СТРАНСТВУЮЩИЙ ПО ВУРУ

Смертоносная Тень обрушилась на Мунго-Таун сразу после сбора урожая, как будто ждала нарочно, чтобы принести самую тяжелую боль и самую мучительную гибель. Возможно, в выборе времени был определенный метод. Что могли знать выходцы из других миров об опасностях, таящихся в новой колонии, вопреки всем проверкам изыскателей утверждавших, что планета безопасна и открыта для поселенцев? Никто не подозревал об этой угрозе целых пятнадцать лет после приземления Первого корабля, к тому же пострадало только несколько отдаленных поселений и владений, да и каждый раз находились практичные и правдоподобные объяснения: плохая вода, отравленная пища, нападения доселе неизвестных опасных животных — вы можете прочесть эти объяснения в официальных документах, если испытываете болезненный интерес к тому, как начала вымирать новая колония.

На следующий год стало хуже. Тень обрушилась на Рощу Вура сразу после посева. Было всего четверо выживших: два младенца, трехлетняя девочка и женщина, которая не могла связно отвечать на вопросы, но бесконечно завывала, пока однажды ночью не смогла выбраться из медицинского центра и сбежала. Ее путь проследили до начала Чащобы, и на этом все кончилось. Если кто-то оказывался в Чащобе, про него можно было забыть.

Таков был Вур. Но колонисты — крепкий народ, и у людей, которые до того жили на одной из перенаселенных планет Цепи миров Лиги, нет выбора. В течение двух лет после катастрофы в Роще ничего не происходило. Люди склонны забывать, к тому же все они до переселения прошли тщательную подготовку. И, как я уже сказал, всегда находились правдоподобные объяснения.

Но после Мунго все объяснения рухнули. Можно убить двадцать человек или несколько больше, но когда погибают двести двадцать — не очень легко найти логичное объяснение.

Так я стал «странствующим». Вырос я в фургоне и умел запрягать упряжку гаров до того, как смог поднять на плечо груз товаров. Я принадлежу ко второму поколению после Первого корабля. Люди с Первого корабля на любой колониальной планете находятся в особом положении. Они склонны рисковать и обычно погибают либо получают собственное поместье, которое приносит им прибыль. Так бывает на большинстве планет. Но на Вуре выжившие становятся странствующими.

Моя мать умерла в Мунго, а отец, Мак Терли с’Бан, вернувшись и обнаружив катастрофу, запряг самых смышленых гаров, загрузил фургон всем, что может понадобиться странствующему, посадил на груду этого добра меня и отправился в путь. Мне тогда было шесть лет, и я даже не могу припомнить, каково это — жить на одном месте и не быть странствующим. Конечно, поселения существуют и сейчас, но больше на север они не продвигаются, в основном расположены на юге большого материка, по эту сторону реки Калб Кэньон. На севере есть и рабочие поселки — в основном шахтерские. Но там по ночам включаются силовые поля, а для агрария это слишком дорогое решение. По причине, которую высоколобые из Лиги не могут объяснить, Тень не распространяется на юг. За последние несколько лет не прислали ни одного нового специалиста по инопланетной жизни. Наша планета недостаточно богата, чтобы рассчитывать на такую помощь. Отец однажды сказал, что потенциал нашей планеты не обещает быстрого возмещения расходов.

Отец всегда сжимал челюсти, встречая людей из Лиги. Я помню, как он весь вечер просидел молча, когда в наш лагерь явились двое представителей Лиги и попытались расспросить его. Он встал и исчез в фургоне, оставив их сидеть с раскрытыми ртами. Выглядели они слабоумными, как обезьяна-гуф. Через некоторое время репутация отца стала широко известна, и даже в поселках ни один человек не упоминал Тень в его присутствии.

Не знаю, чем он занимался до того, как высадился на Вуре. Он никогда не говорил о прежних временах, точно так же как о моей матери. Когда я подрос и стал многое замечать, я даже предположил, что он сам был изыскателем. Он обладал самыми разнообразными знаниями. И с самого начала делал записи. В сущности, единственное инопланетное, что он всегда привозил из Портсити (кроме зарядов для шокера), были ленты с записями.

