Мы уже целый день шли вдоль края Чащобы, разглядывая массивную преграду из переплетенных лиан, колючих кустов, толстых ветвей и низкого подлеска. Здесь цветов не было — зловещие головки не раскачивались из стороны в сторону, глаза в лепестках не смотрели нам вслед. Растения разной формы, но все темно-зеленые и сероватые, почти черные, и очень неприятные — по крайней мере, для моего взгляда.

Странно, но, когда мы приближались к этой чуждой территории, гары не упирались, как делали это возле погибших поселков. Правда, они не паслись на краю леса, но шли за нами охотно.

— Ни единого разрыва... — заметил я ближе к концу дня.

Каким-то образом Чащоба излучала тепло. Я все время вытирал лицо руками, чувствуя себя так, словно прошел много миль под палящим солнцем. А ведь уже скоро подуют морозные ветры с севера. Что они сделают с этой непроходимой чащей — или она неуязвима для холода?

Мы не пытались заходить в чащу. Вид шипов длиной в палец на самых крайних кустах вполне уберегал от такой глупости. Если бы у меня вместо шокера и танглера был с собой бластер, я мог бы немного поэкспериментировать. Е1о, судя по всем отчетам, даже луч бластера не может прожечь проход в чаще. Вся наша экспедиция — безумный поступок, и чем скорее мы это признаем, тем лучше.

Однако в глубине сознания нечто снова и снова заверяло меня, что здесь что-то есть, и я продолжал упрямо идти, разглядывая Чащобу. У меня не было ни малейшего представления, что мы ищем, но я шел вперед. Илло, которая шла впереди в нескольких шагах, время от времени останавливалась и разглядывала какой-нибудь куст или лиану. Выражение лица у нее было такое, словно она к чему-то прислушивается.

Заночевали мы немного в стороне от этой мрачной полоски, которая казалась чернее, чем может быть земля. И только когда поели, напились и уже сидели у небольшого костра из ветвей и сухой травы — костер я соорудил, руководствуясь своим опытом странствующего, — Илло неожиданно сказала:

— Цепочка...

Я поднес руку к карману пояса — есть только одна цепочка. И обнаружил, что цепочка обладает еще одним свойством — таким, которое едва не заставило меня ее выронить: мы нашли цепочку днем, в ярком свете солнца, теперь быстро темнело — ив темноте разорванная цепь светилась! Я отдернул руку. Однако наощупь металл был не горячий, он лишь светится настолько, что освещал мои пальцы.

— Дай ее мне! — приказала Илло.

— Возможно, это переносчик... — Я облизнул неожиданно пересохшие губы. Говорят, чуждые металлы несут излучение, смертельно опасное для человеческого организма... Я носил это на своем теле много часов, несколько дней. Что, если поглотил его излучение? Кожа пояса от него не могла защитить.

— Возможно, это нечто гораздо большее. Дай сюда!.. — Она говорила резко, протянула руку, готовая вырвать у меня цепочку.

— Нет! — Я сжал кулак. — Если есть излучение...

— Кто может судить об этом лучше целительницы? — спросила она.

Она права. Однако я помнил, как на нее подействовала находка, и не хотел отдавать ее.

— Какое, по-твоему, это имеет отношение к Чащобе? — попытался я увести разговор в сторону.

— Возможно, никакое, а возможно, самое прямое. Она очень древняя, восходит к самому началу. Она принадлежала другому народу, и, может быть, они знали... Разве ты не понимаешь, — голос ее звучал настойчиво, — нам нужен ключ, проводник...

— К чему? Мы этого не знаем...

— Должны узнать. — Она снова протянула руку, и, чтобы не бороться с ней, я отдал цепочку.

Она поднесла металлическую цепочку к огню. Когда свет коснулся цепочки, ее собственное свечение померкло. Илло по очереди дергала за каждое звено, как будто проверяла цепь на прочность, как проверяет человек веревку, которой собирается доверить свою жизнь.

— Никакого излучения — по крайней мере известного нам, — сказала она наконец. — В ней есть энергия, да, но другого типа.

— Какого? — Теперь я очень жалел, что не выбросил находку, когда мы нашли ее на равнине, не отправил назад в забвение у корней трав.

— Это энергия, родственная способностям эсперов, — спокойно ответила она. — Ты должен знать, что человек, обладающий таким даром, излучает энергию. И она воспринимается целительницами.

Насколько я знаю, она говорит правду. Но чтобы неодушевленные предметы, такие как эта цепь, могли содержать подобную энергию — это совсем другое дело. Илло продолжала перебирать звенья цепи. Потом положила на ладонь табличку со сложной гравировкой, похожей на путаницу ветвей, вдоль которой мы шли весь день.

