Вчера была свадьба. Эшли и Алва, правда, не были подружками невесты. Отец сказал, что это нечестно, если они будут подружками невесты, а я нет. Маргарет ответила, что я тоже могу быть, но я сама не захотела, и отец сказал, что тогда никто не будет. Уже не помню, когда последний раз отец принимал мою сторону. Может, он начинает жалеть о содеянном. Ну что ж, теперь слишком поздно!

Так вот, я не договорила. Я сказала себе, что я буду не я, если Эшли и Алва не нарядятся, как гейши, и я не ошиблась. Эшли нацепила бусы из жемчуга. Накануне свадьбы я сказала отцу за завтраком, что смогу прийти лишь к концу церемонии, и извинилась, объяснив, что не знала раньше, что так получится. Он побледнел. На какой-то момент я забыла, насколько я расстроена, и упивалась собой. Пусть он поймет, что в этом полностью его вина. Мне даже стало его немного жаль, но я продолжала поедать хлопья (отец был слишком занят в последнее время, чтобы готовить нормальные завтраки) и не промолвила больше ни слова. Тогда он тяжело вздохнул и ответил, что это мое дело и он не вправе принуждать меня. Я сказала, что так получилось и не собиралась вредничать (хотя в глубине души знала, что лукавлю). Он ответил, что все в порядке, и тогда я обошла стол, встала рядом с его стулом и слегка обняла его. Он похлопал меня по руке и ничего не сказал, но я думаю, этот жест означал, что он простил меня, — в конце концов, идти или нет, решать мне. Зачем я должна против воли лишний раз общаться с семьей Мэгги, улыбаться и веселиться с ними?

Со стороны отца свидетельницей была Имилда, а Эган — свидетелем со стороны невесты. Он не поленился прийти, хотя это была всего лишь официальная роспись, но для него, думаю, целое событие. Никогда не уважала мужчин, которые каждое воскресенье проводят, полируя свою «тойоту» или «мазду», к тому же он слишком скромный. Может быть, я и в самом деле стану монахиней.

Вчера я подумала пойти в школу, чтобы день не отличался от обычного, но потом решила, почему бы не устроить себе полноценный выходной, и осталась в постели да тех пор, пока отец не ушел из дома. Он надел вельветовый пиджак и одну из своих самых лучших рубашек. Отец постарался выглядеть скромно и не переусердствовать, чтобы не обидеть меня еще больше. Подумаешь!

Как только он ушел, я встала и начала слоняться по дому, не в силах отогнать мысль, что же все-таки происходит на Молсвоз-стрит. В итоге я впрыгнула в автобус и, выйдя около офиса регистрации, спряталась за зданием. (Я точно знаю, где оно находится, хотя никто мне этого не говорил. Просто я сама стараюсь интересоваться, что где располагается, чтобы не быть невежей. Если бы каждый поступал точно так же, мир стал бы намного приятнее.)

Я чувствовала себя полной идиоткой и в какой-то момент подумала, что могу пройти одну остановку до Нассау-стрит и купить там пачку конфетти, но потом решила, что это ни к чему. Какое-то время я раздумывала, но потом решила, что вообще не стоит ходить туда, и отправилась в книжный магазин, куда иногда захожу, чтобы почитать сборники стихов, которые меня утешают. Но когда мне попалось стихотворение, где автор говорит о смерти своей матери, я поняла, что даже здесь мне не удастся отвлечься и успокоиться. Строчки плыли перед глазами, и что-то капало на страницы, и я поняла, что это слезы. Я засунула маленький томик между другими, стоявшими на полке, — сборники стихов всегда такие миниатюрные — и выскользнула из магазина, пока никто не заметил меня. На улице я попыталась взбодриться, потому что знала, что не вынесу, если кто-то спросит, что случилось. И спросят не потому, что все такие хорошие и добрые, а просто горе смущает людей, а они притворяются участливыми.

Я подумала, что, должно быть, они уже зарегистрировали свой брак, и пошла на автобусную остановку, чтобы ехать домой. Но когда я стояла в ожидании своего автобуса на ветру и холоде, меня вдруг что-то подтолкнуло, и я села в другой автобус, едва ли хорошо соображая, что делаю. Я сидела на верхнем этаже, тихо вытирая нос и глядя в окно на улицу, где люди суетились, забегали в магазины и выбегали оттуда с таким видом, как будто от этого зависела их жизнь.

Обычно я посмеиваюсь над ними, но сейчас мне почему-то остро захотелось пожалеть их: бедняги, наверное, кроме шопинга, они ни на что больше не способны в своей жизни. Я знаю, что это все сантименты. Половина из них, возможно, просто зашли в магазин, чтобы купить марки, а кто-то выбежал из офиса, чтобы перекусить, а кто-то спешил на прием к дантисту.