Впрочем, некоторые из этих лент предназначались для меня. Хоть мы постоянно находились в движении, отец заботился о том, чтобы я не оставался тупым и необразованным. Я должен был учиться, и мне это очень нравилось. Вначале это были практические знания — то, что он не мог сам мне показать. Эти ленты он тоже слушал. Я научился ремонтировать шокер, пищевой синтезатор, ручной коммуникатор. Этой работой время от времени мы подрабатывали в поселках.

Потом история — история Лиги и нескольких различных планет. Я так и не знаю, почему он выбрал именно эти планеты, но понимал, что спрашивать нельзя. Странный выбор — все планеты разные, нет двух похожих, и все, насколько я мог судить, далеко от Вура. Потом я понял, что у них общее. Все они: Астра, Арзор, Кердам, Слотгот — все начинали как сельскохозяйственные миры. Точно как Вур. И на всех находили многочисленные следы предтеч. А в результате происходили весьма необычные события.

Мне было нелегко с этими лентами. Слишком много времени уходило на то, чтобы выполнить требование отца — стать хорошим специалистом. Он проявлял огромное терпение и как будто хотел быть уверен, что я сумею работать руками и зарабатывать себе на жизнь, когда он меня покинет. Я учился, хотя с животными у меня получалось лучше. Как я уже говорил, я умел управляться с тарами еще до того, как мог сесть верхом на одного из них. Я им почему-то нравился — или у меня был особый дар...

Отец иногда говорил о природных способностях. Он старался, чтобы я понял: люди разные. Конечно, я не имею в виду просто чужаков и терранцев (то, что они другие, знает и человек с десятой частью мозга в голове), но сами люди — терранцы — обладают разными дарами и используют их — если умеют. Однажды отец начал говорить о пси-способностях, но вдруг замолчал, и на лице у него появилось замкнутое выражение. Тогда он объяснял мне, как происходит исцеление. Я хотел бы, чтобы он продолжал, но он больше никогда не упоминал об этом.

Существуют целители. Вернее, целительницы, потому что в основном это девушки и молодые женщины. Я видел, как они в глухих местах проделывают такое, чему не найдешь объяснения ни на одной ленте. Отец как будто их недолюбливал или не доверял их способностям. Он всегда испытывал беспокойство, когда поблизости оказывалась одна из них. Однажды я видел, как он отвернулся от целительницы, которая собиралась с ним заговорить. Это было в поселке Джонаса.

Это была приятная молодая женщина, от которой исходило ощущение мира. Даже просто находясь рядом с целительницей, чувствуешь внутреннее тепло и душевный комфорт. Я видел, как она вздрогнула и посмотрела вслед отцу, и на лице ее было печальное выражение. Она даже подняла руку, как будто собиралась сделать целительное прикосновение — прикоснуться к чему-то такому, чего здесь не было.

Но о других дарах отец говорил: например, о психометрии. Это когда берешь какую-нибудь вещь в обе руки и говоришь, кто ее сделал и откуда она. Затем предвидение: отец говорил, что этот дар встречается редко и не всегда можно ему доверять. Некоторые люди могут читать мысли, рассказать, о чем думает человек, хотя сам он ни с чем подобным не встречался, знает только из лент.

У чужаков множество таких способностей, но применительно к терранцам они не всегда срабатывают. Наш и их мозг слишком по-разному устроены. Однако бывали случаи, когда чужаки, самые непохожие на нас телом, оказывались ближе всего по уму.

Отец никогда не пользовался оружием мощнее шокера, и у нас в фургоне никогда не было бластера. В этом отношении он был очень строг, но научил меня хорошо стрелять из шокера и танглера. Бывали случаи, когда это нас выручало. Однажды на меня напал песчаный кот, и его острые когти уже вырыли борозды в земле глубиной в мой палец в нескольких дюймах от моих сапог, когда я свалил его. Мы просто оставили его спать. Отец никогда не убивал ради шкур, как делают некоторые странствующие. И в этом он был строг и не согласился, даже когда люди из Портсити просили его привезти шкуры джезов, а он знал, где гнездится их колония. Не в том дело, что джезов слишком легко убить — напротив, во времена гнездовья разумный странствующий держится от них подальше. В такое время они охотятся на людей с дьявольской хитростью.