— Пока не чувствую! — Она медленно раскрыла пальцы, которыми сжимала пластинку. — Но она сообщит мне! — В голосе ее звучало торжество, и огонь в глазах был не просто отражением пламени костра. — Это... это ключ! Мне нужно уснуть с ним, и мы узнаем больше. — Она снова крепко сжала металлическую цепочку, и я понял, что она мне ее не отдаст. Тем не менее меня тревожило то, что она держит ее в руке.

Ключ — но к чему? Я оглянулся через плечо на темную массу Чащобы. Эта растительность стеной встает на пути человека. Если цепочка — действительно ключ, открывающий эту стену... Но думать так глупо.

Илло больше ничего не сказала. На лице ее словно снова появилась маска. Девушка свернулась на своей постели из травы. И когда легла, я увидел, что рука с зажатой цепью лежит у щеки. Это неправильно, опасно... мысли смешались в моем сознании. Но я не осмелился отобрать у нее цепочку, словно Илло, сосредоточив свой дар, отгородилась стеной от всякого вмешательства.

Я отошел от костра туда, где паслись тары. Витол поднял большую голову и фыркнул, я воспринял это фырканье как приветствие, провел рукой по теплой спине, на которой уже появились пучки длинной зимней шерсти

Витол — часть того нормального мира, который я знаю всю жизнь. Приятно стоять рядом с большим животным, вдыхая запах его шкуры, чувствуя под рукой его шерсть. Это реальность. Но меня все сильнее — с того момента, как я вошел в Мунго, — а теперь все острее и острее преследует чувство: отчасти страх (я это признавал без колебаний), отчасти любопытство, вечное стремление странствующего найти новый путь и одновременно желание отомстить тому, кто превратил эту обширную землю в землю смерти для моего вида. Наверное, все это смешалось.

Я знал, что утром пойду дальше, пройду бесконечной тропой вдоль Чащобы, охотясь за тем, что не существует, — за проходом в нее. Но зачем? Похоже на историю из ленты. На несчастного возложен немыслимый поиск, и он под нечеловеческим давлением вынужден доводить его до конца.

Вур. Планета когда-то казалась такой открытой и гостеприимной... но, может, она никогда не предназначалась для нас... я яростно покачал головой, словно отмахиваясь от этого коварного предположения. У каждой планеты, колонизированной людьми, рано или поздно обнаруживались проблемы. Потребность господствовать, покорять — врожденная потребность человека — заставляет нас превращать враждебные планеты в подобие Терры, в дом. Ни одна планета не оказалась раем, лишенным всяких опасностей. Некоторые оказывались хуже безвоздушных обожженных миров. Такие планеты мы могли только подвергнуть посмертному вскрытию —-и тогда там ничего не было.

Я почесал у Витола между ушами, и он довольно фыркнул и толкнул меня головой с такой силой, что чуть не сбил с ног. Костер показался мне смыкающимся глазом — или, может, это сказывалась усталость. Ну, в любом случае мы ограничены припасами, как я уже дал понять Илло. Как только вода в канистрах — их несет на себе Витол — достигнет определенного уровня, который я нацарапал на стенке, придется повернуть на юг.

Подбросив в костер последнюю охапку сухой травы, я вытянулся и укрылся одеялом. Впрочем, странное тепло, сопровождавшее нас весь день, дотягивалось и сюда, далеко на равнину.

Я ворочался на постели. Хоть и устал и привык спать в новых местах, если только они под открытым небом (мы, странствующие, не любим спать в четырех стенах), меня не оставляли тревожные мысли. Я повернулся на спину и лежал, глядя на звезды. Я много раз видел их ночами. Но только тогда не был... один. Хотелось забыть то ощущение одиночества, которое я испытал после смерти отца.

Снова я вел это сражение. С самого раннего возраста — с того времени, как вообще могу себя вспомнить, — отец готовил меня к этому одиночеству. Происшествия и несчастные случаи нередко сокращают число странствующих. О человеке могут спросить в Портсити, припомнить разговор с ним при случайной встрече на равнинах, но судьба его так и останется неизвестной. Отец постоянно учил меня со всем справляться самостоятельно. И если оплакивал смерть моей матери и других жителей Мунго, никогда не делал этого открыто. Как я уже сказал, он не следовал законам определенной религии, не исполнял никаких ритуалов. Но один или два раза говорил мне, что верит: жизнь, какой мы ее знаем, лишь часть чего-то большего, чего-то такого, что мы не в состоянии воспринять, и что смерть нужно принимать как открытую дверь, а не как прочно запертые ворота.

