к себе в гэта и накидке, с раскрытым зонтом: шёл снег. Метрах в двухстах от гостиницы его кто-то окликнул: «Господин Наоки Нагаи!» Не оглядываясь, не закрывая зонта, дядя дошёл до гостиницы, вошёл внутрь, плотно закрыл за собой дверь и лишь тогда сказал: «Я — Наоки Нагаи. Что угодно?»
Всякий раз эти истории пробуждали в Дайскэ скорее страх, нежели воинственный дух. Запах крови, который, Дайскэ казалось, он явственно ощущал, мешал воздать должное героям этих историй.
Уж если суждена смерть, то пусть она наступит во время какого-нибудь приступа, думал Дайскэ, хотя никаких приступов с ним пока не случалось, если не считать одолевавшей его время от времени дрожи в руках и ногах, в голосе или, скажем, нервного биения сердца. Правда, в последнее время он вроде бы ни разу не приходил в сильное возбуждение. А ведь сильное возбуждение, как выражение душевного состояния, и есть шаг на пути к смерти. Движимый любопытством, Дайскэ не раз пытался сделать этот шаг, подойти, как говорится, к барьеру смерти, но ничего не получилось. Да, за последние пять-шесть лет он стал совсем другим. Просто удивительно!
Дайскэ закрыл лежавшую перед ним книгу и встал. Из чуть приоткрытой стеклянной двери тянуло тёплым приятным ветерком, который слегка шевелил освещённые солнцем крупные красные цветы амаранта в горшке.
Дайскэ склонился над цветком, снял пыльцу с длинных тонких тычинок и бережно перенёс её на пестики.
— Что, муравьи наползли? — спросил Кадоно, входя в комнату. Дайскэ поднял голову.
— Уже вернулся?
— Вернулся. Он сказал, что завтра переезжает, и как раз собирался к вам.
— Кто? Хираока?
— Да… Всё же, как бы это сказать… человек он, похоже, и в самом деле занятой. Не то что вы… Если завелись муравьи, полейте цветок растительным маслом. Муравьи сразу начнут вылезать, тут-то и надо их давить. Хотите, я помогу.
— Какие там муравьи! Просто я решил воспользоваться погожей погодой и перенести пыльцу на пестики, чтобы быстрей образовалась завязь. Так, по крайней мере, меня учил садовник. Благо, и время свободное выдалось.
— Во-от оно что… Просто диву даёшься, как всё ловко устроено в мире… Кстати, есть ещё подходящее занятие — выращивать в горшках карликовые растения. Красиво, приятно…
Дайскэ лень было отвечать, и он промолчал. Вскоре он поднялся и, сказав: «Ну что ж, хватит, пожалуй, заниматься баловством», — вышел на веранду, сел в кресло из индийского тростника и погрузился в размышления. Кадоно стало скучно, но только было он направился к себе в комнату рядом с прихожей, как с веранды донёсся голос хозяина:
— Значит, Хираока обещал сегодня прийти?
— Да, вроде бы обещал.
— Что же, дождёмся его.
Дайскэ решил отложить прогулку. Говоря по правде, его не первый день беспокоили дела Хираоки.
О положении друга Дайскэ узнал от него самого ещё в прошлый его приход. На примете у Хираоки было несколько мест, в одно из них на первое время он и собирался устроиться. Однако удалось это ему или нет, Дайскэ не знал. Раза два он заходил к Хираоке в гостиницу, но застал его только однажды и то уже в дверях комнаты, одетого в европейский костюм и что-то раздражённо выговаривавшего жене. Это Дайскэ понял сразу, хотя пришёл неожиданно, даже не попросив горничную доложить о своём приходе. Застигнутый врасплох Хираока едва повернул голову и без малейшего признака удовольствия на лице сказал: «А, это ты?» Из дверей выглянула жена Хираоки. При виде гостя её бледное лицо вспыхнуло. Испытывая неловкость, Дайскэ ответил отказом на формально вежливое: «Что же ты, входи», сказав: «Не стоит, особых дел у меня к тебе нет. Просто зашёл на минутку проведать. Ты, я вижу, собрался уходить, пойдём вместе». И он вышел на улицу.
