2.2. Как мы храним тайны?
В групповой психологии есть один известный эксперимент. Участников просят вспомнить и подумать о какой-то тайне, о том, что они, возможно, никогда никому не рассказывали. Это чрезвычайно неприятные история или событие, поступок, за который очень стыдно, крайне болезненная тема. Затем испытуемым предлагается удобно сесть на стуле и закрыть глаза. Ведущий говорит: «Сейчас я начну передвигаться в пространстве группы и выбирать того, кто должен раскрыть свою тайну. Как только я дотронусь до вашего плеча, вам необходимо будет все рассказать». После этого в течение пяти-семи минут ведущий подходит к каждому участнику, наклоняется к нему, некоторое время стоит рядом… Затем сообщает всем участникам, что эксперимент закончен и можно открыть глаза.
Цель этого эксперимента состоит не в том, чтобы узнать чью-то тайну: в итоге ведущий так ни до кого и не дотрагивается. Испытуемым предстоит осознать чувства и переживания, сопровождающие мучительный процесс воспоминаний о тайне и возможное ее раскрытие. Многие участники, осмысливая этот опыт, говорят о своих намерениях и выборе «рассказать – не рассказать» следующее: «Я представлял, что́ другие обо мне подумают, если я расскажу о тайне»; «Я сразу решил, что расскажу о чем-то другом»; «Я бы все равно не стал рассказывать».
Гораздо интереснее то, что происходит с чувствами, эмоциями, телом. Одни испытывают приступ паники. Другие цепенеют. Третьи ничего не чувствуют. Четвертые сильно пугаются. Пятые ощущают стыд. У шестых увеличивается частота пульса, возникает шум в ушах. Седьмые понимают, что все происходящее – бесполезная трата времени, у них возникает непреодолимое желание сбежать из этого пространства, и они погружаются в телефон, компьютер или фантазии… Но ни один не остается равнодушным.
Тайна – это то, что выводит из равновесия. Даже воспоминание о ней вызывает своеобразный «перепад температур», как прыжок из хорошо натопленной бани в ледяную прорубь. Только что участники были спокойны, веселы, сосредоточены – но даже мысль о том, что придется говорить о тайне, приводит к резкому изменению психологической атмосферы.
Предательница
Полина пришла ко мне на терапию по рекомендации коллеги-психолога Н.: он преподавал в вузе, где она на заочном отделении получала высшее психологическое образование. Наша работа в основном концентрировалась вокруг ее отношений с любовником – женатым мужчиной, который жил двойной жизнью. Он купил Полине квартиру и проводил у нее много времени в течение дня. Вечером он уезжал домой, к жене. Отношения, наполненные унижениями, ревностью и зависимостью (он оплачивал ее обучение, полностью содержал Полину и ее дочь), приносили молодой женщине много боли, однако она все время пыталась обвинять себя в том, что происходило.
О родительской семье она говорила неохотно – я знала лишь о том, что мать с отцом разведены с тех пор, как Полине исполнилось три года. Отец почти не интересуется ее жизнью, мать иногда ей помогает.
В работе Полина была активной и веселой. Даже говоря о неприятных ситуациях, она улыбалась и сама себя подбадривала: «Все будет хорошо»; «Ничего страшного»; «Что-то я разнылась». Я пыталась обратить ее внимание на то, что она очень много делает для себя сама, словно меня нет рядом, но Полина искренне не понимала, что я имею в виду. Она все время пребывала «в броне» и не подпускала близко, однако продолжала исправно приходить раз в неделю. Основным защитным механизмом Полины было отрицание, и она часто отказывалась мириться с реальностью. Так продолжалось примерно полгода. Полина посещала сеансы, весело щебетала о жизни, потом проводила время с любовником. При этом, когда она рассказывала как о радостных, так и о болезненных и неприятных событиях, выражение ее лица не менялось.
Но однажды Полина пришла на сессию разъяренная и с порога обвинила меня в том, что я обсуждала со своим коллегой Н. ее личную жизнь. Я была в шоке, не понимая, что случилось, но сдержала свое желание оправдаться. Я не общалась с коллегой уже несколько месяцев и уж тем более никогда не обсуждала с ним историю Полины. Поэтому ее реакция была своеобразным подарком, позволяющим узнать о Полине что-то новое.
Я начала осторожно исследовать ее переживания. Вначале она бурно реагировала на любые мои вопросы: «Вы сами все знаете»; «Зачем вы спрашиваете» и т. п. Она несколько раз с горечью повторила: «вы меня предали!» Но потом аффект спал, и она рассказала мне, что произошло.
Оказалось, вчера вечером в университете был концерт. Когда он закончился, Полина с подругами вышла на улицу. Мой коллега Н. стоял у крыльца. Они поздоровались, перекинулись несколькими словами. В этот момент подъехала и остановилась машина. Полина стала прощаться, а коллега спросил: «Это твой муж?»
Полина замолчала и выжидающе посмотрела на меня.
– И что? – искренне недоумевая, спросила я.
– Как «что»? Ведь только вы знаете, что мой любовник и я просто встречаемся, у него есть официальная жена…
Я еще больше удивилась и по-прежнему хотела выяснить, что все-таки произошло:
– Я правда не понимаю…
– Как «не понимаете»? За мной заехал мой бывший муж, он таксист. А. Н. задал мне вопрос: «Это твой муж?» Значит, вы рассказали, что мой любовник – не мой муж, раз он так спросил…
Я была растеряна, но собралась и еще раз проанализировала события. Полина с однокурсницами и мой коллега Н. поздно вечером стояли на улице возле входа в университет, затем подъехала машина, Полина сказала: «Это за мной» – и попрощалась, коллега задал ей вопрос: «Это твой муж?» На основании чего Полина сделала вывод, что коллега что-то знает о перипетиях ее отношений с мужчинами, оставалось неясным.
Но я решила не разубеждать Полину, а узнать, откуда появилось такое сильное переживание о том, что я ее предала. Я осторожно спросила девушку, кто ее предавал и на какие прежние ситуации из ее жизни похоже произошедшее вчера вечером. Полина перестала дышать, а потом расплакалась, впервые не демонстрируя, что все хорошо, а став живым, страдающим человеком.
Оказалось, что я «сделала, как ее мама». Мама много раз предавала дочь – рассказывала подругам ее секреты, выбалтывала соседям то, что не предназначалось для их ушей… И самым сложным было то, о чем Полина никогда никому не рассказывала, ее боль и ее тайна – мама пьет. Пьет давно, часто и много. Неоднократно лечилась. Именно поэтому Полина так зависима от любовника – она не может разменять трехкомнатную квартиру, в которой живет мама, потому что та не приватизирована и давно стала притоном для всего района. Ей постоянно стыдно за маму, она ни с кем не говорит о ней. Папа не просто пьет – он хронический алкоголик и лишен родительских прав, с тех пор как Полине исполнилось пять лет. Он иногда приходит к ней и просит денег. Один раз это случилось в присутствии любовника, который потом неоднократно возвращался к темам «Какая у тебя семейка» и «Как я тебя осчастливил».
Только после открытия этой тайны мы смогли спокойно обсудить, как я стала «матерью-предательницей», а мой коллега – «позорящим отцом». Перенос – бессознательный процесс, и я превратилась в тот значимый объект из жизни девушки, который был «надежно спрятан» от меня из-за сопровождающего ее отношения чувства стыда за мать. Благодаря произошедшему Полина смогла рационально посмотреть на ситуацию и уже на следующей сессии со смехом сказала, что на вопрос коллеги: «Это твой муж?» – она могла бы ответить: «Нет, таксист». Ведь реакция коллеги на то, что в темноте подъехала машина и молодая женщина идет к ней, была вполне естественной: муж заехал за своей женой. Но этот невинный вопрос привел Полину к сильной фрустрации. Она испугалась, что окружающие все поймут и ее фальшивая жизнь разрушится под давлением реальности… Девушка почувствовала, как сама себя выдает, потому что боится, что кто-то другой узнает ее многочисленные тайны: о родителях-алкоголиках, о любовнике, который посещает с ней разные места и мероприятия и которого она представляет как своего мужа, о зависимости от его денег, о разводе с первым мужем… Огромный груз скрываемой информации и необходимость все время держать лицо привели к тому, что Полина испытывала хроническое напряжение. И лишь после этого кризиса в наших отношениях она наконец смогла открыться и начала говорить о себе довольно личные вещи.
