Православие на территории Византии

Выше уже характеризовались основные различия между православием и католицизмом. Это определило и догматы веры, и литургию, и все, что касается обрядовой части. Но все же не это отличает историю развития православия. Православие возникло на территории Византии, что говорит о необходимости детального изучения его развития начиная с византийского периода.

Как современное католичество кристаллизировалось в Средние века и эпоху Контрреформации, так, а может быть еще и в большей мере, православие свой теперешний вид, свой исторический «канон» приобрело в Византии. Какой бы стороны православной церковной жизни мы ни коснулись, простая справка покажет, что свою сегодняшнюю форму она обрела еще в византийский период. В Византии завершается развитие православного богослужения, то есть того устава, который придает ему законченность, делает его системой, почти не допускающей развития или изменений.

Византийские типиконы и евхологии XIII и XIV в. почти не отличаются от современных православных служебников и уставов. Православная икона пишется по византийскому канону, каноническое предание в объеме и в толковании закреплено византийскими канонистами. В Византии окончательно сложился тот свод Отцов, который доныне составляет основу православного богословия, и, наконец, в этот же период расцвел тот стиль и дух, который на русском языке хорошо выражается словом «церковность». В известном смысле византийский период должен быть признан решающим в истории православия, эпохой кристаллизации церковной жизни. Современная православная церковь – это, с исторической точки зрения, византийская церковь, на 500 лет пережившая Византийскую империю.

Облачение византийского священнослужителя

Все историки Византии согласно утверждают, что с началом VIII в. в ее истории открывается новый период. VII в. закончился анархией и почти полной гибелью империи. В 717 г. арабы осаждали Константинополь, а внутренняя разруха делала его легкой добычей завоевателя. Византию спас Лев Исавр, один из тех многочисленных в византийской армии солдат с восточной окраины, которые дослуживались до высших чинов и на которых фактически держалась империя. Лев был провозглашен императором и положил начало новой – Исаврийской – династии.

Рядом победоносных войн Лев Исавр (717-745 гг.) и его сын Константин Копроним (745-775 гг.) восстановили положение империи, а изнутри укрепили его глубокой государственной реформой: военной, административной и экономической. Эта реформа, завершающая ту эволюцию, которая началась уже при Ираклии, заканчивает превращение Византии из мировой империи в сравнительно небольшое государство, в котором все подчинено необходимости противостоять напору: с востока – арабов, с севера – славян, а очень скоро и с запада – норманнов. Римская «вселенная» окончательно превращается в Византию, дав ей при этом свое название Ромея.

Для церкви этот новый период открывается новой смутой. Ею стало иконоборческое движение, борьба с которым растянется почти на полтора столетия. О причинах иконоборчества много спорили в науке. Одни видели в нем влияние мусульманского Востока с его запретом человеческих изображений, попытку некоего компромисса с исламом, другие усматривали в иконоборчестве первое восстание идеи светской культуры против церкви, третьи видели в нем взрыв эллинской духовности, для которой иконопочитание было проявлением чувственного, материального в религии.

С X в. традиция возлагает на императоров всю ответственность за возникновение ереси и ее распространение. Но новые исследования показывают, что спор об иконах возник сначала внутри церкви и только затем уже в него властно вмешалась государственная власть. Они показывают также, что для такого спора были достаточные основания.

Иконопочитание имеет длинную и сложную историю. Раннее христианство не знало иконы в ее современном, догматическом значении. Изначальное христианское искусство – живопись катакомб – носит символический характер. Это не изображение Христа, святых или разных событий священной истории, как на иконе, а выражение определенных мыслей о Христе и церкви. Оно склонно изображать не столько божество, сколько функцию божества. Добрый пастырь саркофагов и катакомб не только не образ, но и не символ Христа; он – зрительное ознаменование той мысли, что Спаситель спасает, что Он пришел нас спасти, что мы Им спасены.

Добрый пастырь. Рижская мраморная скульптура

Икона же – это плод «обновления» искусства, и появление ее связано, конечно, с раскрытием в церковном сознании смысла богочеловечества. В VII в. иконопочитание засвидетельствовано уже многими памятниками, это прочно утвердившийся факт церковной жизни.