Да, странное образование дал мне отец — и при помощи лент, и своим примером. У него была своеобразная репутация и среди странствующих. Года два назад он специально пересек Хальб, сказал, что должен побывать на шахтах. Мы даже торговали в одном или двух шахтных поселках, но я сразу понял, что не это главная причина. Обычно странствующие туда не заглядывают, хотя платят там хорошо.

Мы никогда не направлялись прямо к шахтам. Напротив, обходили их стороной, и в каждой поездке чуть дальше углублялись на север. И навещали мертвые поселки. Впрочем, отец сразу предупредил меня, чтобы я никому об этом не говорил. Сначала он отправлялся к покинутым зданиям один, и даже надевал скафандр: у него был космический костюм изыскателя, такой, какой используют при первых высадках на планету. Мне он при этом всегда приказывал оставаться на месте и дежурить в фургоне у коммуникатора. Если спустя определенное количество единиц времени он не вернется, я должен запрягать гаров и убираться оттуда как можно быстрее. Отец заставил меня поклясться Верой в Судьбу, что я не пойду за ним.

Отец мой был верующим и постарался меня воспитать таким же. По крайней мере, я понимал, что такую клятву нарушать нельзя ни при каких условиях: вера человека в самого себя навсегда исчезнет, как будто ее никогда не было.

Немного погодя он при посещении мертвых поселков, в которых бывал раньше, перестал надевать скафандр, но в новых надевал обязательно. Вернувшись, начинал диктовать на ленту все, что увидел, даже самые мелкие подробности, например, какие сорняки растут теперь в садах и были ли ограблены дома — они никогда не бывали разграблены. Самое странное: рядом с поселками, очищенными Тенью, не было никаких животных и птиц. Но зато возникала буйная растительность. Не пищевые породы, специально разработанные для планеты Вур, но странные растения, каких раньше на Вуре никогда не видели. Отец зарисовывал их — у него это не очень хорошо получалось, но он тщательно их описывал, хотя образцов никогда не приносил.

После каждого такого посещения он проделывал еще кое-что — что-то такое, что заставило бы любого чиновника из Портсити подумать о необходимости лечения. Он приказывал мне связать его по рукам и ногам и уложить спать в запечатанный спальный мешок. В этом мешке я должен был продержать его день и ночь. И каждый раз заставлял поклясться, что если он начнет заговариваться или совершать странные поступки, я должен немедленно запрячь животных и убираться. Потом, дня через два-три, вернуться. Мне приходилось поклясться, потому что он в этом отношении проявлял необычную настойчивость. Хотя думаю, что я рискнул бы и нарушил клятву, если бы такое случилось. К счастью, его опасения ни разу не оправдались.

Я знал, что он ищет, хотя мы об этом никогда не говорили. Он хотел раскрыть тайну Тени. И не ряди блага всего Вура, а потому что в нем горело жгучее желание справедливости: покончить, если это возможно, с тем, что разрушило его счастливую жизнь.

Странствующие одиноки. Некоторые, подобно моему отцу, бежали из погибших селений. Они уцелели, потому что в тот момент, когда обрушилась Тень, не были дома. Другие — неудачники, люди, которые не могут нигде пустить корни, но постоянно бродят в поисках чего-то такого, чего сами не понимают. Они неразговорчивы, долгие одинокие походы отучили их от общения с другими людьми, и обычно во время торговых переговоров говорят они об элементарных вещах.

Если странствующий попадает в поселок во время праздника урожая, он может задержаться, с отчужденным удивлением смотреть на развлечения, как смотрят на обряды чужаков.

Некоторые странствующие путешествуют парами, но мы с отцом были единственной парой с тесными родственными отношениями. Женщин среди странствующих не бывает. Если им требуется удовлетворить естественные потребности тела, они отправляются в дом удовольствий в Портсити (даже на такой, малоразвитой планете, как Вур, есть несколько таких заведений, в основном для развлечения экипажей космических кораблей). Однако женщины никогда не ездят в фургонах странствующих.

Как и на большинстве планет фронтира, женщин на Вуре ревностно охраняют. Соотношение женщин и мужчин у нас примерно один к трем, потому что обычно женщин не привлекают трудности жизни пионера. Те, что прилетают, уже обручены с кем-нибудь. Вдовы сразу снова выходят замуж, а дочерей ценят больше сыновей: благодаря им удается привязать к поселку какого-нибудь очень ценного мужчину. За жену он согласится на что угодно.