Даже если человек на какое-то время забыл о тайне, вокруг все время происходят напоминающие о ней события. Намек знакомой, схожая ситуация у соседей, сериал с аналогичной историей… Снова и снова запускается процесс воспоминания о тайне – и последующий виток попыток вычеркнуть ее из памяти, сделать вид, что ничего не было. Человек пытается сделать что-то, чтобы «аннулировать» прошлое, компенсировать неприятное событие достижениями или переключением на нечто, приносящее удовольствие… Люди стараются забыть – и используют для этого разнообразный арсенал как осознаваемых, так и малоосознаваемых средств. К неосознанным способам справиться с тайной, похоронить или превратить ее во что-то другое относится использование нашей психикой защитных механизмов.
Для понимания того, как человек предпочитает сохранять тайну, нам понадобится введенное еще Зигмундом Фрейдом и широко используемое в разных направлениях психотерапии и обыденной жизни понятие защитных механизмов, или защитных процессов. Нам важно знать: что именно пытается защищать человек, который является хранителем тайны, и как данный выбор сказывается на его жизни.
Защиты «имеют множество полезных функций. Они появляются как здоровая, творческая адаптация и продолжают действовать на протяжении всей жизни. Человек, который „включает“ механизм защиты, бессознательно стремится выполнить одну или обе из следующих задач: 1) избежать или овладеть неким мощным угрожающим чувством – тревогой, иногда сильнейшим горем или другими сильными эмоциональными переживаниями; 2) сохранить самоуважение».
Сегодня в различных психодинамических теориях защиты рассматриваются как средство преодоления тревоги, переживания горя, способ поддержки позитивного образа «я». Набор защит у каждого человека индивидуален, как отпечатки пальцев. На его формирование влияют следующие факторы:
♦ врожденный темперамент;
♦ характер пережитых в раннем детстве стрессов;
♦ защиты, используемые родителями, учителями, членами семьи, другими значимыми людьми: ребенок обучается им, наблюдая за поведением окружающих;
♦ защиты, которые человек успешно применял в своей жизни, убедившись, что они работают.
Сохранение тайны всегда связано с действием каких-то защитных механизмов. Рассмотрим следующие из них:
♦ отрицание;
♦ расщепление;
♦ идеализация и обесценивание;
♦ проекция;
♦ интроекция;
♦ соматизация.
Отрицание – ранний способ справляться со сложными и болезненными ситуациями. Главное – не признавать случившееся, и тогда событие, поступок, чувство или проблема волшебным образом исчезнут. В этом случае человек уверенно говорит, что все прекрасно, ничего страшного не случилось или что вообще ничего не было.
«У меня все хорошо»
Марина посещает терапевтическую группу, потому что она не уверена в себе, в своем выборе профессии. Она состоит в браке уже три года, детей нет. Несколько раз в жаркое время года она приходила на занятия в платьях с длинным рукавом, в пиджаках и блузках. Когда она появилась со ссадиной на скуле, группа не смогла проигнорировать ее внешний вид. Однако на все расспросы участников она лишь улыбалась и отвечала, что не хочет об этом говорить. Ей задали прямой вопрос: не муж ли ударил Марину? К удивлению присутствующих, Марина в этот момент резко встала, взяла сумочку и вышла за дверь. В группу она не вернулась.
На следующий день девушка позвонила и попросила о часе индивидуальной терапии. После аккуратных расспросов о ее уходе Марина с болью сообщила, что ее действительно ударил муж. Оказалось, что он и раньше не раз поднимал на нее руку. Но на все мои попытки заметить, что такие отношения опасны, Марина улыбалась и говорила: «Ничего страшного. Я сама виновата. Я его спровоцировала. Я все контролирую».
Она свято хранила тайну на протяжении трех лет и никому раньше не рассказывала о совершающемся насилии. Девушка яро убеждала меня, что ее муж – прекрасный человек, не курит, не пьет, не гуляет, работает в милиции на хорошей должности и что так живут многие люди. Попытки помочь ей осознать серьезность положения и даже опасность для ее жизни Марина с легкостью отметала. Она ушла из группы, записавшись на индивидуальную терапию, потому что опасалась, что «участники будут ее донимать». Девушка также попросила передать им привет без упоминания о том, что она приходила ко мне. Я предложила ей самой сказать участникам о том, что она покидает группу, или написать об этом в их закрытой группе в Facebook, но она отказалась. Говорить о том, что муж ее регулярно избивает, Марине было больно, стыдно и неприятно. Уход из группы, сопряженный с тем, что участники стали догадываться о ее «счастливой» семейной жизни, позволил ей в очередной раз проигнорировать правду. Лишь через полтора года, заплатив сломанными челюстью и рукой, Марина услышала меня и смогла открыться не только новой группе, но и своим близким. Оказалось, что все годы ей было очень страшно признаться собственным родителям, что ее брак не такой удачный, как они себе представляли. Именно они были теми «виртуальными судьями», которым было невозможно рассказать правду о своей семейной жизни.
Расщепление – это защитный механизм, заключающийся в том, что внешний мир разделяется на абсолютно хорошие и абсолютно плохие объекты. Бог и дьявол, верные и неверные, богатые и бедные, герои и злодеи – все мы ежедневно сталкиваемся с социальной реальностью, где одним приписываются исключительно положительные, а другим – сугубо отрицательные черты, намерения, мотивы. В контексте семейных тайн расщепление у одного члена семьи ведет к расщеплению во всей системе.
Изгнанная
Варвара, молодая женщина 30 лет, участница долгосрочной программы по системной семейной терапии, пыталась понять, почему от нее отвернулась семья. Ее родители рано умерли, и с 17 лет она жила одна. Тетка, сестра отца, и бабушка по отцовской линии пытались ее поддерживать. Родители матери жили далеко и были уже пожилыми.
Когда Варваре было 18, она встретила главную любовь своей жизни. Его звали Тамерлан, и он был на 16 лет ее старше. Мужчина приехал из другой страны, гражданином которой оставался на протяжении всего периода работы в Беларуси. Бабушка и тетя не знали об этих отношениях – с ними Варвара в основном делилась проблемами, связанными с учебой. В возрасте 23 лет Варвара забеременела от Тамерлана, с которым встречалась к тому моменту уже пять лет.
Тамерлан очень обрадовался этому событию. Он быстро купил квартиру, сделал в ней ремонт и оформил недвижимость на Варвару. Мужчина нежно заботился о девушке, поддерживал ее, говорил о любви и свадьбе. Беременность протекала сложно, со скачками давления и перепадами настроения. Но Варвара держалась – ведь рядом был любимый. Ничто не предвещало беды. Тамерлан много работал, уходил рано, возвращался поздно, и днем Варвара была предоставлена сама себе. Тамерлан всегда знал, где она, – он звонил ей много раз в течение дня.
Однажды, придя вечером домой, Варвара обнаружила, что Тамерлан исчез. Не было ни его вещей, ни чемоданов… Это было очень странно – раньше Тамерлан всегда забирал только один чемодан и комплект вещей для командировки, а теперь не оставил ничего. Варвара пыталась ему позвонить, но телефон все время был вне зоны действия сети. На следующий день Варвара пришла к нему в офис – сотрудники сказали, что Тамерлан уехал на родину, и попросили их не беспокоить.