Дайскэ проводил Хираоку до трамвая, и, пока они шли, Хираока не переставал жаловаться: никак не может найти дом, дел по горло, несколько раз ездил по адресам, полученным от служащих гостиницы, но неудачно — в одном месте ещё не выехали, в другом — красят стены. Дайскэ стало жаль друга, и он сказал: «В таком случае я поручу своему сёсэю подыскать тебе дом. Сейчас много свободных — в делах ведь застой». На этом друзья расстались.
Дайскэ, как обещал, велел Кадоно подыскать дом и показать его Хираоке с женой. Кадоно очень быстро нашёл подходящий и сообщил Дайскэ, что дом супругам как будто понравился. Однако Дайскэ не успокоился. Опасаясь, как бы не вышло неприятности с домовладельцем, если Хираока раздумает переезжать, и предвидя, что в этом случае придётся искать другое жильё, он снова послал Кадоно к Хираоке.
— Ты, надеюсь, сказал хозяину, что они снимут дом? — спросил Дайскэ у Кадоно.
— Да, на обратном пути зашёл и предупредил, что завтра переезжают.
Сидя в кресле, Дайскэ размышлял о судьбе Хираоки и его жены, которым предстояло заново устраиваться в Токио. За три года с того момента, как они расстались на вокзале Симбаси, Хираока сильно изменился. Счастье ещё, что он оступился на первой же ступеньке служебной карьеры, не успев достигнуть высокого положения. По крайней мере, не упал в глазах света. Но хотя удар и оказался не очень сильным, душевного разлада Хираока не избежал. Это Дайскэ заметил ещё в первую их встречу, но тут же подумал, что, быть может, ему показалось, поскольку он многое воспринимал теперь иначе. Однако после визита в гостиницу, когда, не заходя даже в номер, он вышел вместе с Хираокой на улицу и потом уже, дома, восстановил в памяти только что виденную им сцену, сомнения рассеялись, уступив место первоначальному впечатлению. Лицо Хираоки выражало крайнее напряжение и болезненно морщилось, словно от ветра или колючих песчинок. Нервозность, смешанная с горечью, чувствовалась и в каждом его слове, о чём бы он ни говорил. Хираока был похож на человека со слабыми лёгкими, которого заставили плыть по реке, где вместо воды густой кисель.
— Комок нервов, — пробормотал Дайскэ, глядя вслед Хираоке, вскочившему в трамвай. Потом вспомнил о его жене, которая осталась в гостинице.
Дайскэ ни разу не назвал её «госпожа Хираока», только «Митиё-сан», как называл до замужества. «Может, вернуться, — мелькнула мысль, — поговорить с Митиё-сан?» Но что-то мешало ему пойти к ней. Что именно? Дайскэ даже остановился, размышляя над этим, и, хотя ничего предосудительного в своём намерении не видел, испытывая ту же неловкость, пошёл не в гостиницу, а домой. Надо набраться смелости, уговаривал себя Дайскэ, но в данном случае это было не так-то легко. Ощущение тревоги и неудовлетворённости не покидало Дайскэ и дома, и он решил пойти выпить сакэ. Пить он умел и в тот вечер выпил особенно много.
— Ты был просто не в форме, — сказал себе Дайскэ, сидя в кресле и словно обращаясь к кому-то другому.
Появился Кадоно:
— Вам что-нибудь нужно?
Он сбросил хакама и таби, обнажив ноги, очень напоминавшие круглые булки. Дайскэ молча взглянул на него. В свою очередь, Кадоно уставился на хозяина и несколько секунд стоял неподвижно, как столб, потом спохватился:
— Ах, так вы меня не звали? Ах, ах! — и быстро исчез. Но Дайскэ это даже не показалось забавным.