Только целительницы приходят и уходят совершенно свободно. Залогом безопасности служит сама их природа, их ценят настолько высоко, что стоит мужчине похотливо взглянуть на них, как он сам подписывает себе приговор: объявление вне закона и быстрая смерть. Когда их сила начинает уходить, целительницы выходят замуж: их дар проявляется только с начала подросткового возраста и до тридцати лет. После этого у них большой выбор мужей: все надеются, что дочь, родившаяся в таком браке, унаследует дар.

Мы торговали в самом северном поселке — Раттерсли, — и я догнал отца ростом, хотя и не сравнялся с ним в силе, когда впервые услышал от другого человека о своей матери. Я принес пакет с нитками и иголками (на Вуре это ценный подарок при сватовстве) в главный дом, там меня как гостя приняла жена Раттера. К моему удивлению — ведь я не сын хозяина поселка и не чужак с другой планеты. — Она предложила мне кубок эля и путевой хлеб.

Высокая, в длинном платье с многочисленными нашитыми яркими лентами, которые свидетельствуют о мастерстве, в брюках и сапогах из хорошо выделанной шкуры тара, гладкой, как те нитки, которые я принес, она выглядела прекрасно. Волосы у нее были цвета листвы, которую тронул первый морозный ветер, — рыжевато-золотые, они закручены вокруг головы, как в том церемониальном головном уборе, который на других мирах надевают великие правители. Этот головной убор называется «корона».

На загорелом лице необычно яркие зеленые глаза, проницательные и ничего не упускающие, и я — мне ведь редко приходилось разговаривать с женщинами — чувствовал себя очень неловко и жалел, что не смыл предварительно пыль пути.

— Приветствую тебя, Барт с’Лорн. — Голос у нее такой же богатый и глубокий, как цвет волос.

Ее слова меня удивили. Я привык к тому, что меня называют Барт, но впервые на моей памяти ко мне обратились по полному имени моего клана. «С’Лорн» — это для меня прозвучало непривычно. Впервые я столкнулся с упоминанием о моей давно умершей матери.

— Госпожа поселка, — я постарался продемонстрировать лучшие манеры, — пусть судьба улыбнется корням твоего дерева-крыши и пусть твои дочери принесут тебе удачу и счастье. У меня имеется то, что ты заказала, и мы хотели бы, чтобы это тебе понравилось...

Я протянул ей пакет, но она на него не взглянула. Напротив, продолжала внимательно разглядывать меня, и я чувствовал себя все более неловко и даже начинал опасаться, хотя был уверен, что ничем не оскорбил ни ее, ни кого-нибудь другого под ее крышей.

— Барт с’Лорн, — повторила она, и было что-то необычное в ее тоне. — Вы очень похожи, хотя ты мужчина. Ешь, пей, и да будет благословен этот дом...

Я еще больше удивился, потому что так приветствуют только близких родственников, таких, которым рады и в хорошие времена, и в дурные. Поскольку она так и не взяла пакет, я положил его на ближайший стол и сделал то, что она просила, хотя я не ребенок из ее семьи, а почти взрослый мужчина: осторожно разломил надвое путевой хлеб, одну половинку окунул в кубок, и хотя во рту у меня пересохло и есть я не хотел, я положил смоченный кусок в рот. Придерживая поднос рукой, хозяйка то же самое сделала со второй половиной круглой лепешки, тем самым разделив со мной пищевую церемонию.

— Да, — медленно сказала она, проглотив свой традиционный кусок, — ты очень похож на нее, хотя и родился на Вуре.

Смоченный кусок хлеба застрял у меня в горле. Я торопливо проглотил его.

— Госпожа поселка, ты говоришь о с’Лорнах — так звали мою мать. — У меня в голове теснилось множество вопросов, но я не мог выбрать среди них самый главный. И только в этот момент понял, как сильно хочется мне узнать о прошлом, о котором я не смел спросить отца.

— Она была сестрой моей сестры. — Родственные отношения, которые имела в виду хозяйка, возникают в результате брака. И для клана они так же близки, как кровное родство. — Моя сестра Хагар Лорн с’Брим, а ее сестра вышла замуж за Мака Терли с’Бана.