Варвара погрузилась в глубокую депрессию. Не спасло даже рождение сына. Она перебирала мельчайшие подробности отношений с Тамерланом и не могла понять, что же случилось. Через некоторое время, проведя собственное расследование, она выяснила, что Тамерлан женат. Он вернулся к семье, потому что умер его отец, глава семьи, а дела фирмы потребовали его присутствия на родине. Двойное предательство подкосило Варвару. У нее не осталось близких людей, кроме тети, бабушки и двоюродной сестры.
Однако попытки получить поддержку в семье оказались еще более болезненными, чем исчезновение Тамерлана. Узнав, что Варвара беременна и одинока, тетка сказала ей, что она больше не член их семьи. Несмотря на то что описываемые события происходили в XXI веке, девушку обвинили в распутстве, в том, что она опозорила семью, собирается принести в подоле и ее ребенок будет незаконнорожденным… Тетка запретила Варваре звонить бабушке, общаться с сестрой и приказала забыть дорогу в их дом.
Рассказывая об этом, Варвара плакала. Она никак не могла смириться и понять, почему с ней так поступили. Участники группы сопереживали Варваре и подбадривали ее, делясь своими семейными историями.
Программа длилась четыре года, и в это время умерла бабушка Варвары. Так как она не оставила завещания, Варвара тоже стала одной из наследниц. И только в суде, когда зачитывались документы, Варвара поняла, что бабушка родила ее тетку до брака, а замуж вышла спустя несколько месяцев после ее появления. Варвара провела еще одно расследование, пытаясь узнать о судьбе родственников. Она выяснила, что ее бабушка Агнешка 1 929 года рождения в молодости жила с родителями в маленькой польской деревне. В детстве ей пришлось испытать все тяготы и лишения войны. Бабушка Агнешка забеременела в том же возрасте, что и Варвара, и родила тетку в 23 года, в 1952 году. Однако дедушка, деревенский красавец, отказывался жениться. Бабушке пришлось нести бремя унижений и позора – в 1950-е годы в белорусско-польской католической глубинке были довольно консервативные взгляды. Она родила дочь и уже решила, что ей суждено жить в одиночестве, с клеймом… Но отец, дядя и братья пошли к ее возлюбленному и угрозами, настойчивыми просьбами или как-то еще заставили его жениться на опозоренной Агнешке.
Похоже, эта история оставила глубокий след в душе бабушки, которая пережила отвержение со стороны семьи и односельчан из-за того, что мы сегодня назвали бы отсутствием контрацепции. Она воспитала дочь и сына, отца Варвары, в строгих моральных принципах, особый акцент делая на греховности добрачных отношений и невозможности иметь детей без регистрации брака. Бабушка и дедушка через несколько лет уехали из деревни в город, где их никто не знал. Тайна была надежно скрыта. Повторение Варварой судьбы бабушки – беременность и рождение внебрачного ребенка – привело к активизации семейных защитных механизмов. Девушка была выброшена из системы и получила клеймо.
Узнав всю правду, Варвара после окончания судебной тяжбы по поводу наследства поговорила с теткой. Она смогла сказать, что ее сын – такой же незаконнорожденный, как и сама тетя. Они по-прежнему не поддерживают отношений, но Варваре стало понятно, почему семья так расщепила мир на «праведников» и «грешников». В основе этого лежала тайна бабушки, о которой не знал никто из детей и ближайшего окружения.
Идеализация и обесценивание. Для маленького ребенка очень важно знать, что его родители – особенные. В восприятии малыша они мудрые, сильные, готовы помочь в любой ситуации и защитить его от всех жизненных невзгод и проблем. В течение жизни мы все сохраняем способность к идеализации – в любви, дружбе, профессиональных отношениях. Однако у некоторых людей потребность в идеализации настолько сильна и выполняет такую важную защитную функцию, что они утрачивают себя, сливаясь с идеализированным объектом. Им кажется, что кто-то лучше знает, что делать, как жить, во что верить. Часто сохранение семейной тайны отдельным человеком связано как раз со страхом столкновения с реальностью, с тем, что идеализируемый далеко не совершенен или обесцененный злодей не так ничтожен, как кажется.
Ангел и демон
Нателла, которой 28 лет и которая не замужем, бесконечно восхищается своей матерью. Отец всю жизнь пьет, мать без его помощи вырастила дочь и сына. Нателла в 18 лет уехала из дома. Она много лет упорно трудится и большую часть заработной платы отправляет домой. Нателла покупает маме одежду и обувь, иногда привозит ее в Минск – «отдохнуть от папы». Девушка постоянно рассказывает о тяжелом детстве, нищете, папиных запоях и мамином героизме.
В ходе терапии выяснилось, что мама иногда, «когда очень устанет», ведет себя неадекватно. Оказалось, Нателла много лет хранит тайну: мама тоже выпивает. Но ей важно «поддерживать фасад семьи», где есть обесцененный папа, неспособный прокормить даже себя, и святая мама, спасавшая детей пеной собственного благополучия. Ради того, чтобы жители ее маленького городка не узнали правду о пьющей маме, Нателла периодически лечит ее в различных реабилитационных центрах. Для девушки огромное значение имеет сохранение хорошего образа семьи в глазах окружающих – ведь у нее лучшая, почти идеальная мама…
Проекция – защитный механизм, благодаря которому чувства, переживания, действия индивида воспринимаются как имеющие отношение к внешнему миру. Она часто приводит к трагедиям во взаимодействии между людьми, потому что человек присваивает другому собственное мнение, убеждения, личностные качества и потребности. Хранитель тайны часто проецирует на кого-то свое нежелание раскрыть правду, страх или стыд огласки. Также зачастую другим приписывается знание секрета: «Они обо всем прекрасно осведомлены, но молчат».
В качестве примера приведу случай работы с молодым человеком, который я достаточно подробно описала после завершения терапии.
Самурай и Эдип. Семейная история
Началась эта история банально. Мне позвонил коллега и после дежурных расспросов о жизни попросил «посмотреть мальчика». Я сразу отказалась, потому что не работаю с детьми. Но коллега меня успокоил: «мальчику» за двадцать, и с ним все вроде бы в порядке, и к психологу он хотел попасть сам, но вот его отец очень озабочен одним деликатным вопросом… Коллега помялся и сказал, что папа очень волнуется, не гомосексуалист ли его сын.
Признаюсь, я не сразу дала ответ – прошло около двух месяцев, в течение которых я была в разъездах и не имела возможности принять нового клиента. Но коллега был настойчив, и я нашла окно в расписании. «Мальчик» позвонил, представился: «Антон», и мы договорились о встрече.
И вот после предварительных переговоров мы наконец встретились. Он позвонил в дверь, я открыла – и обомлела…
На пороге стоял кто-то из другой реальности. На улице было минус двадцать, а молодой человек был одет в черную кожаную куртку с рукавами до локтя, широкие темные штаны и тяжелые черные ботинки. Как лента патронов, его грудь накрест пересекали лямки от двух сумок. «Можно?» – спросил он, открыто улыбнувшись, и я, сдерживая эмоции, пропустила его в помещение. Он снял ботинки, и, когда я увидела его со спины, меня ждал еще один сюрприз – длинные волосы, собранные в прическу наподобие самурайской. Он выпрямился, и я снова окинула его взглядом. Высокий – выше 190 см, красивый, с очевидно крашенными в черный цвет волосами и бритым лбом, в странной одежде, он производил впечатление спокойного и рассудительного человека. И голос – низкий, густой – никак не вязался со словом «мальчик».
Мы прошли в кабинет и расположились в креслах. Я немного выждала. Антон спокойно смотрел на меня. Я еще раз представилась и спросила, был ли он когда-нибудь у психолога или психотерапевта. «Нет», – ответил юноша. Я кратко объяснила Антону, в чем заключается суть предстоящей нам работы, и предложила ему рассказать, что его привело ко мне.
– Я не могу себя найти, – просто ответил молодой человек.
Я попросила рассказать подробнее.
История была тривиальной. Школа, хорошая успеваемость в младших классах, утрата интереса к учебе в старших, поиск себя на протяжении последних пяти лет. Попытки поступить в вуз – дважды провалился, сейчас учится в не самом престижном институте по творческой специальности, но не уверен, что это – его. Он изложил факты и вопросительно посмотрел на меня.
