Глава двенадцатая

— Ты все еще намерена стать шеф-поваром? — Жан-Поль смотрел на меня в упор.

— Да, — я тоже взглянула ему прямо в глаза.

— Тогда разбери для начала доставленный на сегодня запас продуктов.

Пока все остальные упражнялись в украшении тортов, я таскала в кладовую тяжеленные мешки с мукой и сахаром.

Во время перерыва на обед я осталась в зале, чтобы поупражняться с кондитерским мешком. Выдавливала узоры из крема на столе для разделки мяса и старалась, чтобы буквы получались как можно лучше. Жан-Поль рассказывал нам, как, работая по договору, по тысяче раз в день писал «С днем рождения!» И теперь может написать это даже с закрытыми глазами.

— Твои буквы — просто дерьмо! — подошел ко мне Жан-Поль.

Я молча продолжала выводить слова. Делала вид, что этим меня не проймешь, но в душе готова была умереть.

Когда на свет появилось двадцатое «С днем рождения!», ко мне подошел Ральф.

— Привет, моя прелесть!

— Жан-Поль меня ненавидит.

— Вовсе нет.

— Тогда почему он именно меня ставит на тяжелую работу?

— Ты хорошо с ней справляешься. Мне бы мускулы, как у тебя.

— Не смешно!

— Да я серьезно! Прекрасно смотрится! — кивнул он на мою работу на столе.

Так оно и было. А где же Жан-Поль, которому следовало бы увидеть это? Нигде.

— Мне придется уйти. Он никогда не переведет меня в мастер-класс. Вся эта учеба — пустая трата денег. Он только надо мной и смеется, разве не так? Почему он так злится на меня?

— Может, потому что любовь зла?

— Я скажу тебе, почему. — И, подняв вверх свой мешочек с кремом, я вывела: «Потому что он — козел».

— Отлично получилось, — одобрил Ральф. — Выглядит вполне профессионально.

— Выглядит как дерьмо! — неожиданно загремел у меня над головой голос с сильным французским акцентом.

Я застыла на месте.

— Ах, черт! — воскликнул Ральф. — У меня чуть сердце не разорвалось!

Я обернулась, это был Том.

— Прости, — смутился он.

— Смешно, — сказала я, стараясь сохранить спокойствие, и вновь отметила, что присутствие Тома заставляет мою кровь бежать быстрее, будто кто-то резко давит на педаль газа. Я снова повернулась к столу и закончила слово «рождения». Но руки дрожали и хвостик у буквы «д» стал похож на свернувшееся лассо.

— Я не думал, что мой французский акцент настолько хорош, — заметил Том.

— Достаточно хорош, — подмигнул мне Ральф и ушел.

«Не оставляй меня наедине с ним! О чем нам говорить?» — запаниковала я.

Том оперся о край стола, разглядывая дело моих рук. Пальцы, сжимающие кондитерский мешок, вспотели. Это было безнадежно. Я положила мешок на стол и широко развела руки, распрямляя усталую спину.

— Ты ведь местная, да? — спросил он.

— Урожденная и взращенная.

— Круто.

— А ты из Огайо?

— Айова.

— Точно. Извини. Стало быть, переживаешь большой культурный шок.

— Да, и довольно сильный. Еще и потому, что практически никого здесь не знаю.

— Это, конечно, тяжело.

— Да уж. Я легок на подъем. Езжу домой в Квинс, возвращаюсь сюда рано утром. В субботу болтался по городу, но это скучно, когда ты один.

«Он что-то хочет предложить?» Я смотрела в его яркие голубые глаза, на легкую улыбку, скрывающуюся в уголках губ, такую милую. Он как будто по-новому раскрылся передо мной. «Бедный мальчик… один в большом городе. И ждет моей помощи!»

— Хочешь, я покажу тебе город?

— Это будет здорово!

— О'кей! А… в какое время… когда ты хочешь этим заняться?

Он пожал плечами:

— Сегодня?

— О'кей.

— Блеск! Ну… — кивнул он, — увидимся позже!

Том ушел с таким видом, словно самомнение резко возросло. Он что, нервничает из-за меня? Неужели это возможно?

Может, мне и не стоит пока уходить из школы?