Между тем иконопочитание очень скоро стало во многих местах извращаться, потому что в нем тоньше всего граница, отделяющая его сущность от настоящего идолопоклонства. Иными словами, с иконопочитанием происходило то, что раньше часто случалось с культом святых и почитанием мощей.

Возникнув как плод и раскрытие веры церкви в Христа, этот культ слишком часто отрывается от своей основы, превращается в самоцель, а следовательно, приближается к язычеству.

Иконоборческие настроения возникли в самом начале VIII в. среди епископов восточных окраин империи. И сразу же оказались настолько сильными, что константинопольскому патриарху Герману пришлось особым посланием защищать правду иконопочитания. Но начавшееся брожение дошло до императора Льва, который поддержал противников икон. Это вмешательство в богословский спор государственной власти надолго и трагически осложнило его. Около 730 г. Лев Исавр издал указ против икон. Не подчинившийся ему патриарх Герман был смещен и заменен Анастасием, сочувствовавшим иконоборчеству.

Константинопольский патриарх Герман

Вскоре пролилась и первая кровь: в стычке между толпой и солдатами, по приказу императора снимавших чтимую икону Христа с Халкопратийских ворот столицы, погибло несколько человек. В Греции сопротивление новой ереси вылилось в политическое восстание, весь Запад снова и единодушно осудил ее: все это подлило масла в огонь. Но настоящее гонение на иконопочитателей начал уже сын Льва – Константин Копроним. Блестящий полководец и государственный деятель, он явил себя и недюжинным богословом: сохранившиеся отрывки из его произведений против икон показывают глубокое, продуманное убеждение.

Святой Георгий и дракон

Свою иконоборческую политику Константин проводил систематически. Произведя в несколько лет «чистку» епископата, он собрал в 754 г. Вселенский собор в Константинополе, на котором иконы и иконопочитание были осуждены. Заручившись санкцией Собора, Константин стал его решение проводить огнем и мечом. От этого «кровавого десятилетия» (762-775 гг.) в месяцесловах осталось много имен «новомучеников», как их назвала церковь. Правда, надо сказать, что со стороны массы верующих первая реакция на иконоборчество была довольно слабой.

Среди мучеников этого периода мы почти не видим епископов, белого духовенства и мирян. Многие не отказывались от тайного хранения и почитания икон, но своих убеждений открыто не высказывали. Так, св. Тарасий Константинопольский, будущий деятель седьмого Вселенского собора, на котором был провозглашен догмат иконопочитания, сделал при Копрониме блестящую государственную карьеру.

Фактически на защиту икон поднялось одно монашество. И именно на монахов обрушилась вся тяжесть гонений. Параллельно с уничтожением непокорного монашества шло и истребление икон, причем они заменялись «светским искусством»: охотничьими сценами, орнаментом и т.д. И неизвестно, чем и как кончилось бы это гонение, если бы 14 сентября 775 г. престарелый император не умер. При его сыне Льве IV Хазаре (775-780 гг.) преследования утихли. Когда же после смерти Льва власть, ввиду малолетства его сына Константина VI, перешла к его жене Ирине (780-802 гг.), иконопочитание было восстановлено.

Ирина, всегда бывшая почитательницей икон и монахов, начала готовить Вселенский собор, для чего и провела в патриархи государственного секретаря Тарасия. Но пятьдесят лет иконоборчества глубоко отразились в жизни византийского общества: первая попытка собрать Собор в Константинополе была сорвана солдатами, боготворившими память Копронима. Только в 787 г. – и уже не в столице, а в Никее – собрался, под председательством патриарха Тарасия, седьмой Вселенский собор, на котором и был сформулирован и провозглашен догмат об иконопочитании.

Но, побежденное догматически, иконоборчество воскресло с новой силой после смерти Ирины в 802 г. Сторонников ереси было еще достаточно, главным образом в правительственных и военных кругах, где царствование Константина Копронима было окружено восторженным поклонением. И все несчастия и неудачи империи, обрушивающиеся на нее в начале IX в. – войны, нашествия, восстания – приписывались там иконолатрии – почитанию икон.