У Илло после гибели Рощи Бура осталось даже меньше, чем у меня. У нее не было родственников, которые могли бы сохранить у девочки ощущение нормальной жизни. Я думал о том, что она испытала, когда ее пытались заставить вспомнить. То, что она все-таки нашла свое место в жизни, приобрела дар, свидетельствует о ее мужестве и устойчивости рассудка.

Мысли вернулись к тому, что она делает сейчас — спит с этой злополучной цепочкой, найденной в траве. Может, попробовать отобрать у нее цепочку, пока она спит? Да спит ли она? Или это какой-то транс? Должен ли я?..

Я хотел это сделать, но обнаружил, что не могу. Мною овладело какое-то оцепенение, и я не мог пошевельнуться. И вот медленно, продолжая размышлять, закрыл глаза и уснул.

Прямо передо мной Чащоба, а за ней, вернее, прямо во мне, какая-то могучая сила, какое-то принуждение посылает меня вперед, прямо на эту страшную колючую преграду, переднее ограждение с шипами, способными пронзить плоть, выколоть глаза. Я закрыл руками лицо, пытался вырваться, освободиться. Но продолжал идти вперед, словно передо мной дорога, такая же открытая, как на равнинах.

Теперь я должен быть непосредственно у шипов. Небольшое расстояние до них я уже преодолел. Я опустил руку, которой защищал лицо. Передо мной свет — прибывающий и убывающий, как свет луны, только он не красный, как луна Вура. Затем, когда глаза адаптировались к этому свету, никакого лунного диска я не увидел. Скорее это столб, напоминающий фигуру человека, этот столб светится и движется. Никаких следов Чащобы, только этот свет, который удаляется от меня, тянет за собой...

Сердце билось часто, я тяжело дышал, словно пробежал большое расстояние, и было во мне такое ожидание, такое притяжение, что ...

— Барт! Барт!

Откуда-то иная сила схватила меня, начала раскачивать. Я должен идти, но что-то меня удерживает. Светящаяся фигура уходит все дальше, я теряю ее из виду...

— Барт!

Меня тащат, поднимают... я проснулся.

Ко мне склонилась Илло, она держала меня руками за плечи, словно тащила... откуда-то...

— Я... отпусти...

— Нет! — Она говорила резко, не разжимая рук. Держала меня, как будто опасалась, что я снова обезумею.

Я помигал, покачал головой.

— Ты здесь, — медленно сказала девушка, подчеркивая каждое слово. Она как будто успокаивала плачущего ночью ребенка. — Ты здесь... сейчас...

Я не понял, что она имела в виду. Мерцающий свет исчез. За головой Илло серое небо, светает... я видел такое много раз.

— Я... я был... в Чащобе... — Слова путались, я пытался описать необыкновенно яркий сон, но не мог.

— Не так, — сказала Илло. — Они хотят, чтобы ты пришел так, но мы пойдем своим путем, а не их.

Наконец она отпустила меня, и я сел. Это наш лагерь. На горизонте свет начинающегося дня. Костер прогорел, но холода я не чувствую. По другую сторону груды пепла стоят три тара, смотрят на меня большими глазами, смотрят так же испытующе, как Илло.

— Они? Кто такие они?

Она показала не рукой, а подбородком, чуть повернув при этом голову.

— Не знаю... только там какая-то форма разума... форма, которую я не понимаю. Но о нас знают... и... нас боятся и готовят ловушки... ловушки не для тела, а для рассудка. Вот... — Она показала мне цепочку. Теперь она цела. Я увидел, что каким-то образом девушка соединила сломанное звено. — Надень это...

Я не взял украшение.

— Зачем? Не хочу...

— Только ты можешь его использовать. Оно предназначено для мужчины.

— Использовать? Но как?

— Я сказала, что это ключ. Так и есть. У того, что ждет, есть причины бояться. Нет, — остановила она мои невысказанные вопросы. — Больше ничего я не узнала. Цепочку должен надеть мужчина, и она проведет нас...

— Через что? — Я отчетливо увидел колючую преграду из своего сна. — Нам понадобится бластер...

— А я вот думаю... — Она сидела на корточках, разглядывая далекую стену Чащобы. — Как эта растительность реагирует на шокер?

— На шокер? Никакой реакции на это оружие не может быть. Он действует на нервную систему, полностью расслабляет все мышцы. Но действует только на людей и животных. У растения нет...

Она встала и смотрела не на меня, а по-прежнему на Чащобу.

— Мы на самом деле не знаем, что это за растительность. То, что опустошило поселки, нам совершенно чуждо. А если оно чуждо еще больше, чем мы себе представляем? Стоит попробовать.