— Вот видите, тётушка, они не изволили звать, — донёсся голос Кадоно со стороны столовой. — Говорил же я, что не было даже хлопка в ладоши. Я и подумал, что чудно как-то.
Старуха и Кадоно рассмеялись.
В это время кто-то пришёл. «Наконец-то», — подумал Дайскэ. Но встретивший долгожданного гостя Кадоно предстал перед Дайскэ с растерянным видом. Приблизившись, он шёпотом доложил: «Сэнсэй, к, вам госпожа Хираока». Не произнеся ни слова, Дайскэ направился в гостиную.
Жена Хираоки была светлокожей, черноволосой, с удивительно тонкими чертами лица и резко очерченными бровями. Затуманенное лёгкой грустью лицо напоминало старинные гравюры. Она всегда была бледной, а после возвращения в Токио выглядела особенно болезненной. Дайскэ это даже удивило, когда он увидел её в гостинице. Может быть, она ещё не оправилась после утомительной и долгой поездки? Однако на его вопрос женщина ответила, что нет, что теперь она всегда так выглядит, и Дайскэ стало жаль её.
Спустя год после отъезда из Токио Митиё родила, но ребёнок вскоре умер. Через некоторое время у неё появились боли в сердце и недомогание. Она думала, что отлежится, но улучшения не наступало, и пришлось обратиться к врачу. Врач толком ничего не определил, сказал, что это, возможно, сердечное заболевание, она не помнит, с каким, очень мудрёным названием. Заболевание серьёзное, при котором кровь, поступающая из сердца в артерии, небольшими дозами снова просачивается в сердце, поэтому излечить его полностью не удастся. Хираока не на шутку встревожился и сделал всё возможное, чтобы восстановить здоровье жены. Через год Митиё стало лучше, снова появился румянец. Она уже было обрадовалась, но примерно за месяц до возвращения в Токио опять побледнела. На этот раз врач сказал, что сердце ни при чём. Разумеется, оно не стало здоровым, но ухудшения не было, сердечные клапаны работали нормально.
Дайскэ слушал Митиё, смотрел на неё и думал, что причина тут в другом: что-то её тревожило.
Очень красивые, с ясным взглядом чёрные миндалевидные глаза Митиё, когда она пристально на что-нибудь смотрела, становились вдруг огромными. Дайскэ это объяснял их цветом.
До замужества Митиё они часто встречались, и Дайскэ хорошо запомнил это выражение её глаз. Теперь, желая воссоздать в памяти облик Митиё, Дайскэ прежде всего представлял себе её чёрные, чуть влажные глаза.
Митиё сидела сейчас напротив Дайскэ, положив на колени удивительно изящные, украшенные кольцами руки одна на другую. Модное золотое колечко, тонкое, с крупной жемчужиной, было свадебным подарком Дайскэ.
Вдруг Митиё подняла голову, и Дайскэ от неожиданности на секунду зажмурился, увидев чёрные глаза с хорошо знакомым ему выражением.
Они с мужем собирались прийти на другой день после приезда, но помешало её плохое самочувствие. А потом всё не представлялось случая пойти вдвоём, но сегодня как раз… Не договорив, Митиё вдруг вспомнила приход Дайскэ в гостиницу и стала извиняться, объяснив, что муж тогда как раз собрался уходить, потому и получилась такая неловкость. «Правда, вы могли его подождать», — с чисто женской логикой добавила она, стараясь вложить в слова всю свою приветливость. Но в голосе её звучала грусть, и это напомнило Дайскэ прошлое: Митиё всегда говорила несколько меланхоличным тоном.
— Мне показалось, Хираока был чем-то очень занят…
— Да, разумеется, и всё же… Можно было посидеть, верно? Такая церемонность ни к чему.
