12

Если Эдди Паркс и уверен в чем-то на сто процентов, так это в том, что его достало это занятие.

Он привык к поисковым вылазкам, как бы далеко они ни заходили. «Захватчик мешков» называли его солдаты. Грязная работенка и чертовски опасная, но что с того? Ты знал, что будет риск, а за ним – награда. Ты взвешивал их, поскольку они имели вес. Ты понимал, зачем это делаешь. Цель и средства – все перед глазами.

И это заставляло тебя продолжать снова и снова. Лезть в районы, где ты был уверен, черт подери, что там на каждом углу будут голодные. «Внутренние города»… там плотность населения была очень большой, инфекция распространялась быстрее, чем молва о ней.

Твоя жизнь постоянно висела на волоске, потому что мир за периметром ошибок не прощает. Голодные в городе, господи боже… они стоят, как статуи, пока не заметят движения или не учуют человека. Ты с головы до ног обрызган е-блокатором, поэтому на тебя не реагируют, – можно ходить во весь рост между ними сколько влезет, главное, делать это медленно и плавно, чтобы не спугнуть их.

Такими темпами можно забраться очень далеко.

Но обязательно какой-нибудь неуклюжий ублюдок споткнется, или чихнет, или просто почешет задницу, и один из голодных заметит его, обернувшись на звук или движение. А если заметил один – заметили все. Они стартуют с места моментально и уже на всех парах несутся в одном направлении. Тут у тебя есть три варианта действий, два из которых совершенно точно тебя убьют.

Если ты застынешь как вкопанный, они накинутся на тебя не задумываясь, смывая все на пути, как огромная десятиметровая волна цунами. Голодные уже вычислили тебя, и теперь им плевать, какой у тебя запах.

Если ты развернешься и побежишь, они догонят тебя. Сначала может показаться, что ты отрываешься или даже оторвался, но голодные могут бежать вприпрыжку бесконечно долго. Они не останавливаются, не сбавляют темпа и через некоторое время настигают тебя.

Остается только сражаться.

Длинная очередь по ногам в полностью автоматическом режиме. Оставшись без ног, они вынуждены ползти по-пластунски. Твои шансы немного увеличиваются. Нужно найти узкое место, где они могут нападать максимум по двое. Но невозможно поверить, сколько они впитывают свинца, продолжая двигаться.

В один прекрасный день ты столкнешься с другим врагом. Юнкеры. Оставшиеся в живых козлы, которые отказались приехать в Маяк, когда была возможность, предпочтя жить в лесах и рассчитывать только на себя. Большинство юнкеров держатся подальше от городов, как и все нормальные люди, но их диверсионные группы упорно считают все постройки в пределах пятидесяти миль от лагеря своей частной собственностью.

Поэтому, когда патруль Маяка наталкивается на отряд юнкеров-мусорщиков, получается нехилая заварушка. Юнкер оставил сержанту Парксу его шрам, совсем не романтичный, какие обычно оставляют на дуэли, а ужасный, как неровно вырытая траншея, пересекающая его лицо, похожая на узор на старом гербе. Паркс, как правило, оценивает на прочность нового рекрута, долго смотря ему в глаза, пока тот не переводит взгляд с этой чудовищной картины на свои ботинки.

У этих вылазок есть один большой минус – материал, ради которого они организованы, он лежит почти во всех домах и офисах, ожидая, когда его подберут. Старая техника, компьютеры, станки, оборудование, программное обеспечение – ко всему этому не прикасались после Катастрофы, но сделать что-либо без них невозможно. Часть ученых удалось переправить в Маяк, но чистое знание, когда его не к чему применить, – бесполезно. А люди, которые работали на заводах и могли бы помочь в создании различных приборов, сейчас отчаянно хотят добраться до твоей плоти, скрытой бронежилетом, и поучаствовать в конкурсе на остатки костей.

Так что старые вещи буквально бесценны. Паркс понимает это. Они пытаются изменить мир через двадцать лет после того, как он развалился, и артефакты, что патрули приносят домой… в общем, они хрупкий веревочный мост через бездонный каньон. Они всего лишь способ достать хоть что-то, что еще в хорошем состоянии.

Но он чувствует, что они заблудились. Когда впервые обнаружили этих странных детей, никто не захотел назвать их кошками в этом гребаном отчете.

Отлично, солдат. Ты же не можешь внезапно перестать смотреть, тогда получай целую кучу новых заказов. Принесите нам одного из этих детей. Давайте хорошенько изучим его/ее/это.