– А почему ты решил сейчас обратиться к психологу? Что-то произошло?
– Все происходит уже несколько лет, – ответил Антон. – Я не понимаю, чего я хочу, туда ли я иду. И еще: у меня нет и не было девушки.
Я удивилась, хотя из разговора с коллегой могла сделать вывод, что в этой области отношений есть некоторые сложности. Красивый, с рельефными мышцами, с мошной энергетикой, несмотря на странный наряд, Антон выглядел очень привлекательно. Он совсем не производил впечатления человека, у которого есть проблемы в личной жизни. И я начала осторожный расспрос.
Антон охотно рассказывал о себе. Ему двадцать, отец и мать в браке, есть младшая сестра, которой пять лет. Учится платно, не работает. Деньги на терапию дает мать. Когда я углубилась в вопросы социального плана, меня приятно поразило то, как он говорил о себе и других людях. В том, как он анализировал действительность, в самой структуре речи, характере описания обычных вещей была глубина и какая-то не соответствующая возрасту мудрость. Он два раза поступал – на журналистику и режиссерский в Москве, но оба раза безуспешно. Нынешняя учеба на первом курсе кажется занудством и пустой тратой времени. Преподаватели не возбуждают интереса, лекции скучные, однокурсники живут своей жизнью…
– А чем живешь ты? – спросила я Антона.
– Я? – он немного подумал и ответил: – Я живу мечтами и надеждами.
Он рассказал, что много читает: «Путь воина» (бусидо – вот откуда необычный внешний вид), Ницше, Бегбедера и Маркса, Фрейда и Юнга, Кьеркегора и Пратчетта… «Он просто чудовищно много читает», – подумала я с некоторой завистью. Он каждый день два часа (!) занимается спортом. Он пишет короткие рассказы. Он играет на клавишных инструментах и сочиняет музыку…
Создавалось впечатление, что я вижу того самого пресловутого «всесторонне развитого гармоничного человека»… И этот человек был одиноким – у него, по его собственным словам, не было пути и девушки.
На второй сеанс он пришел в той же одежде. «Слава богу, на улице всего минус семь», – подумала я. Как и в первый раз, он не снял свою странную куртку – разулся и прошел в кабинет.
Антон был очень контактным, живым, охотно отвечал на все вопросы. Главной темой по-прежнему было отсутствие интереса к учебе. Он рассказал, что в течение недели дважды сходил в университет, где у него неизменно возникает чувство глубокой тоски.
– Почему ты учишься там, где тебе не нравится? – спросила я. И тут появился он.
– Потому что родитель так решил, – ответил Антон. В этот момент его лицо окаменело.
Он помолчал и добавил:
– У нас все решает родитель…
Признаюсь, мне показалось странным, что отца именуют родителем. Я спросила, почему Антон так его называет.
– Это аллюзия на Тараса Бульбу: я тебя породил, я тебя и убью…
И дальше беседа пошла только вокруг темы войны. Антон использовал много агрессивных, боевых метафор. Всю сессию мы проговорили о том, как много его желаний на корню были зарублены его собственным отцом, который, имея военное образование, занялся бизнесом, но жизнь своей семьи выстроил по образу и подобию армейской казармы. Антон, сколько себя помнил, жил по правилам. Он просыпался и ложился спать тогда, когда говорил папа. Он ездил в пионерские лагеря, которые ненавидел, потому что так решал отец. Он учился в математической гимназии, хотя по складу ума был гуманитарием, потому что так хотел родитель.
Обо всем этом он рассказывал спокойно, без эмоций, все с тем же застывшим выражением лица.
– Ты злишься на своего отца? – осторожно спросила я.
– Нет, – ответил Антон. И, помолчав, добавил: – Я его ненавижу.
Я растерялась. Для меня ненависть – это глухое, сильное переживание, социально не одобряемое и поэтому обычно представляемое в уменьшенной модальности типа злости и раздражения. Видимо, заметив то, что я замешкалась, Антон продолжил:
– Он всегда поступал так, как считал нужным. А теперь я не знаю, нужно ли мне то, что я желаю, потому что почти все я делаю под его давлением или при его участии.
– Но почему ты не пробуешь делать то, чего хочется тебе? – я задала очередной вопрос.
– Потому что у меня не хватает ресурсов. Я зависим от его денег, – снова спокойно сказал Антон.
– А ты пытался? – не сдавалась я.
– Да, много раз, – ответил молодой человек.
И после этого он рассказал, как в подростковом возрасте бунтовал против отца. Однако все попытки свободомыслия – не говоря уже о свободе действий – жестоко карались. Так продолжалось до 16-летия Антона. В 13 лет он начал заниматься тайским боксом, а к 16 годам вымахал ростом выше родителя. И после этого – Антон вдруг замешкался и покраснел – отец не поднимал на него руку.
– Что с тобой? – спросила я. – Ты покраснел и как будто бы потух.
– Ничего… Просто неприятно вспоминать, – ответил юноша.
У меня возникло ощущение, что здесь что-то не так… Однако в дальнейшем рассказе Антона открылся ряд таких подробностей, что я решила: видимо, парню стыдно делиться со мной такими вещами.
До 16 лет отец наказывал его физически. При малейшем неподчинении он заводил его в свой кабинет, приказывал спустить штаны и трусы до колен и наносил всегда три удара ремнем с пряжкой. После этого в течение нескольких дней Антон с трудом сидел. Однако, начав заниматься тайским боксом, он смог противостоять наказанию.
– Просто один раз я сказал ему, что не пойду в кабинет. Он тут же впал в ярость и потащил меня, а я автоматически ответил… Завязалась драка. Он, наверное, убил бы меня, но, к счастью, вмешалась мама. Тогда отец сказал: «Воспитывай теперь его сама», и ушел, хлопнув дверью.
– А мама до этого знала, что он тебя бил?
– Нет. Отен всегда говорил: «Будь мужчиной. Виноват – неси наказание с достоинством».
Чем больше я слушала, тем меньше понимала.
– И что, мама ничего не замечала? Не догадывалась?
Антон задумался.
– Думаю, догадывалась… В детстве он несколько раз бил меня при ней. И когда мне было лет семь-восемь, он ударил меня по липу так, что из носа потекла кровь. У родителей произошел серьезный спор. У нас дома никто никогда не кричит – мы же приличная семья. – Антон криво усмехнулся. – Но я слышал, как мама сказала, что забирает меня и уходит к родителям. После этого отен некоторое время держался, а потом стал водить меня в кабинет для «мужских разговоров».
– Но почему ты ничего не рассказывал маме?
– Потому что я ее очень люблю, – спокойно ответил Антон. И его лицо в этот момент изменилось, стало нежнее.
Наша третья встреча состоялась через неделю. Антон начал с того, что у него появились идеи о важном направлении в своей жизни. Он рассказал, что когда-то, не поступив в первый раз, хотел поехать «бременским музыкантом» в Европу. Его друг собрал небольшой коллектив, и на микроавтобусе молодые люди колесили по разным курортным местам Старого Света. Антону требовалась виза, однако отец запретил бабушкам и маме давать ему деньги и сказал: «Ты должен их заработать. Сам».
И родитель устроил Антона к своему другу барменом. Антон проработал месяц и в итоге получил на руки около $50… На чаевые он купил себе гитару, думая, что для поездки будет достаточно его основного заработка. Когда парень обратился к отцу, тот сказал: «А что же ты думал? Это бизнес, мальчик. О зарплате надо договариваться заранее». И опять отказал в поддержке.
Когда Антон говорил об этом, у него на глазах впервые навернулись слезы.
Я спросила: почему эта ситуация задела его больше, чем даже регулярные избиения отцом?