У меня в оружии два заряда и еще десяток в поясе. Бобру несет большой мешок с зарядами. Не очень большая потеря — доказать, что такое невозможно.

— Попробую, — пообещал я. — Больше ты ничего о нем не узнала?

Илло по-прежнему держала цепочку в руках. Посмотрела на нее и снова решительно протянула мне.

— Беглые впечатления, ничего такого, на чем можно было бы сосредоточиться. Последние мысли того, кто это носил, были хаотичными, и я не смогла их прочесть. Только знаю, что он был послан с поручением, но обрушилось зло, и он не смог его выполнить. Это чувствовалось сильнее всего — отчаяние от того, что он не справился. Но все это имеет отношение к Чащобе, в этом я совершенно уверена. И еще он шел туда, когда его застигла смерть. И еще — только мужчина может выполнить необходимое.

Меньше всего хотел я брать эту цепочку, надевать на себя. Но гордость моя была уязвлена. Илло привыкла иметь дело со своим даром — ощущать невидимое. Она воспринимает необходимость сделать что-то как должное — как странствующий относится к необходимости распрячь гаров, прежде чем разбивать лагерь. И ей моя привередливость может показаться простым страхом.

Что ж, признался я себе, я действительно боюсь. Но все же докажу себе — не ей: она может не понять, — докажу, что без борьбы не сдамся неизвестному. Понимая, что действовать нужно быстро, не задумываясь над последствиями, я схватил цепочку, раскрыл ее зажим, надел себе на шею и снова закрыл.

Она пришлась мне впору. Словно специально для меня сделана. Свою охотничью куртку я распахнул и из-за необычного тепла не завязывал ее шнуровку. И ничто не отделяло мою кожу от гладкого металла. Пластинка с надписью оказалась впереди.

Неожиданная мысль пришла мне в голову. На некоторых планетах есть животные, приученные служить людям. У них не тот уровень интеллекта, что у наших гаров, и они не такие дружелюбные. Эти создания носят на себе знак принадлежности людям — ошейники, и на них может быть написано имя хозяина. Предположим... предположим, это такой же ошейник, и я добровольно согласился служить воле, которую не знаю и, вероятно, даже не смогу понять. Но Илло я не стал об этом говорить.

Она протянула руку и кончиками пальцев коснулась пластинки у меня на горле. Металл не казался на ощупь холодным, он словно сразу принял температуру тела.

— Долг... — Она произнесла это слово медленно и задумчиво. — Он испытывал страдания из-за своего долга. Пытался победить смерть, потому что должен был исполнить свой долг.

— Но ты не знаешь, кто он был... — Я немного поколебался и добавил: — Или что?

Она довольно долго обдумывала мой вопрос.

— Он был гуманоид... мне кажется... Цепочка пришлась тебе впору. Словно сделана для тебя. Но его разум... он другой. Я ясно читаю только его чувства... и то потому только, что в конце они были очень сильные, буквально разрывали его. Все это произошло очень давно. — Она обеими руками сделала странный легкий жест, словно рассыпала что-то по земле. Может, стряхивала все эти забытые годы, которые липли к цепочке. Ведь Илло решила, что ее пора использовать.

Мы свернули лагерь, нагрузили гаров. Сегодня животные не пошли впереди, а друг за другом выстроились за нами. Они словно по-прежнему были впряжены в фургон и не нарушали свой строй, чтобы пастись. Я предоставил Илло указывать направление. Она не направилась прямо к той части Чащобы, что располагалась непосредственно против нашего лагеря, а пошла параллельно зарослям на запад.

Мы шли уже какое-то время и солнце поднялось высоко, когда Илло неожиданно остановилась и повернулась лицом к Чащобе. На мой взгляд, этот участок ничем не отличался от тех, что мы миновали. Но она посмотрела на колючий кустарник и приказала:

— Испробуй шокер — здесь! — Протянула руку, направив указательный палец на куст, который был намного выше меня.

Чувствуя себя глупо, я достал оружие: мне казалось, что я зря потрачу заряд. Однако я должен был им воспользоваться, хотя бы для того, чтобы доказать ей, что она ошибается.

Я настроил на максимальную мощность и нажал на кнопку. Потом принялся слегка водить стволом, проводя невидимым лучом по кусту, который она указала. Ничего — как я и думал. Не успел я сунуть оружие в кобуру, как она побежала к кусту.

— Осторожней, он колючий! — предупредил я.

Она уже протянула руки, но я заметил, что девушка касается только тех ветвей, где шипов было меньше.