И техники посмотрели, и потом ученые, и всем непременно захотелось убить несколько кошек. Голодные с человеческими реакциями? Человеческим поведением? Функции человека на уровне мозга? Голодные, которые могут не только бегать и жрать? И они бегают голые и одичавшие по городам среди остальных голодных? В чем же здесь дело?

Больше заказов. Реквизируйте базу, вдалеке от всего, что еще продолжает функционировать. Установите периметр и ждите. Тогда еще нужны были вылазки в растерзанные районы Стивенэйджа и Лутона, так что РАФ Хенлоу, казалось, отвечала всем требованиям. Она была более или менее нетронута и имела много места на земле и в железобетонных бункерах под ней плюс целая взлетно-посадочная полоса.

Они проникли туда и окопались. Дезинфицировали. Украсили. Ждали.

Однажды к Парксу пришла доктор Колдуэлл со своим белым халатом, ярко-красной помадой, микроскопом и письмом из Маяка с огромным количеством подписей и разрешений. «Теперь это мое шоу, сержант, – сказала она. – Я возьму то здание и два ангара рядом с ним. Добудьте мне еще этих детей. Столько, сколько сможете найти».

Такие дела. Раньше таким тоном заказывали три чизбургера, большую картошку и диетическую колу, когда еще было где заказать.

Оглядываясь назад, Паркс понимает, что в этот день его жизнь потеряла всякий смысл. Из диверсанта он превратился в охотника.

Но не сказать, что он был плох в этом деле. Наоборот, чертовски хорош! Выйдя за ворота, он сразу понял, что можно вычислить этих странных детей по манере передвижения. У голодных было всего два режима. Большую часть времени они стояли, не двигаясь. А когда до них доносился запах добычи, или они слышали ее, или видели, то моментально бросались в погоню. Без разминки, без предупреждения.

Но странные дети ходили и бегали, ни на кого не охотясь, поэтому отличить одних от других было просто. Реагируют они не только на еду, поэтому можно привлечь их внимание солнечным зайчиком, или фонариком, или просто куском разноцветного пластика.

Его можно вырезать из старой упаковки из-под чего угодно. Но эти фокусы нельзя проделывать, когда рядом обычные голодные. Детей нужно отлавливать там, где они одни. Отлавливать и тащить на базу.

Он и его команда достали тридцать маленьких экземпляров за семь месяцев. После того как они вошли в ритм, стало куда проще. Но тут Колдуэлл приказала им остановиться. Она сказала, что материала для исследования у нее достаточно.

Все перевернулось с ног на голову. Паркс вдруг стал ответственным за детский сад. Он защищает базу, которая только тем и занимается, что нянчится с маленькими голодными. Они получили свои собственные комнаты, такие же кровати, как у солдат, и еженедельное питание (которое если и можно съесть, то видеть точно не хочется), и даже класс для занятий.

Зачем класс?

Потому что Колдуэлл хочет знать, можно ли чему-нибудь научить этих жутких маленьких монстров. Она хочет заглянуть к ним в голову. И не только в прямом смысле слова – она раздобыла себе операционный стол для этого, – но и в переносном. Мол, о чем они думают?

Вот что думает Паркс. Обычные голодные куда более искренни по сравнению с этими монструозными детьми. В конце концов, обычных голодных можно считать животными. Они не говорят «Доброе утро, сержант», когда ты заходишь к ним в камеру.

По правде говоря, это далеко не все, с чем ему приходится мириться. Блондинка… Мелани. Она – испытуемый номер Один почему-то, хотя притащил он ее на базу одиннадцатой или двенадцатой. Она чертовски пугает его, и он не может понять почему. Хотя в глубине души, наверное, понимает, но не хочет об этом думать. Во многом это из-за ее обаяния маленькой-хорошей-девочки. Животное вроде нее, даже если оно похоже на человека, должно издавать нечленораздельные звуки или вообще молчать. У него бегут мурашки по телу, как только он видит, что она разговаривает.

Но Паркс солдат. Он знает, как заткнуться и выполнять приказ. На самом деле это его отличительная черта. И он знает, что делает Колдуэлл. Эти дети, по-видимому, из юнкерских семей, в которых одного из родителей укусили и заразили, кажется, имеют частичный иммунитет к голодному патогену. О, они до сих пор едят человеческую плоть. Их реакция на запах живого человека осталась прежней, соответственно – они голодные. Но разум не совсем покинул их головы. Они жили как животные, когда диверсионная группа нашла их, но на базе они реабилитировались, научились ходить, говорить, свистеть, петь, считать до ста и еще много чему.