– Потому что там он не мог сдержаться. А здесь мне нужна была его помощь. Он манипулировал мной, и я из-за этого не мог уехать с друзьями. Моя жизнь могла быть другой, но родитель преподал мне урок: ты – никто, ты ничего не можешь, даже договориться… Я подумывал о самоубийстве.
– А родные не замечали этого?
– Родитель – нет. Было ощущение, что я для него не существую. А мама… мама видела и чувствовала. Она меня и вытянула. Каждый вечер укладывала сестру спать и приходила ко мне. Говорила до полуночи, гладила по голове, рассказывала смешные истории. Ей тяжело пришлось: сестре был около трех лет. Я месяца три-четыре приходил в себя…
– А как думаешь, что тебя так сильно подкосило? – поинтересовалась я.
– Похоже, мысль о том, что я не нужен своему отцу. Не оправдал его ожиданий. И он меня не считает человеком – так, мальчишка…
В этот момент я подумала о том, что даже самые жестокие, самые нездоровые, самые эгоистичные родители почему-то вызывают в детях одно-единственное желание: чтобы их любили…
На четвертую встречу Антон опоздал на 10 минут. Запыхавшийся, он вошел и с порога стал рассказывать: он был на собеседовании. Ребята создают бойз-бенд – музыкальную группу из одних парней – и его, кажется, возьмут. Он весь светился, и было очень мило наблюдать за ним – таким радостным двадцатилетним мальчишкой, а не человеком за семьдесят, каким он иногда казался.
А потом я наконец решила задать вопрос, который интересовал меня с самого начала: что Антон хочет сказать своей одеждой? Это было уместно, потому что ранее я поинтересовалась, как его восприняли на собеседовании.
Антон задумался и снова улыбнулся.
– Мне раз сто задавали вопрос о моей одежде, но в такой вариации – никогда.
– Я просто заметила, что ты все время ходишь в этой куртке… жилетке… даже не знаю, как назвать…
– Это типа хаори, верхняя одежда самурая… Конечно, это просто кожа с меховой подкладкой – подруга сшила, она на дизайнера одежды учится.
– И тебе тепло в ней в минус двадцать? – не удержалась я от любопытства.
– Да, там же мех. Норка.
Я удивилась. Зная, что отец контролирует финансы и во многом отказывает сыну из принципа, я не понимала, как он дал деньги на такое дорогостоящее и странно выглядящее удовольствие.
Антон, будто прочитав мои мысли, ответил:
– Мех дала мама. После рождения сестры она поправилась, и родитель купил ей новую норковую шубу. Вот она и подарила мне старый полушубок, узнав, что я мечтаю пошить себе хаори. Мама у меня просто фантастическая, – добавил он, и его глаза засияли.
И тут я осознала главное: мать – образ мира, отец – способ действия… Проблемы выбора, поиска пути – это проблемы, связанные с отцом – человеком, который все и за всех решает, который не дает сыну возможности расти и теперь вынужден наблюдать за ним, не будучи в состоянии что-то изменить. Все, что ему остается, – контролировать финансовые потоки.
А девушки у Антона нет, потому что есть фантастическая мама. Любимая, идеализированная, чувствительная, при этом много лет не замечавшая, что муж издевается над сыном.
– Как ты думаешь, может быть, то, что ты носишь мех, подаренный матерью, так близко к своему телу, имеет для тебя какое-то особое значение?
– Сейчас вы будете мне рассказывать об эдиповом комплексе, – сказал он, улыбаясь.
Я не стала отрицать:
– Да, у меня есть предположение, что сложности с поиском девушки связаны с тем, что ты не хочешь предавать маму. Она столько для тебя сделала, и ты правда ее очень любишь…
Антон пристально, как бы что-то взвешивая, посмотрел мне в глаза.
– Да, я люблю маму. Но это не связано с тем, что у меня нет девушки, – сказал он как-то очень отстраненно и серьезно.
– Тогда в чем причина? Как ты сам себе это объясняешь?
В этот момент прозвенел будильник – наше время закончилось. Антон как будто с радостью воспринял конец сессии, быстро вскочил, обулся и, попрощавшись, вышел.
Следующий сеанс был последним из тех пяти, на которые мы договорились.
Антон пришел вовремя и был каким-то грустным. Я напомнила, что это наша пятая встреча, и предложила в конце решить: продолжать или остановиться.
Антон сказал, что его взяли в группу. Что теперь он меньше спит, потому что ему важно успевать делать все то, что он любит: тренировки по тайскому боксу, книги… Он говорил, говорил, говорил. Слова были как завеса. Я не чувствовала связи с Антоном, но мои попытки остановить его и продолжить тему, затронутую в прошлый раз, натыкались на вежливое: «Да, но сейчас мне хочется поделиться с вами».
Заметив, что до завершения встречи оставалось меньше 10 минут, я сказала:
– Антон, то, что ты рассказываешь, очень интересно, но у меня создается впечатление, что ты от чего-то убегаешь. Темы, которые мы поднимали, – отношения с отцом, матерью, девушками – сегодня не звучат. Я задам один вопрос: о чем ты сегодня больше всего не хочешь говорить?
Антон замолчал. На его лине отразилась борьба. Было видно, что он делает усилие над собой. Мне казалось, что еще мгновение – дверца откроется и он снова впустит меня…
Но нет. Как скрежет подъемного моста, прозвучало вежливое: «Все хорошо», еще несколько ничего не значащих фраз – и сессия закончилась. Будто упреждая вопросы с моей стороны, Антон торопливо произнес:
– Спасибо, Наталья, вы мне очень помогли. Я вам еще позвоню, если позволите.
И он исчез. Зафиксировав большую часть того, что вы уже прочитали, я вдруг задумалась о том, что Антон с таким трудом попал ко мне и так стремительно ушел, что это само по себе кажется симптомом. От кого он хотел уйти? От чего он убежал? Я не знала ответы на эти вопросы, и вряд ли у меня был шанс их узнать…
Наступило лето. И вдруг раздался звонок от Антона. Он просил о встрече.
Он пришел вовремя. Все такой же – только одет в обычную черную майку, джинсы и кроссовки. Бритые волосы на лбу отросли, а сзади были по-прежнему собраны в хвост. Он разулся и сел.
Я молча смотрела на него. А он – на меня.
Прошло несколько секунд, которые показались мне вечностью. Затем Антон произнес:
– Я пришел попрощаться. Я уезжаю учиться в Польшу.
Я не знала, что ответить. И автоматически задала вопрос:
– Что ты хочешь мне сегодня рассказать?
Антон опустил глаза. Мне казалось, что выражение его лица менялось: как будто мужчина превращался в растерянного мальчика, который не знает, что ему делать. Я ждала.
– Я хочу рассказать вам… Спросить у вас… В общем… Я не знаю, как к этому подступиться… Мне нужно рассказать вам все. Помните, вы спрашивали у меня про депрессию? И о том, что меня так подкосило? Это было не из-за денег. Все было намного хуже.
– Ты говорил, что думал о самоубийстве…
– Да… Мне сложно об этом говорить… Помните, я рассказывал, что отец перестал меня бить? Это произошло не потому, что я вырос. Это произошло, когда он попытался меня в очередной раз избить. А я сказал, что знаю его маленькую тайну… Что он… Он постоянно посещает порносайты… Порносайты для геев.
Я опешила. Коллега, который звонил мне, говорил о беспокойстве отца по поводу сексуальной ориентации сына… Неожиданный поворот истории.
– А еще с возрастом я стал понимать, что когда он бьет меня, то чувствует возбуждение. Он начинал тяжело дышать, заставляя меня обнажать… спину…
– Ягодины, – механически поправила я.
– Да, именно! – вдруг отчаянно крикнул он. – Именно! Он несколько минут примерялся, хрипел… В детстве это было страшно. Я ждал этих трех ударов – и всегда думал, что виноват, что плохой, что получаю за дело. Но когда я все понял, стало еще и противно. И когда я сказал «нет» и дал понять, что знаю его тайну, он озверел. Он был готов меня убить. Хорошо, что мама оказалась дома.