Если бы я не видел своими глазами, ни за что не поверил бы, что такое возможно. Илло потянула куст на себя. Он немного подался под ее усилиями и поник — единственное слово, которым я могу описать это постепенное опадание, мгновенное увядание, безжизненность ветвей. В стене образовалась брешь!

— Еще! — Лицо ее раскраснелось, глаза горели. Никакой маски. Она была вся оживление. — Еще!

Я исполнил ее приказ: следующий куст поник, увлек за собой на землю путаницу лиан. Перед нами было начало тропы. Но ведь в прошлом части Чащобы поддавались куда более могучему оружию — бластеру, но лишь на время, они сразу регенерировали, и чаща становилась еще гуще и смертоноснее.

Я подошел к началу прохода, схватил Илло рукой и потащил назад:

— Подожди! Оно может зарасти снова!

Лицо ее гневно вспыхнуло, но она не пыталась опередить меня. Я не знал, сколько времени потребовалось на регенерацию в прошлых экспедициях. Но не очень много, иначе это не произвело бы такого впечатления на исследователей.

Мы ждали. Увядшая растительность не менялась. Я был настороже — словно уложил шокером песчаную собаку. Ибо не мог отказаться от мысли, что это игра, что с нами играет кто-то способный защитить себя и успешно делавший это в течение нескольких поколений.

Никаких признаков возвращения к жизни, никаких движений ветвей или распрямившихся листьев. Илло повернулась ко мне:

— Ты собираешься ждать весь день?

Я хотел ответить: «Да, если потребуется». Но ничего не сказал. Насколько мне было известно из предыдущих наблюдений — а отец постоянно просматривал ленты, снова и снова прослушивал их, — шокер никогда не рассматривался как возможное оружие против Чащобы. Да и как могло быть иначе? Неужели такое простое открытие могло бы давно привести к разгадке всех тайн?

Я тщательно проверил заряд своего оружия. Истрачена примерно четверть заряда, а я не знаю, как далеко мы сможем пройти и что ждет нас впереди. Странствующие — это смесь смелости и осторожности. Они должны быть такими, если хотят оставаться в живых. Одна часть меня стремилась вперед, другая насторожилась — решение казалось мне слишком простым.

— Нужно идти! — Илло высвободилась и двинулась вперед, твердо ступая по увядшей растительности. Я преодолел свою нерешительность и заторопился за ней, отстранил и принялся облучать растения. Кусты и ветки .никли, вяли и падали на землю, образуя ковер. Сзади послышалось фырканье. Я оглянулся и, к своему крайнему изумлению, увидел Витола. Остальные два тара шли за ним.

Теперь, продолжая поводить оружием, чтобы расчистить путь, я заметил кое-что еще. По всей Чащобе разносился шелест, хотя никакого ветра я не чувствовал. Я продвигался очень осторожно, посматривая по сторонам. Не мог забыть о цветах, которыми заросли мертвые поселки. Те тоже двигались самостоятельно, без всякого ветра. Может, такие же листы, ветви, лианы издают и здесь этот звук?

Ничто не появлялось на тропе, которую открывал перед нами шокер. Мне даже показалось, хотя не могу быть в этом уверен, что растительность отшатывается, отступает. Если раньше ей не приходилось вступать в прямой контакт с лучом шокера, то, видимо, у нее хватает своего рода разума, чтобы бояться такого контакта. Неожиданно тропа расширилась, стала гораздо просторнее того узкого прохода, который я проложил лучом, так что мы с Илло могли идти рядом, а тары за нами тоже двигались без труда, даже не задевая за листву.

Мы шли медленно, потому что после каждого выстрела я ждал, опасаясь быстрого восстановления растительной жизни. Дважды мне пришлось вставлять в оружие свежие заряды. Оглянувшись, я увидел длинный туннель, противоположный конец которого был уже почти не виден. Мы не можем так двигаться бесконечно. Нужно либо найти естественную поляну в этом кошмарном лесу, либо создать ее искусственно, чтобы у нас было место для отдыха.

Влажная жара, которой веяло и на окраине Чащобы, здесь стала еще тяжелее. По моему лицу тек пот, мешок натирал плечи. Снова начали жечь полузажившие царапины, которые я получил, когда спасал вещи из затонувшего фургона. К счастью, того, чего я здесь опасался, не было — ни одно насекомое не пыталось нас укусить.

Постепенно у нас выработался определенный распорядок: луч, ожидание, медленное продвижение, луч, ожидание, продвижение...

Но вот...

Снова слой Чащобы упал на землю, которая издавала своеобразный кислый запах. И я увидел что-то стоящее, что-то такое, на что не подействовал шокер, — столб черного камня. И это был не природный столб или скала.