В 815 г. император Лев V Армянин потребовал от патриарха Никифора, чтобы иконы в храмах были подняты выше человеческого роста, и, таким образом, их невозможно было бы целовать. С этого момента стало понятно, что гонения неминуемы. Первым пострадал патриарх Никифор, успевший все же возвестить церкви о готовящейся борьбе и призвать ее к сопротивлению. Его низложили и сослали. Во главе православных стал заменивший его Феодор Студит, игумен знаменитого константинопольского монастыря Студиона.

В Вербное воскресенье 815 г. тысяча студийских монахов прошла крестным ходом по городу, неся иконы. Вызов власти был брошен и начались кровавые гонения, по количеству жертв превзошедшие гонения Копронима: десятки сосланных епископов, монахов, утопленных в зашитых мешках, замученных в застенках. Хотя и не с такой силой, гонения продолжались и при преемниках Льва – Михаиле II (820-829 гг.) и Феофиле (829-842 гг.).

Окончательной победой иконопочитатели были обязаны женщине. Жена Феофила – императрица Феодора – немедленно после смерти мужа прекратила гонения. В марте 843 г. патриарший престол занял Мефодий, один из пострадавших за иконопочитание. В первое воскресенье Великого поста, 11 марта 843 г. восстановление икон, т.н. «Торжество Православия», было провозглашено в храме Св. Софии. С тех пор каждый год в это воскресенье православная церковь празднует победу.

Апостол Иуда Иаковлев

Но значение иконоборческой смуты не исчерпывается догматическим вопросом о смысле иконопочитания. В ней предельной остроты достигает проблема церковно-государственных отношений. Не случайно, прежде всего, то, что борьба с иконами оказалась также борьбой с монашеством, в момент становления христианства воплотившим в себе его «спасение от влияния мира». (С этой точки зрения не было ничего характернее и показательней для отношения церкви к христианскому миру, чем «победа» в нем монашества.) Не только церковь, но и государство в то время склонилось перед монашеством: императоры соперничали с вельможами в создании монастырей, так что к началу иконоборчества число монахов в Византии достигало 100 тыс. человек – процент населения почти невероятный!

Монашество стало основной силой церкви. Однако оно тяжелым грузом ложилось на экономическую жизнь государства: десятки тысяч людей были потеряны для армии, огромное монастырское имущество ускользало от обложения налогами, значительная часть населения оказывалась вне государственного контроля. Довольно рано в византийском законодательстве мы видим попытки как-то упорядочить это стихийное явление, ввести его в общегосударственное русло.

Борьба с еретиками

Победа монашества в борьбе с иконоборческой ересью означала крах попытки со стороны государства до конца ликвидировать независимость церкви. Таким образом, «Торжество Православия» стало и внутренним перерождением церкви. Империя была и осталась «священной», но раньше источником этой святости было древнее и абсолютное понимание государства как отображения на земле Божественного «порядка», теперь им стало ощущение светской власти как «служительницы Христовой». Это служение описывается и выражается в целом цикле «имперских» праздников, по сей день сохраненных в богослужении (Воздвижение Креста, Покров, Похвала Богородицы, Происхождение Древ Креста, то есть процессия с Крестом по императорскому дворцу, молитвы «Спаси Господи» и «Вознесшийся на Крест волею» и другие).

С окончанием иконоборческой смуты завершается эпоха Вселенских соборов, время творческого напряжения церковной мысли. В истории Византии наступил момент, когда и государство, и церковь учли опыт прошлого. С молчаливого обоюдного согласия поставлена была некая психологическая точка, подведен итог. И всякое новое касание богословских тем, всякую постановку новых вопросов нужно теперь уже свести к этому прошлому. Святоотеческое предание, подтвержденность, хотя бы внешняя, авторитетом Отцов Церкви – в виде ссылок и цитат, иногда даже вырванных из общего контекста, становится как бы гарантией благонадежности. А потому даже на новые вопросы отвечать нужно было из того же арсенала.