– Как ты с этим справлялся?
– Плохо. Я не мог уснуть, мне снились кошмары. А потом… потом стало еще хуже. Мой сосед – мы с ним в одной школе учились, он на год младше – однажды сказал мне, что мой отец… Не могу произнести… Мой сосед – гомосексуалист… И он сказал, что у него это было… Было с моим отцом… Это происходило как раз в то время, когда отец отправил меня работать к другу и не отпускал из дома за границу…
Мое сердце замерло. Вся картина, которую я строила до этого времени, оказалась совсем не такой, как я думала.
Вытирая слезы, Антон повернул ко мне голову и сказал:
– Я не мог выбрать путь. Потому что боялся за маму, за сестру. Потому что мне было стыдно. И я боялся встречаться с девушками. Я думал: вдруг я такой же, как мой отец.
Признаюсь, я была растеряна… Эта информация обрушилась на меня, как лавина. Все мои предположения были «в молоко». Антон был травмирован и был готов довериться мне. У нас оставалась только одна эта встреча. Только здесь и сейчас. И она уже длилась гораздо больше часа.
Были проговорены обиды и боль, обозначены ненависть и сильное желание, чтобы отец замечал его. Были и стыд за такого отца, и сочувствие к нему.
И были девушки, которые интересовали Антона, нравились ему, возбуждали его воображение. Из нашего разговора стало понятно, что у Антона все в порядке – и с ядерной половой, и с полоролевой идентичностью, и с выбором сексуального объекта… Наконец, были произнесены слова: «Я не такой, как мой отец. Я – гетеросексуал…»
И все же оставались боль и обида. И недоумение: как же поступить? Рассказать матери правду об отце – «убить» его в ее глазах. Не говорить – обрекать себя на то, что переживается им в одиночестве уже несколько лет… Непростой выбор, сдобренный ненавистью, печалью, переживанием вины.
Я спросила: какие истории приходят ему в голову, когда он пытается найти выход? Антон, невесело улыбнувшись, неожиданно ответил:
– Миф об Эдипе. Когда я искал себе психолога, читал Фрейда и его идеи об эдипальной стадии развития. Все размышлял: может, это у меня от конкуренции за мать?
– А что в этом мифе напоминает тебе твою ситуацию? Антон задумался.
– Отца Эдипа все считали царем, а он на самом деле был плохо воспитанным и наглым стариком, которого нужно было проучить.
– И?
– И Эдип его проучил.
– А ты помнишь, что было дальше?
– Да, невеселая история. Эдип заботился о своей матери, женился на ней.
– А дальше?
– Узнав правду, мать покончила жизнь самоубийством, а Эдип себя ослепил.
– Какие переживания у тебя в связи с этим возникают?
– Гнев… Отвращение…
– И как бы тебе хотелось «проучить» отца?
– Не знаю. Правда, не знаю, что делать.
Я тоже не знала. Некоторая часть рассказа Антона явно была правдивой. Что-то, возможно, он воспринимал в искаженном свете. Да, его отец – бисексуал. И ему это известно. Похоже, его отец – психопат… Но сложно судить: возбуждался ли тот, когда бил Антона, или злился. Трудно понять, как мать могла этого не замечать. Идеализация матери и обесценивание отца, представление его исчадием ада не принесут мира и покоя в душу Антона.
Я была растеряна и опять спросила:
– Ты готов стать Эдипом? Ты готов разрушить свою жизнь, жизнь матери и отца?
– Я не знаю. Я – не Эдип.
– А кто ты?
– Я? Я… – Антон задумался и после продолжительной паузы сказал: – Я – самурай!
Это был самый странный ответ и самая необычная идентичность, которую я встречала.
– А как бы поступил самурай, которого жестоко воспитывал отец, узнай он все то, что узнал ты?
Похоже, мой вопрос застал Антона врасплох… После паузы он глухо ответил:
– Самурай уважает отца, что бы тот ни делал. И самурай следовал бы кодексу чести.
И вдруг, сжав руками голову, он застонал:
– А я так больше не могу…
Я понимала, что Антон травмирован, что он весь состоит из кусков, что его нужно шить и шить, и непонятно, с чего начать, но у меня нет ни времени, ни волшебной иголки. Папа – гей? Педофил? Психопат? Социопат? Мама – жертва? Соучастница? От того, что я ему сейчас буду описывать картину его жизни, анализировать отношения с матерью и отцом, толку мало. Это долгая, кропотливая работа. Я понимала, что время неумолимо истекает…
– Антон, – обратилась я к нему. – Ты готов поучаствовать в одном действии?
– Да…
– Тогда закрой глаза. Я предложу тебе стать режиссером и оператором кинофильма. Этот фильм о тебе. Мы попробуем посмотреть его на ускоренной перемотке, а потом решим, что делать. Я попрошу тебя представить твоих родителей молодыми. Вообрази, как они встретились, познакомились… И полюбили друг друга… И в результате этой любви на свет появился ты. Родители смотрят на тебя, маленького ребенка, с гордостью и любовью… А теперь они стоят напротив тебя. В твоем фильме каждая минута – несколько лет. Ты подрос. Тебе уже три года. Родители по-прежнему смотрят на тебя. Тебе шесть… Они замечают, как ты быстро растешь, и продолжают с любовью наблюдать за тобой. Тебе девять, двенадцать, пятнадцать, восемнадцать… И вот ты стоишь перед ними такой, как ты сейчас. А они по-прежнему смотрят на тебя любящими глазами… Сделай шаг к отцу, посмотри на него и скажи, как ты обижен и злишься.
В этот момент лицо Антона исказилось, словно от сильной боли. Желваки заходили, он стал дышать чаше. Я подождала некоторое время и мягко произнесла:
– А теперь скажи ему: «Все равно ты остаешься моим отцом». И поблагодари его за это.
Было видно, как нелегко приходится Антону. Сделав паузу, я продолжила:
– А теперь подойди к маме… Скажи ей все, что считаешь нужным. А сейчас произнеси: «Ты все равно остаешься моей матерью». И поблагодари ее за это.
Когда лицо Антона стало спокойным, я попросила:
– Отойди от них на шаг… Еще на шаг… И еще на шаг… Смотри на своих родителей – они дали тебе жизнь. Они тебя вырастили. Они совершили много разного – и плохого, и хорошего… Но они сделали выбор быть вместе. А ты – всего лишь их сын. Скажи им одну фразу: «Я уже взрослый» – и посмотри на них… Скажи им: «Спасибо за все» – и посмотри на них. Скажи им: «Будьте ко мне доброжелательны, когда я уйду от вас. Смотрите на меня с любовью. Я – ваш сын». А теперь повернись. У тебя впереди – твоя жизнь… Твой путь… Твоя девушка… И ты можешь следовать по этому пути, а можешь все время оглядываться, но тогда ты пропустишь что-то важное. Прислушайся к себе. Готов ли ты идти по своему пути? И когда у тебя будет ответ, открой глаза.
– Как ты? – спросила я.
Антон улыбнулся.
– Удивительно спокойно, – ответил он. – Пока я представлял себя маленьким, я вдруг вспомнил, что папа меня везде водил…
Я заметила, что он впервые назвал отца папой, а не родителем.
– Он возил меня на санках в садик. И покупал конфеты, за которые его ругала мама. И каждое лето мы ездили на море. Он учил меня плавать… Я как будто все это забыл, а теперь вспомнил.
– Да, это правда. В твоих отношениях с отцом было разное – и хорошо, если ты об этом будешь помнить.
– Я хочу поделиться: я никогда не видел своих родителей вместе. Точнее, видел, но я впервые подумал о том, что они… Ну, что они – муж и жена… В последнее время я вообще забыл об этом.
– Думаю, в последнее время ты узнал слишком много того, чего не должен был знать. Хорошо, когда двери родительской спальни надежно закрыты и охраняют свои тайны.
– Но я-то знаю, – сказал Антон, и его лицо опять стало жестким.
