Я услышал стук копыт. И на том берегу реки я вдруг увидел — а может, мне показалось — вспышку молнии, как тогда, в схватке с расти… Я напряг свою волю и стал думать только о лошади. Интересно, что это означает для нас? Во мне росло чувство уверенности — с рассветом отправлюсь на поиски… Такая мысль словно разрешила все мои волнения, и я уснул. Звуки охоты стихли, если это вообще была охота, и нежный шепот реки убаюкал меня. Я уснул последним, но проснулся раньше всех. От костра остался один только пепел, утро было прохладным и пасмурным, рассвет только-только занимался. Я разложил оставшийся хворост и развел огонь. И, наклонившись, увидел его — он шел к воде…

Торские скакуны безусловно самые лучшие в Эсткарпе, но в них нет красоты. Их шкура никогда не блестит, сколько ее не холить, да и сами они мелковаты. Но этот… О таком жеребце я мечтал всю свою жизнь! Он приподнял морду от воды — могучий, с изящными ногами и благородной шеей, вороной; его шерсть блестела как начищенное острие меча, грива и хвост струились как волосы у девушки…

И стоило мне увидеть этого красавца, как я понял, что завладею им во что бы то ни стало. Он посмотрел на меня, приподняв голову от воды. Без страха, да, скорее с любопытством. Дитя природы, он наверняка не знал, что такое подчиняться чьей-то воле. Он стоял так какое-то время, изучая меня. Я медленно направился к воде. Он снова начал пить — значит, не боится — зашел в воду, словно ему доставляло удовольствие чувствовать, как вода обтекает его ноги. Я потерял голову, любуясь его красотой, благородством и независимостью. Попытался мысленно связаться с ним, заставить его подождать меня, вслушаться в мои желания. Он поднял голову, фыркнул, сделал несколько шагов из воды, чуть насторожился. Я попытался коснуться смутных воспоминаний о всаднике, которого он нес… Он стоял на берегу и наблюдал за тем, как я зашел в реку, сбросив с себя шлем, кольчугу, и оставив на берегу оружие. Я поплыл к нему — жеребец по-прежнему стоял на месте и от нетерпения бил землю копытом, чуть наклонив голову, так, что его шелковистая грива струилась на легком ветерке, а длинный хвост слегка развевался. Он ждал меня! Я победил — он мой! Глупо было думать, что я утратил свой дар, никогда еще мое общение с животными не было столь близким и успешным. С таким конем весь мир принадлежит только мне! В это раннее утро мы были с ним одни, ничего больше не существовало…

Я выбрался на берег, не обращая внимания на промокшую одежду и прохладный ветер; я видел перед собой только могучее и прекрасное животное, которое ждало меня — только меня! Он склонил свою благородную голову и фыркнул в ладонь, которую я протянул ему. Затем позволил мне положить руки ему на спину. Он принадлежал мне, словно я воспользовался очень древним приемом приманки, когда животному дают овсяное печенье, которое три дня носят под одеждой, а потом смачивают своей слюной. Нас уже никто и ничто не разлучит. Это было так очевидно, что я без колебаний вскочил на него — он не воспротивился. Он пошел рысью, и я восхищался мощью его тела, грациозностью движений. За всю свою жизнь мне ни разу не доводилось сидеть верхом на таком изящном, сильном, гордом скакуне. Я опьянел больше, чем от любого вина. Это… это был король, полубог, явившийся откуда-то из небытия.

Река осталась позади, перед нам расстилался весь мир. Нас было двое, свободных и независимых. Двое? Река позади? Что-то важное оставалось там, но что? Могучий круп подо мной напружинился, мы пошли галопом. Я крепче ухватился за развевающуюся гриву, которая хлестала меня по лицу, и все внутри меня ликовало…

