55

Доктор Колдуэлл распаковывает шесть контейнеров Tupperware, содержащих ткани головного мозга мужчины из дома Уэйнрайта, и кладет их рядом на только что продезинфицированную поверхность перед собой. Лабораторные столешницы изготовлены из синтетического заменителя мрамора, который является смесью мраморной крошки с бокситом и полиэфиром. Он не такой холодный, как настоящий камень. Когда она на мгновение кладет на него горячие пульсирующие руки, он дает ей небольшое облегчение.

Она готовит слайды из каждого образца. Она не прибегает к помощи ATLUM’а, потому что у «Рози» пока нет функционирующего источника питания, а также потому, что материал был добыт из черепа голодного ложкой. Нет смысла так тонко нарезать материал, который долгое время находился не в естественной среде.

Но ATLUM ей понадобится позже, не для этих образцов.

В настоящее время она нарезает небольшое количество тканей мозга для слайдов, так тонко, как только может, добавляет каплю красителя к каждому слайду и накрывает его стеклянной пластиной максимально осторожно. Из-за бинтов это занимает больше времени, чем хотелось бы.

Шесть образцов ткани. Пять возможных окрашивающих средств – церий сульфата, нингидрин, Д282, бромкрезол и р-анизальдегид. Больше всего надежд у Колдуэлл на Д282, флуоресцентный липофильный карбоцианин с доказанной эффективностью проникновения в нейронные структуры. Но другие красители она не собирается игнорировать, поскольку имеет их на руках. С помощью любого из них можно добыть ценные данные.

Сейчас было бы логично включить питание электронного микроскопа, который сидит в углу лаборатории, как нерадивое дитя отбойного молотка и Имперского Штурмовика и трилогии «Звездных войн» – весь белый, керамический, гладкий, с изгибами, как у скульптуры.

Но здесь мы опять приходим к отсутствию энергии. Микроскоп не собирается просыпаться и служить ей, пока Паркс не покормит его.

Она переключает свое внимание на спорангии. В лаборатории имеется несколько настраиваемых резервуаров, с двумя круглыми отверстиями на одной стороне. Через отверстия, с помощью резиновых перчаток, можно вставить в резервуар контейнер, отверстия герметично закрываются благодаря механическим регулировкам и гелю-герметику.

После того как спорангии надежно изолированы от остальной части лаборатории в одном из этих резервуаров, Колдуэлл начинает рассматривать их. Она пытается открыть их пальцами в перчатках, но ничего не получается. Их внешняя оболочка жесткая, упругая и очень толстая. Даже с помощью скальпеля это не так просто.

Внутри находится фрактальная пена из спор, смесь маленьких серых пузырей, которые вытекают через отверстие, которое она проделала. Любопытствуя, она засовывает внутрь палец. Нет никакого сопротивления. Даже так плотно укомплектованные споры, кажется, совсем не имеют массы.

В этот момент она чувствует, что больше не одна в лаборатории. Вошел сержант Паркс и молча смотрит на нее. Он небрежно держит в руке пистолет, как будто ничего такого в этом нет и абсолютно нормально ходить с оружием по цивилизованным местам, например лаборатории.

Колдуэлл игнорирует его некоторое время и продолжает тщательно ощупывать внутренности серой тыквы, изучая их.

– Хорошие новости, – замечает она, ее глаза и внимание остаются на содержимом резервуара. – Оболочка спорангия чрезвычайно устойчива к физическим воздействиям. Ни один из тех, что мы видели на земле, не был раскрыт, их невозможно оторвать от основного стебля и открыть голыми руками. Им, кажется, нужен внешний экологический курок, чтобы прорасти и раскрыться.

Паркс не отвечает. Он до сих пор не двигается.

– Вы когда-нибудь рассматривали для себя научную карьеру, сержант? – спрашивает Колдуэлл, по-прежнему стоя спиной к нему.

– Не особо, – говорит Паркс.

– Правильно. Вы действительно слишком глупы.

Сержант смотрит в ее сторону.

– Вы думаете, я что-то упускаю? – спрашивает он. Колдуэлл почти физически чувствует пистолет. Когда она опускает взгляд, он там, в прямой видимости. Сержант держит его обеими руками, готовый стрелять.