В это время их мамы и папы развеяны по ветру. Если бы их забрали целой семьей, взрослые превратились бы в обычных голодных с абсолютно разрушенным, переставшим функционировать мозгом.

Дети же застряли на полпути. Так что возможно, они единственная надежда найти вакцину.

Видите? Паркс не дурак. Он знает, что здесь происходит, и тихо и безропотно служит общей цели. Уже четыре года.

Хотя спустя восемнадцать месяцев его должны были сменить.

В этой лодке он не один, и, справедливости ради, Паркс больше переживает за этих людей, чем за себя. Это не смазливые сопли; дело в том, что свои возможности он знает, а их – нет. Под его командованием двадцать восемь мужчин и женщин (не считая людей Колдуэлл, которые не знают о существовании приказа), и чтобы такими малыми силами держать базу в безопасности на случай непредвиденных обстоятельств, нужна постоянная готовность каждого солдата.

А Паркс не уверен и в половине своих подчиненных.

В себе он тоже сомневается, поскольку сержант, проявивший себя как первоклассный полевой командир, навряд ли так же хорошо справится с обязанностями надсмотрщика. Это, скорее, работа для лейтенанта, судя по уставу.

У Паркса свой кодекс, который во многом не совпадает с уставом. Зато помогает держаться на ногах в неординарных ситуациях. Последнее время ему кажется, что такие ситуации лишь сменяют друг друга.

Вот как он чувствует себя сегодня, когда берет отчет Галлахера.

– Господь уже зарыдал бы, – сказал Паркс, положив отчет на стол. – Что вы еще начали? Просто скажите мне, что произошло, Галлахер. Оставьте эту ерунду для своих мемуаров.

Галлахер покраснел до самых кончиков своих рыжих волос. Его веснушки будто испарились. Многие краснеют, только когда понимают, что облажались, но у Галлахера очень длинный список вещей, которые заставляют его краснеть, как школьницу. В этом списке и грязные шутки, и любое напряжение, чуть большее, чем на параде, и глоток контрабандного джина. Не то что вы часто будете видеть его с бутылкой – он предпочитает обходить алкоголь стороной. В отличие от Паркса.

– Сэр, – сказал Галлахер, – голодные были буквально в сантиметре от моей задницы. Я имею в виду, что они были так близко, что я мог почувствовать их запах. Вы знаете, что они источают кисловатый запашок, когда серые нити начинают проступать на коже? От него у меня заслезились глаза.

– Нитевидные обычно не отходят так далеко от городов, – задумчиво пробормотал Паркс, которому эта новость явно не понравилась.

– Вы правы, сэр. Но я уверен в том, что это были они. На двух из них совсем не было лица. Одежда в основном сгнила. Один где-то лишился руки. Не знаю, произошло это в момент заражения или уже после, но они точно не новички в своем гнилом деле. Во всяком случае, я бежал обратно к месту, где залегли Теп и Барлоу, за стеной лесных буков. Это живая изгородь, причем довольно плотная. Нужно правильно выбрать место, где проскочить, чтобы сильно не замедлить бег. И в этих зарослях не разберешь, куда бежать.

Галлахер заколебался и немного вздрогнул. Его воспоминания уперлись в преграду куда более прочную, чем та живая изгородь.

– И что же вы увидели за теми деревьями? – подтолкнул его Паркс.

– Троих парней. Юнкеров. Они просто шли вдоль изгороди с другой стороны, которую было совсем не видно с дороги. В том месте растет ежевика, возможно, они собирали ее. Все, кроме одного, – вожака, как мне показалось, потому что у него одного был бинокль. Все трое были вооружены. У вожака был пистолет, у двух других – мачете. Я вырвался из зарослей в пятидесяти ярдах от них и побежал к ним. – Галлахер грустно покачал головой. – Я кричал им, чтобы бежали, но они не обращали внимания. Парень с пистолетом заметил меня и прицелился. Тут же из зарослей выскочили голодные, прямо за моей спиной, и вожак вроде растерялся. Но эти трое по-прежнему стояли у меня на пути, да и этот псих держал меня на мушке. Выбора не было, и я ринулся на них. Он выстрелил, но не попал. Не знаю, как можно было промазать с такого расстояния. Тогда я с разбегу толкнул его плечом и пустился дальше.