Дайскэ чуть не спросил, что в тот раз между ними произошло, но воздержался. Хотя на правах старого друга он мог поддразнить Митиё такой, скажем, фразой: «Видимо, вам тогда здорово досталось, вы даже покраснели. Что вы такое могли натворить?» Но шутить у него не хватило духу — такой жалкой выглядела Митиё, пытавшаяся загладить неловкость.
Дайскэ закурил, с сигаретой в зубах откинулся на спинку кресла и непринуждённо сказал:
— Позвольте угостить вас чем-нибудь, вы так давно у меня не были. — Дайскэ надеялся своим вниманием и участливым тоном хоть немного утешить женщину.
— Благодарю вас, но мне пора, — ответила Митиё.
— Побудьте ещё немного.
Дайскэ сидел, сцепив пальцы и закинув руки за голову, пристально глядя на Митиё. Женщина слегка наклонилась вытащила из-за оби маленькие часики, свадебный подарок мужа. Хираока покупал их в том же магазине, где Дайскэ покупал кольцо с жемчугом, и в то же самое время. Дайскэ вспомнил, что, выйдя из магазина, они переглянулись и рассмеялись.
— Ох, уже четвёртый час. А я думала, двух нет. Впрочем, я ещё кое-куда заходила, — добавила она, как бы про себя.
— Вы в самом деле торопитесь?
— Да, хочу пораньше вернуться.
Дайскэ вынул изо рта сигарету и стряхнул пепел.
— Пусть будет по-вашему. За эти три года вы превратились в настоящую домоседку. — Дайскэ улыбнулся, но в тоне его прозвучала нотка горечи.
— Вы же знаете, мы завтра переезжаем! — вдруг оживилась Митиё.
— Ну что ж, может быть, после переезда зайдёте, тогда и поговорим не спеша, — невольно поддавшись её внезапному оживлению, в тон ей сказал Дайскэ. По правде говоря, он совершенно забыл об их переезде.
— Однако… — Митиё, подыскивая слова, чуть наморщила лоб и потупилась, но вскоре подняла порозовевшее лицо. — Откровенно говоря, у меня к вам небольшая просьба.
Дайскэ сразу смекнул, о чём пойдёт разговор, потому что с самого приезда Хираоки в Токио был готов к нему. Однако он спросил:
— Какая просьба? Говорите, не стесняйтесь.
— Не могли бы вы одолжить нам немного денег?
Митиё произнесла это по-детски наивно и вся вспыхнула.
Дайскэ с участием подумал об обстоятельствах, вынудивших Митиё преодолеть стыд.
Как выяснилось, деньги требовались не на переезд в новый дом и не на обзаведение хозяйством. Уезжая в Токио, Хираока задолжал трём знакомым, и одному из них надо было срочно вернуть долг. Не говоря о том, что Хираока обещал выслать деньги не позднее чем через неделю, были и другие причины, из-за которых не следовало медлить. Сразу же по приезде Хираока пытался раздобыть денег, но хлопоты его не увенчались успехом, и он попросил Митиё обратиться к Дайскэ.
— Речь идёт об управляющем филиалом?
— Нет, с этим долгом как раз можно подождать. А вот другому человеку непременно надо вернуть, иначе это может отразиться на делах мужа в Токио.
«Даже так!» — подумал Дайскэ и спросил, какая нужна сумма. Оказалось, всего пятьсот иен. «Так мало», — опять подумал Дайскэ, хотя у него не было ни гроша. И тут он впервые с удивлением обнаружил, что очень стеснён в средствах.
— А почему, собственно, у вас долги?
— Даже вспоминать об этом не хочется. Тут и моя болезнь, но…
— Много денег ушло на лечение?
— Да нет, лекарства не так уж дорого стоят.
Митиё ничего больше не сказала, а Дайскэ неловко было расспрашивать. Он лишь уловил едва заметное выражение тревоги на её бледном лице, видимо, тревоги за будущее.
Назад: 3
Дальше: 5