Солнце поднималось над нашими головами, а жеребец скакал все дальше и дальше по долине, казалось, он не знает, что такое усталость. Он мог скакать так часами. Но мое ликование понемногу сменилось тревогой. Река… Я оглянулся через плечо — вон та узкая полоска вдали… Река… а на ней… Что-то щелкнуло в моем мозгу. Каттея! Кемок! Почему, зачем я покинул их? Назад — я должен повернуть назад. Я смогу повернуть жеребца усилием воли, без хлыста и поводьев. Я стал приказывать ему… Не действует. Могучее животное продолжало мчаться все дальше и дальше от реки, в неизвестность. Я попробовал еще раз, более настойчиво, так как чувство беспокойства сменилось страхом. Но он не сбавил скорости, не повернул назад. Тогда я решил приложить все свои силы, как тогда, с торскими скакунами или антилопой, которую умертвил. Я словно шел по насту, под которым бурлила совершенно иная субстанция. И стоит наступить чуть посильней на этот хрупкий слой, как ты провалишься в то, что там, под ним. И в эти секунды я узнал правду. Я сел на то, что внешне являлось жеребцом, но не заглянул внутрь, и в действительности оказалось, что подо мной совершенно другое существо. Я не мог сказать, кто это, но оно было противоположным тому, что я знал или хотел знать. Теперь я понимал, что имею над ним такую же власть, как над рекой, которую мне никогда не повернуть вспять и не заставить течь в обратную сторону. Я не управлял конем, а попался в очередную ловушку, потеряв голову при виде этого животного. Может быть, попробовать спрыгнуть с него на ходу? Но я наверняка разобьюсь насмерть — с такой скоростью он несется в неизвестном направлении. Куда он несет меня и зачем? Я попытался заглянуть в его мысли. Меня завлекают в ловушку, а что потом?

Я допустил страшную ошибку. Но могу навлечь беду и на остальных. Вдруг те, кто заманил меня в свои сети, воспользуются нашим мысленным контактом? Через меня они смогут воздействовать на Каттею и Кемока. Они — кто это или что это? Кто правит этой землей и чего они хотят от нас? Я не был знаком с той силой, что обманула меня подобным образом. Я уже попадался в западню — в каменную сеть… Скорее всего, это взаимосвязано. И теперь я не должен просить помощи у брата с сестрой, чтобы не причинить им вреда.

Равнина, по которой мы мчались, наконец-то кончилась. Впереди появилась темная полоса деревьев, с каждым шагом вырастающая все выше из земли. Деревья показались мне очень странными — с поблекшей листвой, серыми ветками и стволами, казалось, что-то вытягивает из них последние соки. И от этого мрачного леса исходило какое-то зловоние — некое зло, очень старое и дряхлое, как будто испускало тяжкие вздохи. Жеребец поскакал через этот лес по дороге, которая звенела под его копытами так, словно была сделана из стали. Он бежал неровно, меня подбрасывало из стороны в сторону, и теперь уже не было никакого желания слететь на землю, так как я был уверен, что в таком случае меня ждет верная погибель, стоит лишь коснуться этой проклятой дороги. А конь все скакал и скакал вперед. Я уже не пытался заглянуть в его сознание. Мне казалось, что лучше приберечь свои силы для борьбы с неизвестностью, для последней битвы за собственную свободу. И я попробовал создать некую оболочку вокруг себя, своего рода панцирь отчаяния, чтобы те, кто захочет прочитать мои мысли, наткнувшись на этот заслон, решили, что сломали меня. Я всегда полагался больше на тело, чем на разум, и поэтому подобные занятия требовали от меня огромного напряжения. Сейчас я должен приложить всю свою волю, спрятать вглубь желание воспротивиться той силе, что поджидает меня, сохранить способность бороться до того момента, когда у меня появится шанс на спасение.

Мы миновали лес, но дорога не кончилась. Она вела нас прямиком к городу — башням, стенам… Это был город безжизненный, если считать жизнью то, что знал я. От него исходила аура холода, полного отвращения к моему существованию. Как только я взглянул на этот город, я понял, что стоит мне, Киллану Трегарту, попасть в его серые стены, как наступит конец. В этот момент я думал не только о себе, но и о тех, кого я мог вовлечь в беду. Я должен предпринять сейчас неимоверное усилие — именно сейчас! Я бросился сквозь ту преграду, что создал сам, внутрь себя, воспротивился воле тех, что поймали меня в свои сети. Моя воля — вот что сейчас самое главное! Спастись можно только так, нельзя позволить затащить себя в ту ловушку, что разверзла зловонную пасть…