Когда мы шли по Шестой авеню, я вдруг заметила, что мы одеты совершенно одинаково: в синие джинсы и белые майки. Хотя на мне были мои любимые темно-красные кроссовки «Пума» с золотыми шнурками, а на нем черные грубые ботинки. Я нахожу очень сексуальным, когда двое одеваются одинаково, но не уверена, что он думает так же, поэтому предпочла не обращать на это внимания.

Стоял чудесный солнечный денек, и мне хотелось, чтобы он почувствовал, каким прекрасным может быть этот город, даже если мне самой он уже осточертел, поэтому я повела его на север от Централ Парка. Когда мы проходили мимо отеля «Плаза», я призналась ему в своем тайном желании.

— Я бы хотела остановиться в номере с окнами в парк и заказать туда ужин, а потом небольшую закуску в полночь, а потом еще и завтрак…

— Да ведь вокруг так много отличных ресторанов!

— Люблю, когда мне подают еду на подносах. Обожаю маленькие солонки и перечницы и эти хромированные крышки, которыми накрывают блюда, чтобы они не остыли, и специально сервированный кофе на одну персону.

— И специальный колпачок на сливочник, чтобы сливки не расплескались, пока они везут тележку…

— Ты смеешься над моей мечтой!

— Я бы ни за что не остался в номере. На улицах можно увидеть так много интересного.

— Я уже насмотрелась на улицы. И мечтаю о прекрасной, уютной комнате.

— Со слугами, готовыми прибежать по первому звонку?

— Точно! Так хочется, чтобы с тобой немного поносились.

Мы прошли мимо выстроившихся в ряд карет для туристов, запряженных лошадьми. Том глубоко вдохнул.

— Отличный запах!

— Конский навоз?

— Ага.

— Тебе нравится? — поморщилась я.

— Он напоминает мне о доме.

— Ты шутишь! — засмеялась я.

— Хотел бы. Я вырос в маленьком городке с одной главной улицей — магазин, закусочная, бензоколонка и обувной магазин со ставнями на окнах.

— Звучит просто великолепно.

— Просто скучно. Не успеешь глазом моргнуть, как уже все видел. Вот почему этот город так меня восхищает.

— Мне трудно увидеть все это твоими глазами. Иногда хочется побыть туристкой в своем городе, — сказала я, разглядывая пожилую пару, садящуюся в одну из карет.

— Хочешь покататься?

— Это слишком дорого. Лучше пойдем пешком.

Мы пошли по дорожке вокруг озера.

— А где ты живешь в Квинсе?

— Астория. Ты бывала там?

Астория была довольно отдаленным жилым районом Квинса преимущественно с греческим населением и всеми видами свежего сыра Фета, какие только можно себе вообразить. Я была в Квинсе всего лишь два раза в жизни. Первый раз в стрип-клубе, где работала Коко. Тому не стоит знать об этом. Поэтому я рассказала о втором посещении.

— Много лет назад, я ездила туда к подруге моей матери.

Она умирала от СПИДа, но я решила не упоминать и об этом. Коко тащила меня всю дорогу, а я не хотела ехать. Воспоминания остались самые «яркие»: подруга матери лежит на кровати, как труп.

— Я помню, как ела там невероятно вкусную пахлаву с тонкими прослойками из сладкого крема.

«Еще я помню, как у меня страшно болел живот, набитый до отказа. Мы купили пахлаву на обратном пути и съели ее на остановке, пока ждали своей электрички, как будто стремились немедленно удостовериться, что жизнь еще может быть сладкой».

— Да крем там, что надо. Слоеное тесто. Задница отваливается, пока раскатаешь все слои.

— Поэтому она такая вкусная…

— Значит, ты жила здесь всю жизнь? — спросил Том.

— Да.

— Это круто. Когда-нибудь я буду тоже жить на Манхеттене.

— Значит, планируешь остаться здесь, когда закончишь школу?

— Да, это место как раз для меня.

Неужели он не хочет увезти меня из плохого большого города, вернуться назад в Айову (или это было Огайо?) на главную улицу, где мы сможем открыть кафе-кондитерскую?

Интересно, насколько плохо у него с деньгами?

Астория — не лучшее место. Но, может, у него есть родственники, готовые поддержать и профинансировать его мечту о собственном ресторане? Или наследство вот-вот обрушится ему на голову? Никогда не знаешь, что ждет тебя в жизни.

— Честно говоря, — сказал он, — я подыскиваю себе работу. Если услышишь о чем-нибудь…

— Но ты же пока в школе?