Я поклонился:

— Госпожа, прости мое невежество...

— Это не твоя вина, — решительно возразила она. — Все знают, что случилось с Маком Терли с’Баном и какую рану он получил. Эта рана не зажила и сегодня. Разве он не прислал тебя, вместо того чтобы прийти самому? Он не хочет видеть тех, кто знавал его во времена счастья и полной силы его клана. — Она слегка покачала головой. — И тебя он лишил поселка и родственников. Тебе тяжело пришлось?

Снова я встретился с ней взглядом и почувствовал, что меня оценивают. Любая моя мысль, любое чувство перед ней как на ладони, словно записанные на ленте памяти.

Настал мой черед гордо выпрямиться. Возможно, в ее глазах я лишен поселка и родичей, но свое нынешнее положение не променяю ни на какие богатства, землю и добро, которыми с гордостью хвастают жители поселков.

— Я странствующий, госпожа. И мой отец, думаю, мной доволен. Я таков, каким он хотел меня видеть.

— А чего хочешь ты сам?

— Госпожа, думаю, что никем другим я бы не мог быть.

— Что ж, правду говорят, что гара, обученного для охоты, никогда не запрячь в плуг — он погибнет. К тому же, возможно, тебя коснулась Тень...

— Тень! — Даже здесь, за Хальбом, это слово звучит зловеще.

— Тени бывают разными, — ответила она. — Входи, Барт с’Лорн. Теперь, когда мы наконец встретились, позволь узнать тебя получше.

Она провела меня в большой зал, где сидело много людей, занятых своими делами: одна девушка за ткацким станком, другая расчесывала пушистую шерсть маленьких гаров, которых ради этой шерсти выращивают; несколько женщин возились у камина и открытой печи. Все с откровенным любопытством разглядывали меня, и я постарался принять выражение привычной отчужденности, какое бывает у отца. Однако заметил девушку, сидевшую у огня, которая совсем на меня не смотрела. У нее был такой вид, словно она спит с открытыми глазами и способна видеть сквозь стены. Руки ее ничем не были заняты, они лежали на коленях ладонями вниз, верхнее платье у нее было тускло-зеленое, короче тех, что обычно носят женщины, и более приспособлено для далеких путешествий.

Мы миновали эту девушку и прошли в дальний конец комнаты, где стояли два мягких кресла. В одно из них села хозяйка, пригласив меня сесть в другое. И сразу начала расспрашивать. И так властно звучал ее голос, что я отвечал не из вежливости, про себя негодуя за это вторжение в мою жизнь, а так, словно она действительно моя кровная родня и имеет право заботиться и знать обо мне все.

Хотя поселок далеко от Портсити, она явно многое знала и предпочитала тот же образ жизни, который ценил и мой отец. Она расспрашивала и о нем, где мы побывали и что делали.

Вначале я пытался уйти от прямых ответов, полагая, что наши заботы ее не касаются. Но она подчеркнуто сказала:

— Он не послал бы тебя ко мне, Барт, ко мне, единственной на всей планете, если бы не хотел, чтобы я это знала. Он с прошлых времен знает мой характер и что движет мной так же, как им, сделав его человеком без корней и крыши. Я тоже из Мунго-Тауна — хотя когда пришла Тень, меня там не было.

Она многим меня удивила, но это было сильнее всего. За всю жизнь я не встретил ни одного, кроме нас, человека из этого проклятого места.

— Тень убила всех. — Лицо ее стало таким же мрачным и заострившимся, каким бывает у отца, хотя у этой женщины круглые щеки и подбородок. — Выжил лишь ты один... Почему?..

— Не один, — поправил я. — Еще мой отец.

Она покачала головой:

— В ту ночь он был в путешествии. Вернулся и увидел тебя. Ты лежал в кровати, не плакал, как будто спал с открытыми глазами. Так происходило повсюду. Всегда выживал ребенок — иногда более взрослый, но к нему никогда не возвращается память. Расскажи, что ты можешь вспомнить — самое первое твое воспоминание!

Требование было резким. Такого даже отец никогда не делал — может, не хотел или не смел.

Я всегда знал, что в тот момент, когда пришла Тень, его в городе не было.