Наверное, мне удалось обмануть их. Может быть, они плохо разбираются в таких, как я. А может быть, они расслабились, решили, что без труда завладеют мной. Жеребец свернул с дороги. Я чувствовал, как закипела позади меня их воля — спину обдало такой вспышкой ярости, что мне даже показалось, что слышу, как мне вслед, кричат проклятия с городских стен. Отлично, если мне удалось спастись на этот раз, возможно, не все потеряно… Еще один сердитый отголосок, но уже поражения…

Жеребец шел ровно — он опять несет меня к месту смерти. Но человек не умирает покорно, и я буду бороться до последнего. Вдруг я заметил вспышку на небе — появилась какая-то птица. Сияние… Фланнан! Тот, кто прилетал к нам на островок? Но почему? Он ринулся вниз, и жеребец метнулся в другую сторону, издав при этом злобный крик, и помчался, не сбавляя шага. Вновь и вновь птица кидалась вниз, чтобы сбить животное с дороги — наконец мы взяли курс на север, оставив позади себя мертвый город, туда, где возвышался темный лес — настоящий, зеленый — не изрыгающий зло. Как только жеребец поскакал в этом направлении, фланнан стал сопровождать нас сверху, внимательно следя за животным. И в душе у меня появилась слабая надежда, огонек, который в любой момент может задуть ветер… Фланнан помогал мне, был союзником, и значит на этой земле есть другая Сила. Ко мне относятся с добром, спасают от зла.

Так хотелось заговорить со своим незнакомым другом, мысленно обратиться к нему. Но я не изучал колдовство, и вряд ли у меня это получится. Потом я испугался за тех, кто — как я надеялся — еще жив. Но перед тем как задуматься, что же мне делать дальше, рискнул и обратился к жеребцу. Проникнув в его сознание, я обнаружил пустоту и один лишь приказ — бежать и бежать — который мне не под силу было изменить. Мы очутились среди ущелий и скал — чем-то местность напоминала изрезанный ландшафт на западе. Жеребец мчался без устали — вот-вот мы свалимся в одно из ущелий — вот она смерть…

Мы оказались на самом верху, узкая тропинка пролегала между отвесной скалой и бездонной пропастью. Моя надежда угасла, как только фланнан ринулся на нас — конь споткнулся и мы начали падать…

Каждый человек рано или поздно задумывается о смерти. Наверное, когда молод, такие мысли редко его посещают, но будучи воином нельзя забывать о том, что в любой момент тебя может настигнуть смерть в бою. И меч может открыть последние ворота в твоей жизни — а что там, за ними? Некоторые верят в то, что за этими вратами им уготован другой мир, где ждет расплата, где придется выложить на весы все добро и зло, все содеянное тобой в той, прежней жизни. Другие убеждены, что наступит вечный сон и благодать, и ни за что уже не придется платить. Но я и представить себе не мог, что умирать так мучительно больно — казалось, я вобрал в себя грехи всего этого воинственного мира и буду расплачиваться за них один. Боль… дикая боль… у меня больше не было тела, его сжигал огонь… Я превратился в факел… Потом я открыл глаза — надо мной небо, голубое, как в той жизни, и горы. Но боль не стихала, заслоняла собой все вокруг… Боль… и вдруг я понял, что смерть не настигла меня, что она еще впереди, и страдаю я в этой жизни. Закрыл глаза, чтобы не видеть ни это голубое небо, ни вершины гор, и желал только одного — скорее бы наступила смерть. Немного погодя боль стихла, и я открыл глаза, надеясь на то, что смерть уже близко, ведь перед самым концом агония сменяется иногда таким вот затишьем. Увидел птицу на скале — но не фланнана, а настоящую птицу с блестящим изумрудным оперением. Она смотрела на меня, потом подняла голову и позвала — да-да, я не ослышался, она позвала меня. Разве такая сказочная птица может поедать падаль, как зловещее черное воронье на полях сражений? Я попытался повернуть голову, но тело не слушалось меня. Небо, скалы, сказочная птица — вот мой мир. Но небо такое голубое, и птица такая красивая, да и боль уходит… И так же отчетливо, как я слышал зов птицы, я услышал другие звуки. Топот копыт! Конь! Но на этот раз им не удастся заманить меня — я больше не сяду на него… Топот копыт смолк. Послышались другие звуки… Теперь ничего не имеет значения. Уже не было так больно… Я заглянул в лицо, склонившееся надо мной. Этого не опишешь словами. Доводилось ли вам видеть когда-нибудь существа без плоти, состоящие лишь из облака легкого тумана? Что это, дух, явившийся незадолго до смерти? Видение? Боль, неожиданная и острая, пронзила все мое тело. Я вскрикнул и услышал, как мой собственный крик зазвенел в ушах. Почувствовал чье-то холодное прикосновение и провалился в темноту. Но отсрочка оказалась недолгой. Я опять пришел в себя. На этот раз не увидел над собой ни вершин гор, ни птицы — только голубое небо. Боль продолжала мучить мое истерзанное тело. В меня словно вонзались со всех сторон посланные стрелы.