— Я нетерпелив. Хочу обучиться всему и сразу.

— А тебе хватит сил работать и учиться одновременно?

«И когда же мы будем общаться?» — мысленно добавила я.

— Да, учеба у нас просто убийственная, мои родители уже выложили все, что имели…

Мне показалось неосмотрительным говорить, чтобы он не работал, поскольку я как раз планирую свою жизнь с его участием. Вместо этого я предложила посидеть на лавочке перед Овечьим лугом. Газон был полон полуодетыми людьми, ловящими последние лучи осеннего солнца. Многоэтажки на Пятьдесят девятой улице виднелись из-за деревьев Централ Парка. Прекрасный вид, если забыть, что квартира Джека находится на шестнадцатом этаже одного из этих зданий. Я несколько раз смотрела с его балкона именно на это место.

— Веришь, что когда-то здесь паслись овцы? — вдруг спросила я, как последняя идиотка. — И было это не так давно. Всего сто лет и все совершенно изменилось. Здесь есть прекрасный музей Исторического общества Нью-Йорка. Я должна тебе его показать. Там есть совершенно очаровательные фотографии Нижнего Ист-Сайда девятнадцатого столетия.

«Он, наверно, думает, что я зануда, если собираюсь сводить его в музей? Он — настоящий Здоровый Американский Мужчина. Хочет веселиться, таскаться по клубам, заниматься сексом с незнакомками, ведь так?» Я взглянула на него. Мы сидели довольно близко друг от друга.

— Знаешь, куда бы я действительно хотел сходить? — спросил он.

— Куда?

— В магазин «Бовери», который поставляет оборудование и инвентарь в рестораны.

— О боже! — Я просунула руку ему под локоть и тут же отдернула, потому что он посмотрел на нее. — Я обожаю магазины, которые снабжают рестораны! Я в восторге от этих вешичек из нержавеющей стали!

— Все эти блестящие новые приспособления…

— Хочешь, съездим в этот уик-энд?

— С удовольствием.

— Так и сделаем.

— Здорово!

Мы откинулись на спинку скамейки, позволив солнцу светить прямо в лицо. Стало тихо. Наши руки слегка соприкасались, и, возможно, это было не случайно. Я не шевелилась, чтобы наш контакт не нарушился. Он положит руку мне на плечо? Как сладко и мучительно сидеть и чувствовать тепло его руки, размышляя о том, означает ли эта близость хоть что-нибудь. Или я всего лишь его подружка по кулинарной школе? Годная лишь для того, чтобы строить глазки сотейникам и подставкам для салфеток.

Он кивнул на свежий порез возле моего указательного пальца на левой руке, виновником которого был мягкий помидор, заставивший мой нож соскользнуть.

— Ничего страшного.

— Надо наклеить пластырь, чтобы не получить инфекцию.

— Он у меня был, но отвалился.

— У меня, кажется, есть с собой…

Он вынул свой бумажник и порылся в нем.

— Да нет, все хорошо, правда. У меня дома есть пластырь.

— А где ты живешь?

— Кварталах в десяти отсюда.

— Правда? — Он вытащил пластырь, немного помятый, но все еще пригодный и попросил:

— Могу я взглянуть?

— На мою квартиру?

— Да. Я еще не был в чужих квартирах с тех пор, как переехал сюда.

Отлично! Значит, он не был у Тары.

— Да, хорошо… — «А если Коко дома?» — пронеслось в голове. — Но у нас такой бардак!

— Это неважно.

Он снял прозрачную пленку с пластыря. Я протянула палец. Он обернул его пластырем и осторожно, но твердо прижал к моей коже. У меня по телу пробежала волна.

— А чем занимаются твои родители? — спросил он.

— Мой отец — юрист. Мать — танцовщица. А твои?

— Мой папа — водопроводчик.

— Правда? — «Коко говорит, что секс — это то же, что и сантехника, и непонятно, почему все придают ему такое большое значение?» — А твоя мама?

— Моя мама никогда не работала. Можешь называть ее хранительницей очага.

— Звучит очень мило. Она пекла тебе сладости? И запрещала делать пирсинг и татуировки? И ругала за то, что возвращался после комендантского часа? И проверяла твои оценки в дневнике?

— Да, и непрестанно беспокоилась, что меня собьет машина или я утону в озере, или не смогу адаптироваться. Просто у нее в жизни совсем не было радости — она постоянно беспокоилась за своих детей, готовила еду и содержала дом в чистоте.