– Да, – согласилась я. – Знаешь. Но можешь махать этим знанием, как флагом. Можешь положить его в дальний сундук памяти. А можешь помнить и хорошее, и разное…
Через месяц Антон прислал письмо. Оно было длинным – о том, как мучительны были его размышления, тревоги и страхи и как вдруг произошло чудо и ему стало легко.
В конце он писал, что примирился с тем, что было. И что редко думает об отце. Что скоро у него сессия и первые каникулы. Что он был дома всего один раз – и все прошло как-то очень спокойно.
И самое главное, чем он хотел поделиться, – у него есть девушка. Она с Украины, как и он, учится в Польше. И у него с ней все хорошо.
Я поставила точку в этой истории. Антон мне не звонит. В моей памяти он остался мужественным самураем, внутри которого прятался маленький ребенок. Я желаю ему счастья и принятия всего, что еще приготовила для него жизнь.
Наши родители – это наши родители. Иногда принять их очень сложно. Но без этого у нас нет шанса освободиться, чтобы идти дальше, по своему пути. Мы должны знать, что где-то далеко остались они – несовершенные, но все же наши единственные родители. Других нет и не будет…
Эта история была для меня ярким примером того, как дети хранят родительские тайны даже ценой собственного благополучия и насколько психолог может ошибаться, делая преждевременные выводы. А начало истории, когда отец пытался отправить Антона к психологу, явилось образцом проецирования своей проблемы (непринимаемая гомосексуальность) на сына.
Интроекция – это способ, которым мы постигаем мир, воспринимая значимых людей, их способы поведения, убеждения, идеи; помещение вовнутрь того, что было внешним. Будучи, как и другие защиты, неосознаваемым процессом, интроекция ведет к тому, что «проглоченное» внешнее воспринимается как внутреннее.
История о женщине, никогда не пившей молока
На протяжении многих лет в детстве Нину отправляли в деревню к бабушке. Младший брат матери, начиная примерно с того момента, как Нине исполнилось восемь лет, играл с девочкой в игру «Подои коровку». Он осуществлял с ней развратные действия и строго предупредил племянницу, что она никому ничего не должна говорить. Если же она сама будет просить «подоить коровку», он будет давать ей деньги. В подростковом возрасте плоды школьного сексуального просвещения сделали свое дело, и Нина поняла, что происходит что-то нехорошее. Она отказалась «доить коровку». Тогда дядя пообещал рассказать всем, что она сама этого хотела и делала это с удовольствием. Нина попыталась поговорить с матерью, но та лишь накричала на дочь, чтобы она не выдумывала – дядя ее очень любит, научил ее читать, возился с ней все детство, и этого просто не может быть. Ранняя сексуализация и страх перед раскрытием тайны привели к тому, что у Нины началась нервная анорексия.
Придя на терапию, когда ей было за тридцать, Нина долго не рассказывала эту историю. Мне показалось интересным, что Нина не употребляет молоко и не ест никаких молочных продуктов. Даже когда она просто слышала слово «молоко», ее накрывала волна отвращения. Потянув за эту нить, через некоторое время мы распутали клубок с дядей и тайной, которой девочка когда-то пыталась поделиться с мамой. Однако от мамы исходило ясное послание: мой брат хороший, он заботился о тебе, ты не должна думать и говорить то, что чувствуешь. Из-за этого Нина искренне считала, что сама во всем виновата. Поэтому ей было сложно говорить об этом даже со мной.
Работа с интроектами предполагает их извлечение, осознание и принятие решения, нужен ли такой интроект или лучше от него избавиться. Семейные тайны чаще всего маркируют интроекты: «Мы не должны никому ничего говорить»; «Не выноси сор из избы»; «Молчание – золото» и т. п. Главное послание, которое члены семьи получают вместе с интроектами: «Мы должны хранить тайну любой ценой. Открыв секрет, ты утратишь право на членство в семье».
Соматизация – защитный механизм, посредством которого психологическое напряжение превращается в физический дискомфорт, недомогание или заболевание. В жизни каждого из нас случаются стрессы, но когда адаптационные системы истощаются и человек перестает справляться психологическими средствами, вступает в игру вторая «линия обороны» – тело. В медицине давно изучены и описаны нейродинамические механизмы стрессовых состояний с одновременными нарушениями в нейроэндокринных системах.
В ряде диагностических и статистических руководств предприняты попытки систематизации психологических и социальных стресс-факторов, первые позиции в которых занимает семья. Это прежде всего супружеские и родительские проблемы, к числу которых, без сомнения, можно отнести вызывающие хроническое напряжение семейные тайны.
История о женщине, бросающей хорошего мужа
Мне позвонил мужчина, Виктор, с просьбой принять его и жену Анну. Проблема была обозначена просто: «Жена сошла с ума, хочет разводиться со мной. Помогите уговорить ее остаться».
Уже через несколько минут после прихода пары на консультацию стало ясно, что о примирении не может быть и речи. Жена была спокойна и холодна, муж – возбужден и в отчаянии.
На все попытки говорить через посредника, в качестве которого выступала я, жена отвечала: «Наш приход сюда не имеет смысла».
Я чего-то не понимала – супруги не ссорились, у них было собственное дело, деньги, пятилетний сын… Но жена производила впечатление отстраненного, полностью выгоревшего человека. И она все время повторяла: «Это бессмысленно. Все решено. Я все равно уйду от тебя».
Перед самым завершением муж стал просить жену, чтобы та пришла ко мне одна и еще раз «поговорила с психологом, прежде чем принять решение». Жена спросила: «Зачем?» – и тут муж взорвался. Оказалось, она уходит от мужа к девушке, планирует забирать сына и строить новую семью. «Ты вообще чем думаешь? – бушевал муж. – Кем вырастет наш сын?»
Немного подумав, Анна сказала: «Хорошо, я приду к вам один раз, чтобы все стало понятно и вам». Я пояснила, что, если Анна скажет мне что-либо секретное, я потом не смогу принимать их как пару. «Какие тут секреты, весь наш поселок судачит о ее большой и чистой любви», – махнул рукой муж.
Анна пришла через несколько дней. Она заранее оговорила возможность сдвоенного сеанса, чтобы «рассказать мне все».
Ее история была больше похожа на исповедь. Я просто молча слушала.
Анна познакомилась со своим мужем Виктором, когда училась на втором курсе университета. Он уже отслужил в армии и доучивался в другом вузе. Они встречались три года. Отношения были ровными и теплыми. Когда Анна окончила обучение и получила диплом экономиста, Виктор сделал ей предложение. Страсти в их отношениях не было, но они были стабильными и надежными.
Спустя год они решили организовать свой бизнес. В течение нескольких лет все шло хорошо, и Виктор предложил Анне сотрудничать с Вадимом, его другом, который работал в смежной сфере. Они оформили все документы, и теперь у фирмы было три учредителя.
Период был очень благоприятный, бизнес стремительно развивался. Первый звоночек прозвенел, когда выяснилось, что у пары будет ребенок. Виктор не очень прямо, но все же выразил недовольство – дескать, еще молодые, надо пожить для себя. Да и работу с финансами, которую выполняла Анна, было сложно передоверить чужому человеку. Но Анне было почти двадцать шесть, и она твердо решила родить ребенка.
Сын, которого назвали Сашей, появился на свет чуть раньше запланированного срока – сказалась нервная работа и то, что Анна не пропустила ни одного рабочего дня. В роддом ее привезли прямо из офиса. Какое-то время ребенок находился в реанимации, его выписали домой лишь через месяц. Анна разрывалась между работой и больницей. И мама и свекровь старались помочь, но ее сердце обливалось кровью, когда она смотрела на крошечный комочек, обвитый капельницами… Муж пришел посмотреть на сына один раз и сказал: «Я не могу этого видеть».