Я застонал. Голову мою приподняли; я заставил себя открыть глаза и силился рассмотреть того, кто причиняет мне столько мучений. Скорее всего, боль размывала то, что было у меня перед глазами — картина получалась смазанной и зыбкой. Я лежал, лишенный тела, и видел то, что было когда-то моей плотью — сломанные кости, красное месиво…

Я с трудом разглядел своих мучителей. По крайней мере, двое из них были животными — они месили красную вязкую жижу передними лапами, черпали ее и вываливали на мои беспомощные и сломанные кости. Другой был весь покрыт чешуей, которая переливалась на солнце. Но четвертый… Дух, явившийся за мной в виде тумана? Он казался то облаком, то вдруг становился реальным, непрозрачным, потом неожиданно таял на глазах, растворяясь в зыбкой дымке… И я не знаю, то ли мое воображение делало его таким, то ли он сам менял свой облик. Но я чувствовал, что от видения исходит добро, а не зло по отношению ко мне.

Они работали сосредоточенно, в полной тишине, возились со сломанными костями и израненным телом. Так не хоронят… Никто из них не смотрел мне в глаза, не обращал внимание на то, что я вижу их действия. Спустя некоторое время мне надоело смотреть — может быть, все это галлюцинации… Только после того, как вся эта престранная четверка закончила колдовать надо мной, а призрачная незнакомка, видение, оказалась женщиной, провела по моему подбородку рукой, я встретил ее взгляд… Она по-прежнему казалась нереальной, менялась на глазах — то ее волосы были темными, то вдруг она становилась блондинкой, менялся цвет глаз, овал лица. Казалось, что в одной женщине существует множество других, и в ее власти принимать нужный ей облик. Вид ее меня так поразил, что я вновь закрыл глаза. Почувствовал прохладное прикосновение к щеке, затем кончики пальцев коснулись моего лба. Я услышал тихое пение — голос был похож на голос моей сестры, потом изменился, стал напоминать пение птиц. От ее прикосновения по телу моему разлилась приятная прохлада, которая заглушила боль — я чувствовал, как страдание покидает меня. И слушая ее волшебный голос, я думал уже, что не лежу в страшном месиве, а плыву вне времени и пространства в неизвестность. Там парили силы, неподвластные человеческому восприятию. Дважды я словно возвращался к своему телу, открывал глаза и вглядывался в лицо, склонившееся надо мной — оно постоянно менялось. Сначала ночное небо и лунный свет, потом опять голубое небо, легкие белые облака… И каждый раз я возвращался в то место, за пределы привычного мира, слыша ее пение. Я знал, что это не смерть, скорее — вторая жизнь, второе рождение.

Потом я очнулся — я был один. Голова моя была ясна, как раньше, до рассвета, до того, как я увидел жеребца на берегу реки. Посмотрел на свое тело — оно было покрыто какой-то коркой, сухой и местами потрескавшейся. Я прикован к земле. Но никто не поет над моей головой, не прикасается ко мне. Это обеспокоило меня. Я с невероятным трудом повернул голову.