Лишь когда мой взгляд уперся в серую стену низкого здания, я осознала, куда приехала. Я выскочила из автобуса, и мой длинный разноцветный шарф, который всегда ношу осенью, застрял в дверях. Я потянула его за конец и под звук рвущихся ниток вытащила. Потом несколько раз обмотала его вокруг шеи, как будто это был оберегающий меня талисман, и вошла в большие железные ворота.

Мне не сразу удалось найти мамину могилу. Мы не были здесь сто лет, к тому же обычно заходили на кладбище с другого входа, так как приезжали сюда на машине. Первые несколько ужасных мгновений я думала, что так и не смогу отыскать ее среди множества других, где похоронены незнакомые люди, среди всех этих Бирнов и Кэмпбэлов, Конноров и Лэнгреллов, Рианов и Хэллоранов, Доудов и Коганов. У мертвецов такие же имена, как у живых. Естественно, так и должно быть, просто это немного неожиданно. Я подумала, что было бы легче, если бы все могилы на кладбище шли в алфавитном порядке, как в телефонном справочнике, но я понимаю, что это невозможно. Но для посетителей было бы намного проще.

Рядом с маминой могилой появились новые и, судя по надписям, в них похоронили людей среднего возраста, а это значит, что появились еще мальчики и девочки, еще семьи, потерявшие близких совсем недавно, и я почувствовала невидимую связь с ними, потому что рубцы на сердце от пережитого горя еще не зажили. Родственникам тех, кто лежат в этих коричневых могилах, еще пожимают руки и бормочут соболезнования, а их дочери и сыновья, если они есть, возможно, не ожидают, что их семейный уклад может измениться совсем неожиданно. Все мои одноклассники, друзья и соседи привыкли, что у меня больше нет мамы. Вот только я не могу привыкнуть и не понимаю, как смогу принять мачеху вместо мамы.

Потом я почувствовала себя глупо, стоя у могилы. Я ничего не принесла, ни цветов, ничего. Было ощущение, как будто я забыла принести виноград больному в госпиталь. Небо было затянуто тучами, и хотя всего лишь время ланча, уже темно, как вечером. Я попробовала произнести молитву, но у меня не получилось. Тогда я просто немного поправила деревянный крест, все так же вставленный в землю, и с болезненным ощущением в горле, что еще хуже, чем слезы, направилась к выходу. По дороге услышала пение черного дрозда, сидевшего на каштане. Почти все листья уже облетели, и я долго не могла разглядеть птицу среди голых веток дерева. Я не знаю, поют ли черные дрозды в октябре, И уж тем более непонятно, что заставило его издавать трели в этот холодный хмурый день. Вот вам и природа.

Я приехала домой, когда они открывали шампанское в гостиной. Конечно, это была уже не первая бутылка, так как все они были румяные, и не думаю, что это связано с прохладной погодой. Выглядела я вполне, несмотря на мои джинсы и шерстяной шарф, и даже выпила пол бокала, хотя и отказалась чокнуться с Алвой, которая была перевозбуждена, так как никогда раньше не пробовала ничего алкогольного. Мне удалось увернуться, и вместо меня она чокнулась с Имилдой. Для меня это был самый лучший вариант, так как я чувствовала себя очень неловко в этой компании, и мне совсем не хотелось лишних контактов. Мистер Эган произнес речь, которая прозвучала немного не к месту, но я полагаю, бедняга старался сделать все возможное, что не просто само по себе в такой ситуации. (Хорошо, хорошо, возможно, я преувеличиваю, бывают более трудные обстоятельства, но сейчас мне сложно абстрагироваться и привести пример из чужой жизни. Для меня уж хуже некуда.) Потом мы все отправились в кафе. В нашем районе на каждом углу можно перекусить. Конечно, эти места не сравнишь с теми, что расположены в центре. Должно быть, кто-то дал Луиджи чаевые, потому что он выкатил гигантский шоколадный торт с кремом, испеченный специально по случаю свадебного торжества, украшенный пластиковой подковой и зажженными свечами, хотя именинников в тот день не было, просто Луиджи немного перестарался. На самом деле он вовсе не итальянец, но старается быть похожим на них. У него в ресторане даже такие же мигающие неоновые лампочки, какие обычно бывают только в Италии.

Самое лучшее во всей этой затее со свадьбой — еда. Старина Луиджи, возможно, чересчур церемонный, но он знает толк в кулинарном искусстве.