Что я помню? Если бы она не застала меня врасплох, я не стал бы автоматически выполнять ее приказ. Но тут постарался углубиться в прошлое. Я слышал, как мужчины и женщины хвастают, что помнят то или другое из того времени, когда ползали на четвереньках или их носили на руках. Но что помню я?

Я закрыл глаза: воспоминания приходят ко мне так, словно я смотрю фильм или просматриваю свою внутреннюю ленту записей. Что же я вижу?

Над головой жаркое солнце. Я чувствую его. Земля покачивается вверх и вниз, потому что я сижу на широкой спине животного. Животное мирно бредет, временами срывая ветку с кустов по обе стороны, если куст достаточно высок, чтобы не наклонять голову. Руками я вцепился в густую шерсть тара и смотрю на его рога. Животное вьючное, оно впряжено в упряжку рядом с другим, которое тоже время от времени своими мягкими подвижными губами хватает лист или ветку.

Передо мной ярмо — такое, с каким я впоследствии часто управлялся. И вот я еду под солнцем, и, хоть оно жжет мне плечи и голову, мне холодно, и я дрожу. И мне страшно. Но как ни стараюсь, не могу вспомнить, что меня испугало. Сознание словно отшатывается от этого воспоминания.

Рядом с гаром появляется человек, такой высокий, что даже сравнение с большим животным не делает его меньше или слабее. Он снимает меня со спины тара, словно понимает, какой страх гложет меня. Прижимает к себе, так что я могу положить голову ему на плечо и прижаться лицом. И я отчаянно цепляюсь за него.

Я усиленно стараюсь вспомнить, проникнуть в прошлое, но это — мое первое воспоминание. Мне пять лет, и это моя первая поездка. А за этим — пустота.

Я даже не сознавал, что вслух описываю возникшую в сознании картину, пока не услышал, что у женщины рядом со мной перехватило дыхание:

— Ничего раньше этого? Ничего... о ней?

Неужели я снова дрожу? Я не знал. Неожиданно по другую сторону рядом со мной оказался кто-то, мне в руку вложили кубок, и я поднял его, словно отражая удар.

— Пей, — произнес негромкий голос, и я почувствовал то особое состояние спокойствия, которое могут внушить только целительницы.

Я поднес кубок к губам и отпил, но вначале через край посмотрел на ту, что принесла его. Это была девушка в зеленом платье, та самая, что словно в мечтах сидела у огня и единственная, как мне показалось, во всем зале меня не заметила. Но сейчас она внимательно смотрела, как я пью. Я сделал глоток.

Сладкий напиток или вяжущий? Не похож на обычные настойки домашнего приготовления. Я почувствовал вкус созревших на солнце ягод, осенних фруктов и острой свежести родниковой воды. Все это было смешано так искусно, что трудно уловить определенный вкус. Теплый он или холодный? Холод, который ледяной коркой начал обволакивать меня изнутри, растаял. Я не забыл о нем, просто он отодвинулся в глубину, словно касается кого-то другого, а не меня. А важен именно я, живой, здесь и сейчас.

— Ты целительница, — неловко высказал я очевидную истину.

— Меня зовут Илло. — Она произнесла это единственное имя, не добавив ни имени клана, ни названия дома. Некоторые целительницы действительно не признают ни крыши, ни жилища. Они переходят от места к месту, помогают тем, кто нуждается в их помощи. По-своему они тоже странствующие, но гораздо теснее связаны с другими людьми, чем мы. Они заботятся о незнакомых людях, а мы стараемся держаться обособленно и не обращаемся к помощи, даже когда в ней нуждаемся.

— Ее тоже коснулась Тень, — сказала моя родственница. — Ты слышал о Роще Вура?

Странствующие знают все сказания о Тени.

— Но ты тогда была маленькой девочкой? — обратился я непосредственно к целительнице.

— Сначала выпей, — попросила она и не отвечала, пока я не выпил весь напиток и не перевернул кубок вверх дном, как делают на пирах, чтобы показать уважение к произнесенному тосту. — Да, — сказала она тогда и протянула руку к пустому кубку. — Я была в Роще Вура, первом поселении на севере. Его основал Хелман Вур, именем которого названа наша планета. Возможно даже, я его кровная родственница. — Она пожала плечами. — Кто знает? Я не помню — ничего не могу вспомнить. Меня коснулась Тень.