– Да.

– Что же?

Она кладет скальпель и вытаскивает руки из перчаток, очень медленно. Затем поворачивается, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Вы видите, что я бледная и вспотевшая. Вы видите, что мои глаза покраснели. Вы видите, что я передвигаюсь медленнее, чем обычно.

– Да, я заметил.

– И вы уже поставили диагноз?

– Док, я знаю то, что знаю.

– Ах нет, сержант. Не совсем. – Она начала развязывать бинты на левой руке. Подняв руку, она показывает ему. Как только бинты отлипают, ее плоть оголяется. Сама рука бледно-белого цвета, немного сморщена. Красные линии, начинаясь от запястья, идут вверх – гравитация здесь не властна. Яд находит свой путь к сердцу, не обращая внимания на капризы местной топографии.

– Отравление крови, – говорит Колдуэлл. – Сильный воспалительный процесс. Первое, что я сделала, когда мы пришли сюда, – вколола себе большую дозу амоксициллина, но почти наверняка слишком поздно. Я не превращаюсь в голодного, сержант. Я всего лишь умираю. Поэтому, пожалуйста, оставьте меня наедине с моей работой.

Но Паркс стоит на месте еще несколько мгновений. Колдуэлл понимает. Он человек, предпочитающий проблемы с простым и действенным решением. Он думал, что Колдуэлл как раз такая проблема, но теперь понял, что нет. И ему трудно перестроиться.

Она понимает, но не может ничем помочь. И ей на самом деле плевать. Сейчас имеют смысл только ее исследования, которые после столь долгого застоя в конце концов начинают выглядеть перспективными.

– Вы говорите, что эти «фрукты» не опасны? – спрашивает он.

Колдуэлл смеется. Она не может себе помочь.

– Как бы вам сказать, сержант, – отвечает она. – Если вас не беспокоит перспектива вымирания всей планеты – то не опасны.

Его лицо как открытая книга, сначала на нем выражается облегчение, потом путаница и в конце – подозрение.

– Что?

Колдуэлл почти сожалеет, что приходится взрывать драгоценный пузырь его невежества.

– Я уже говорила вам, что спорангии содержат споры голодного патогена. Но вы, кажется, не поняли, что это значит. В своей незрелой, бесполой форме Офиокордицепс свергнет нашу цивилизацию в три года. Единственная причина, по которой он моментально не достиг статуса глобальной пандемии и группы неинфицированных людей смогли выжить, – незрелый организм может распространяться только в биожидкости.

– Док, – говорит сержант с болью в глазах, – вы можете говорить не как гребаная энциклопедия…

– Кровь и слюна, сержант. Он живет только там. Ему не нравится выходить на улицу и гулять на свежем воздухе, он там не распространяется. Но взрослая форма… – Она машет рукой над безобидным белым шариком в нижней части бака. – Взрослая форма не будет брать пленных. Каждый спорангий, по приблизительным оценкам, содержит от одного до десяти миллионов спор. Они достаточно легкие, чтобы пронестись десятки или даже сотни миль от места происхождения. Если они доберутся до верхних слоев атмосферы, а некоторые из них доберутся, они запросто смогут пересекать целые континенты. Они будут достаточно устойчивы для того, чтобы выжить в течение многих недель, месяцев, а возможно, и лет. Если вы вдохнете эти споры – вы заразитесь. Сейчас вы видите, когда голодный бежит на вас, а с организмом меньше миллиметра в диаметре возникнут проблемы. Его сложнее увидеть или вычислить. Я считаю, что все, что осталось от человечества версии 1.0, превратится в закрытый магазин через месяц после раскрытия одного из этих стручков.

– Но… Вы сказали, что они не откроются, – говорит Паркс, потрясенный.

– Я сказала, что они не откроются сами по себе. Это вид споры, мутировавшая форма, и ее развитие является случайным. Но рано или поздно курок спустят. Это всего лишь вопрос времени, вероятность которого постепенно возрастает до ста процентов.

Парксу, кажется, нечего сказать на это. Он сдается наконец и оставляет ее. И хотя она не позволила его присутствию сильно замедлить работу, ей куда сподручней побыть в одиночестве.