Сегодня вечером у меня голова просто чугунная. А причиной стало заявление Алвы: она, видите ли, надеется, что мама и Ричард не поженятся.

Я ответила, что если мама и соберется замуж, то совсем не потому, что она беременная, она ничего не станет никому доказывать. Алва сказала, что это только молодые люди так думают, что если и беременна, то замуж не обязательно, а мама относится к более старшему поколению, которое придумало для себя разные правила. И добавила, что она в ужасе от того, что будет иметь в сестрах эту жуткую Синди.

После ее слов я почувствовала, что в меня словно вонзили нож. Это была не та боль, как когда резала яблоко и поранила палец, а намного больнее.

— Но она всего лишь будет сводной сестрой, — нашлась я что сказать, но при этом почувствовала, что мне не хватает воздуха.

— Да, но нам придется жить всем под одной крышей, — продолжала Алва.

— О, хватит, Алва. Не нагнетай, — как можно веселее ответила я. — Совсем не обязательно, что они поженятся. Давай поищем во всем этом светлые стороны. Подумай о малыше. Разве он не будет чудесным?

— Он может родиться похожим на Синди, — угрюмо предположила Алва.

Я даже не думала об этом. Я вообще никогда в мыслях не связывала этого ребенка с Синди. Я считала, что он принадлежит только нам. Третий ребенок в нашей семье. Где-то в подсознании я еще как-то связывала его с Ричардом, но не с Синди.

Мысль о том, что этот ребенок будет иметь отношение к Синди, заставила меня содрогнуться. Тогда, значит, он чужой. Мне захотелось запереться в своей семье и никого туда не пускать.

Бедный Боб. Я знаю, что нечестно поступила с ним, отшив его дважды за несколько недель. Но сейчас я испытала чувство, похожее на то, что возникло у меня в тот вечер в боулинге. Я одновременно испытала боязнь замкнутого пространства, смущение и то, что мне не по себе. Я знала, что не могу ни с кем поговорить сейчас, кроме Боба, и как только закончила домашнюю работу, позвонила ему и предложила прогуляться.

Мы бродили вокруг дома, но разговора не получалось. Навстречу нам шли люди — кто выгуливал своих собак, кто собрался на вечернюю пробежку, кто-то вышел, чтобы позвать детей домой, и каждый останавливался, чтобы поговорить с нами. Я думаю, соседи догадываются о том, что происходит в нашей семье и хотят узнать подробнее. Мы встретили Джону Мэрригэн, возвращающуюся из местного магазина с длинными бумажными пакетами, в которые обычно кладут вино, но я думаю, она несла в них джин. Женщина остановилась и долго расспрашивала о маме, поглядывая на меня со значением. Возможно, я ошибаюсь и Джоана просто остановилась перевести дух. У меня паранойя что ли?

Кстати, между этими расспрашивания ми я пыталась объяснить Бобу свое состояние, но в этот раз он был злой и расстроенный, и, наверное, я заслужила такое отношение. Он сказал, что я использую его, чтобы сбрасывать свои эмоциональные проблемы, и мне нечего было на это возразить. Он верно подметил, это правда. Но я сказала, что будет нечестно продолжать использовать его, и если я не порву с ним сейчас, то буду и дальше ему плакаться. Кажется, он не понял, что я говорю, но не спорил со мной. Он проводил меня до ворот нашего дома, не сказав ни слова, потом очень сухо попрощался и, развернувшись, быстро ушел, даже не поцеловав. Я была готова взорваться, глядя на его удаляющуюся спину. Мне хотелось крикнуть, что я виновата и попросить его вернуться, но я знала, что даже если я и сделаю так, все равно через несколько недель повторится то же самое. На этот раз я знала наверняка, что мне не удастся поставить отношения с Бобом на первое место в своей жизни, задвинув все остальное на второй план. Я Очень расстроилась, и мне хотелось плакать, но слез не было.