После того как ребенка привезли домой, жизнь круто изменилась. Он много плакал, почти не спал ночью. Виктор злился и сразу предупредил, что подниматься к нему не будет. Были наняты две няни – дневная и ночная, которые работали посменно, но зачастую малыш успокаивался только на руках у Анны. Виктор в это время неожиданно заинтересовался рыбной ловлей и стал пропадать на рыбалке все выходные. Анна расценила это как первое предательство – он исчезал именно тогда, когда был особенно нужен. Она заметила, что муж предпочитает уехать даже в не очень важную командировку, нежели остаться дома, но когда она задала прямой вопрос, получила в ответ агрессию: мол, а что ты ожидала, что я буду гулять с коляской?
В итоге постепенно основные стратегические решения по бизнесу начали принимать Анна и Вадим. Виктор не протестовал. Анна проводила много времени с партнером, которому было 29 лет и который не был женат – точнее, был женат на работе. Они вместе обедали, ездили в командировки, обсуждали политику и экономику… Анна почувствовала, как ее отношение к Вадиму меняется. Через некоторое время она поняла, что любит этого человека – внимательного, деликатного, не забывавшего спросить, как сегодня спал Саша и как она сама, помнящего, что она пьет черный крепкий кофе с одной ложкой сахара, какой сорт шоколада и какие духи предпочитает. И между ними произошло то, что обычно происходит между одиноким мужчиной и одинокой женщиной, – они полюбили друг друга и признались в этом…
Было начало осени, и Анна понимала, что ей очень трудно уйти от мужа. Отношения с ним становились все более прохладными. Но как быть с бизнесом, как перестроить взаимодействие? Она попросила Вадима не торопить ее. Вадим мучительно переживал предательство им друга и настаивал на том, чтобы Анна скорее все прояснила. Но женщина решила отпраздновать день рождения сына в конце декабря, а потом рассказать о своей связи Виктору. Она планировала отмечать Новый год с двумя самыми близкими людьми – сыном и Вадимом.
Однако буквально через две недели у Вадима вдруг резко начала болеть голова, появилась тошнота. Он несколько дней игнорировал боль, пил обезболивающие и противорвотные препараты, и, после того как у него случилось что-то похожее на судорожный припадок, Анна, отец которой был врачом, настояла на том, чтобы Вадим срочно сделал снимок. Данные МРТ были неутешительны: почти непроизносимые страшные слова «рак мозга». Анна перелопатила Интернет, медицинские справочники, организовала консилиум знакомых врачей… Но опухоль уже метастазировала…
Каждый день она приходила к нему и видела, как он угасает, как перестает узнавать ее, как жизнь покидает того человека, с которым она надеялась жить долго и счастливо. Анна ничем не могла ему помочь. Она никому не рассказывала о том, что и как переживает. Ей нужно было играть роль, делать вид, что она очень расстроена болезнью партнера, и ходить на работу. Ей же хотелось умереть… На праздновании дня рождения сына она была как на иголках. Вадим умер на следующий день…
Анна не знала, как жить дальше. С мужем они стали чужими. Она автоматически ходила в офис, заботилась о ребенке. Время остановилось… Прошел год со дня смерти Вадима, Саше исполнилось два года, а ее все не отпускала боль и ощущение бессмысленности существования. Кроме того, стала беспокоить левая грудь – в ней почему-то втянулся сосок. Анна, поговорив с отцом, решила сделать УЗИ.
Увидев лицо врача, папиного приятеля, она сразу поняла, что что-то не так. Кабинеты, осмотры, звонки папы знакомым – и через несколько часов она получила направление в онкодиспансер. Диагноз – рак груди – ее как будто не удивил. Она даже почувствовала облегчение – скоро она окажется вместе с любимым.
Лечение было тяжелым. Удаление опухоли, безобразный вид остатков груди и химиотерапия, которая проводилась амбулаторно. Анна несколько раз просила мужа отвезти ее в больницу, но тот всячески избегал и больниц, и Анны. Он, похоже, не знал, что ей сказать и как утешить. Анна вновь была готова сделать шаг ему навстречу – от ужаса, от ощущения нереальности происходящего, от одиночества… Но муж отдалялся и постоянно скрывался в командировках.
Анна навсегда запомнила один день. Ей сделали очередной сеанс химиотерапии, она села за руль и поехала домой. По дороге ее начало тошнить. Она остановила машину и вышла на обочину. Вытирая руки и лицо влажными салфетками, она вдруг почувствовала сильную злость и обиду на мужа. И ей – именно в этот момент – вдруг снова захотелось жить, доказать ему, что она – человек, а не машина по зарабатыванию денег. В тот раз Анна вернулась домой с пониманием того, что приложит все усилия, чтобы стать счастливой.
Год пролетел незаметно. Наступила стойкая ремиссия, женщина поправилась и поехала в итальянскую клинику на операцию по реконструкции груди. Персонал был приветливым, операция прошла успешно. Именно в клинике Анна познакомилась с Дайгой – девушкой, которая жила в том же городе, что и Анна. Дайга делала себе операцию по изменению формы груди. Она «меняла» природный пятый на второй размер, потому что с ее весом и фигурой такая грудь была слишком тяжелой. Именно Дайге Анна впервые рассказала все о своей жизни, о Вадиме, о муже… Дайга была внимательной, хотя довольно резкой и категоричной. Она искренне не понимала, зачем Анна мучается в таком браке. Ее никак не удовлетворяли аргументы «не пьет, не бьет, привыкла, а что делать».
Когда Анна вернулась домой, ее отношения с мужем стали еще более дистантными. Больше всего ее задевало то, что Виктор не проявлял никакого желания близости. Анна напрямую спросила, что случилось, и он, отводя глаза, сказал, что боится. Ведь у нее в груди имплантат, и вдруг он что-то повредит. Хотя это было похоже на проявление заботы, для Анны слова прозвучали как жестокое отвержение и сообщение: «Теперь ты для меня – не женщина».
Анна продолжала много работать. Однажды ей позвонила Дайга, и они вместе пообедали. С Дайгой было весело и интересно, и Анна стала встречаться с ней два-три раза в неделю. Они пили кофе, ходили в театр. А потом Анна узнала, что Аайга бисексуальна. Вначале ее это удивило и напугало, но подруга не делала по отношению к ней ничего предосудительного. Общение, эмоциональная близость – изголодавшаяся по этим простым вещам Анна чувствовала себя счастливой. Они с Дайгой стали посещать тренажерный зал, по выходным водить подросшего Сашу на детские мероприятия. И Анна впервые ощутила, что такое быть по-настоящему вместе…
Дайга заменила ей не мужа, а Вадима. И когда спустя несколько месяцев у них случился сексуальный контакт, Анна поняла, что готова идти по жизни с Дайгой, внимательной, рассудительной, заботливой, сильной. Все может случиться, но пока рядом Дайга, Анна не боится, что в случае рецидива рака она опять будет вынуждена сражаться со страшной болезнью в одиночку.
Рассказав мне свою историю, Анна спросила: «Теперь вы меня понимаете?»
«Теперь – да, – ответила я. – Не понимаю лишь одного – почему вы сразу не рассказали мужу о Вадиме и почему не рассказываете сейчас».
«Все просто, – ответила Анна. – Не хочу ничем задеть его память. Я уже за все заплатила».
Мы еще немного побеседовали о том, что симптом Анны был способом ее тела доказать любовь к Вадиму. Об этом невозможно было говорить вслух, и тогда тело сообщило: «Я последую за тобой. Я умру, как и ты, ради любви к тебе».
На этом моя работа с Анной завершилась. Позвонил Виктор и спросил, удалось ли мне убедить Анну не делать глупостей. Я сказала Виктору, что не вижу ресурсов для восстановления отношений. А Анне мысленно пожелала счастья.
В защитное поведение обычно вовлечены несколько процессов, один из которых может быть ведущим. Очевидно, что в приведенных примерах защита тайны связана с уникальной конфигурацией, смешением проекции, отрицания, психосоматизации… И в каждой истории можно проследить, как, охраняя тайну, человек разрушает себя и свою жизнь.