— Я всегда мечтала о такой мамочке.

Я ждала, что он станет возражать мне, но у него на лице появилось мечтательное выражение.

— Она действительно чудесная. Готовила еду на всю семью, а у меня еще три брата — завтрак, обед и ужин каждый день, а должен тебе заметить, мы очень хорошие едоки. Именно у нее я научился многим кулинарным приемам.

— А у меня такой была бабушка.

— Да?

— Мы обычно пекли что-нибудь вместе по вечерам в субботу.

В общем-то, я не очень хотела углубляться в эту тему. Я выросла на руках у бабушки, потому что Коко постоянно была в разъездах. Но эти субботние вечера остались счастливым воспоминанием. Мы приносили выпечку в гостиную, набрасывались на еду, пока все не остыло, и смотрели «Факты из жизни, Т. Джей Хукер, комический стриптиз»… Именно бабушка научила меня просеивать муку, разбивать яйца одной рукой, растапливать шоколад. Она открыла мне запах ванили, самый потрясающий запах в мире.

— Ты была единственным ребенком?

— Ага. А ты старший или младший?

— Младший.

Мне понравилось, что он младший.

— А старшие тебя колотили?

— Моя мама всегда стояла на страже.

— Спорим, она участвовала в конкурсах, которые устраивают женские журналы? И собирала бонусы за пачки печенья, чтобы вы могли получить что-то бесплатно, и скрепляла купоны на скидки. Я всегда так делала. Эти маленькие буковки на купонах, казалось, так и кричали: «Вырежи меня! Вырежи меня!»

— У нее была папка в ящике буфета на кухне, куда она их собирала.

— С нарисованной коровой?

— Хм, кажется, там был котенок.

— Мои купоны всегда заканчивали свои дни на помойке. Маленький продуктовый магазин на углу нашей улицы их не принимал. Рядом была еще «Империя вкуса», но проходы там такие узкие, а ряды такие длинные, что домой ты всегда приходил в плохом настроении. Я помню, как первый раз попала в продуктовый загородный гипермаркет. У подруги моей матери была машина, и она привезла нас в «Пэтмарк» в Джерси-Сити, чтобы мы запаслись продуктами. Я была в восторге. Перед отъездом уселась за кухонный стол и начала лихорадочно вырезать всевозможные купоны и запихивать их в свой кошелек. Когда на стоянке мы вышли из машины, я чувствовала себя первооткрывателем земли обетованной.

— Широкие проходы. Хороший выбор продуктов. Высокие цены.

— Все было отлично. Но самым замечательным оказался сюрприз.

— И что это было?

Я схватила его за руку, более твердую, чем у Айена. У него действительно были мускулы.

— Двойные купоны.

Том засмеялся:

— Какая ты смешная! — И бросил взгляд на мою руку.

Может, он всего лишь хотел, чтобы я его не трогала? Я убрала руку. Он серьезно посмотрел на меня.

— Жизнь в пригороде не стоит двойных купонов, — сказал он. — Люди в городе гораздо интереснее. Это все равно что найти своей матери партнера для танцев. Я даже не могу себе представить…

Это было попадание в десятку.

— А где она выступала?

— О… в разных местах.

— Она наверняка мечтала, — сказал он. — Хотела заниматься искусством. У нее были занятия помимо тебя. И готов поспорить, она прекрасно о себе заботилась. Моя же мама думала, что все люди любят муку тонкого помола, а она ее никогда не пробовала. Спорим, твоя мать все еще прекрасно выглядит?

— Да. — «Он определенно подбирается все ближе и ближе». — Она здорово выглядит.

Солнце садилось и становилось прохладно. Мы вышли из парка на Пятьдесят девятую улицу. Я не спросила, как он представляет себе мою квартиру. Сделала вид, будто мы об этом не говорили, и вела его к станции метро. Подойдя к ней, мы остановились на верхних ступеньках ведущей на станцию лестницы.

— Ну, вот ты и здесь!

— Bo r я и здесь.

— Спасибо за пластырь.

— Не за что.

— Пока.

Я смотрела ему вслед. А на углу, там, где было светлее, прижала пластырь к своим губам, вдыхая его запах. Я не люблю пластырь, у меня возникает ощущение, будто кожа под ним задыхается. Но этот кусочек я готова была оставить.