Солдат опять остановился. Паркс ждал, давая ему время собраться с мыслями. Ясно, что он болезненно воспринял этот случай, но это часть работы Паркса – выслушивать иногда исповеди. Галлахер один из самых «зеленых» рядовых. Если он и родился до Катастрофы, то молоко на его губах до сих пор не обсохло. Нужно делать поправку на это.

– Через десять секунд я снова заскочил в заросли, – сказал Галлахер, – и обернулся, но ничего не увидел. Зато услышал крик. Один из юнкеров, скорее всего. Этот страшный вопль очень долго не прекращался. Я замер. Может, вернуться, подумал я, но тут же прямо за мной выскочил голодный, и мне пришлось ринуться вперед.

Галлахер пожал плечами.

– Мы выполнили задание. Теп и Барлоу установили ловушки прямо на финишной линии. Голодные заскочили в них и застряли в колючей проволоке, тут их и расстреляли.

– Бензин или известка? – спросил Паркс. Он не удержался, потому что говорил Нильсону не использовать бензин для обычных зачисток, но начальник хозснабжения продолжает выписывать по десять галлонов на таинственные нужды.

– Известка, сэр, – обиженно пробормотал Галлахер. – Там яма на дороге, мы ее выкопали еще в апреле. Даже наполовину не заполнили еще. Мы покидали трупы в нее и сверху высыпали три мешка известки, так что даже дождь не повредит им.

Эта чисто рабочая чепуха приободрила Галлахера немного, но он вновь стал мрачным и вернулся к своей собственной истории:

– После того как мы закончили, мы пошли обратно к изгороди. Вожак и один из тех двух лежали на земле, там же, где раньше стояли. Их сильно покусали, но тела продолжали сотрясать конвульсии. Главный внезапно открыл глаза, и я начал осознавать, что… – Галлахер поймал себя на том, что опять скатывается к канцелярскому языку, остановился и начал сначала: – Он плакал кровью – так иногда бывает, когда гниль только попадает в тело. Очевидно, что они оба были заражены.

Паркс бесстрастен. Он уже догадывался, что кульминация близится.

– Вы прикончили их? – намеренно грубо спросил он. – Называйте вещи своими именами.

Нужно заставить Галлахера не видеть в этом ничего личного. Сейчас это ему не поможет, но через некоторое время должно стать легче.

– Барли – рядовой Барлоу – отрубил им головы мачете, что взял у второго.

– Маска и перчатки были надеты?

– Да, сэр.

– Вы забрали их снаряжение?

– Да, сэр. Пистолет был в отличном состоянии, к нему мы нашли сорок патронов в одной сумке. Бинокль немного треснул, если по правде, но у вожака была еще рация. Нильсон считает, что ее можно перенастроить для работы с нашими низкочастотными передатчиками.

Паркс кивает в знак одобрения.

– Вы хорошо выкрутились из сложной ситуации, – сказал он Галлахеру, ни капли не сомневаясь в своих словах. – Если бы вы остановились как вкопанный после того, как выбрались из зарослей, гражданские все равно бы погибли, и скорее всего, утащили бы и вас за собой. Это лучшее, что вы могли сделать.

Галлахер молчал.

– Подумайте, – настаивал Паркс, – эти юнкеры были меньше чем в миле от нашего периметра, вооруженные и с необходимым снаряжением для наблюдения. Как бы там ни было, но это точно не обычная прогулка на свежем воздухе. Вы дерьмово себя чувствуете сейчас, рядовой, но то, что случилось с ними, – не ваша вина. Даже если бы они были белыми и пушистыми (и не наставляли на вас оружие). Юнкеры сами предпочитают жить за оградами и должны понимать все риски, связанные с этим. Иди и напейся. Можешь затеять драку с кем-нибудь. Выжги это изнутри. Но не трать ни одной проклятой секунды ни своего, ни моего времени на чувство вины о такой ерунде. Брось нищему монету и двигайся дальше.

А теперь забудь об этом.

– Есть, сэр.

Рядовой отдал честь. Чаще всего здесь никто так не делает, но это его способ сказать спасибо.

Правда в том, что Галлахер, может, и «зеленый», но далеко не худший из этой равнодушно-убогой толпы солдат, и Паркс не может позволить ему присоединиться к ходячим мертвецам. Если даже парень сам убил юнкеров, срезал с них кожу и сделал из нее воздушный шар в виде таксы, Паркс все равно сделает все возможное, чтобы придать этому бесчинству позитивный оттенок. Потому что его люди здесь – единственно важное для него.

Где-то в глубине он думал: юнкеры? На пороге моего дома?

Как будто ему было больше не о чем беспокоиться.