Двадцать девятое июля
Мне так надо, чтобы наконец возобновился мой цикл. В моем организме так много гормонов. Или, наоборот, недостаточно. Что бы там ни было, я знаю, что в последнее время не могу контролировать себя и нахожусь в состоянии эмоционального возбуждения.
В этот вечер произошли два события, которые являются тому доказательством,
В свой перерыв, я решила проверить, как поживает «Злодей». «Злодей» – это главный аттракцион, который требует известного мастерства. Лучше его назвать «Пристрели злодея». Около него всегда очередь из парней-идиотов с избытком тестостерона в крови, держащих в руках билеты стоимостью в один доллар, желающих стрельнуть разрисованными мячами из базуки по «Злодею». Личность человека, исполняющего роль злодея, всегда неизвестна. Он скрыт под камуфляжной одеждой и огромной маской с нарисованным на ней лицом самого непопулярного в этом году человека. В прошлом году это были Садам Хусейн и Кен Стар. В этом году «Злодей» – Билл Гейтс. Насколько мне было известно, еще до того как я начала работать здесь на набережной, работа быть «Злодеем» считалась самой унизительной.
Но это было до этого года.
Этим летом все, как загипнотизированные, наблюдали за ним. Он танцевал рок-н-ролл. Серьезно. Он двигался быстрее молнии и с легкостью уклонялся от выстрелов придурков. Для всех этих псевдомачо их неспособность вытрясти из него душу была настоящим оскорблением, с позволения сказать, мужского достоинства. Они кричали, вопили и в порыве бешенства грозили ему кулаками. Но на «Злодея» это совершенно не действовало. Кроме того, он прилагал все усилия, чтобы побольнее наказать своих мучителей, показывая им неприличную фигуру из трех пальцев. Он доводил их до сумасшествия. Это просто умора. «Злодей» веселил меня от души.
Сегодняшний вечер явился исключением.
Когда я остановилась рядом, «Злодей» спокойно стоял. Он не провоцировал своих врагов, грозя им пальцем, и не падал на землю, чтобы уклониться от выстрелов. «Злодея» сильно потрепали. С каждым выстрелом его камуфляжная одежда покрывалась разноцветными пятнами. Красными! Желтыми! Голубыми! Я не могла разглядеть его лица, но было ясно по тому, как он дергался и извивался, что сегодня «Злодей» был в подавленном настроении. Предполагаю, что получать пять долларов пятьдесят центов в час за то, что в тебя швыряют разноцветными мячами непременно желающие угодить в лоб туристы, всех бы вывело из равновесия.
Мне хотелось подбодрить его:
– Давай, Злодей! Поднимайся! Задай им перцу! Ты можешь это сделать!
Это сослужило бы добрую службу не только ему, но и мне. Но я закрыла рот и прошла дальше.
Затем я начала думать. А что, если это самая лучшая работа, которую «Злодей» мог найти? Это не шутка. Вдруг он приговорен к этой работе навечно, как тот пожилой мужчина с аттракциона «Ударь по нашим котам»? Один из тех неудачников, который работает на набережной от Дня поминовения павших бойцов (30 мая) до Дня труда (первый понедельник сентября), а остальную часть года живет на пособие по безработице? А может быть, это один из бедных европейцев, которому приходится проезжать тысячи километров, чтобы найти работу, хотя бы такую мерзкую, как «Убей злодея», или официанта, которому приходится подавать противную жирную еду?
Я осознала, что работа продавщицы в кондитерской «Сладкое удовольствие у Вэлли» – возможно, самая ужасная работа, которая у меня когда-нибудь будет. Я знаю, что впереди у меня блестящее будущее. Но, вместо того чтобы чувствовать себя счастливой, потому что меня ждет такое будущее, я испытываю чувство вины.
Когда я вернулась обратно за прилавок киоска, расположенного в центре кондитерской, и опять стала продавать замороженный заварной крем, я не могла даже заняться своим любимым делом: высмеивать про себя покупателей, особенно первого в очереди – великолепный материал, чтобы пошутить. Если Скотти был нужен «Жиротопитель» для живота, то этому мужчине он был нужен для всего тела. Он намного превосходил размерами грязного вида футболку, которой, вероятно, его жена моет посуду. Когда он стучал по прилавку, жир на его руке трясся, как пудинг на тарелке, и татуировка на бицепсе в виде пышногрудой женщины начинала крутить хулахуп. Надпись под ее крошечными ножками, гласившая: «СИД ЛЮБИТ МИРНУ» тоже ходила ходуном.
– Шототаке крэм? – рычал Сид. – Морожено или шозадрянь?
Я понимала такой язык без труда. Это пугает меня.
– Крем жирнее, чем мороженое, – ответила я. – Его делают из более жирных сливок.
Обычно я добавляла «сэр». Но у Сида отсутствовало несколько передних зубов. Мне до смерти весело, когда приходится называть мужлана без зубов «сэром». Но как я уже вам сказала, я была очень печальна.
Сид наклонился вплотную к моему лицу и, положив ладони на кассовый аппарат, произнес:
– Я хочу шоколадное. Очень большое. С разноцветной присыпкой. – И тут он громко рыгнул, обдавая меня противным запахом лепешки с начинкой из говядины с луком.
От отвращения меня чуть не вырвало, но я решила не закалывать его на месте. Мне не хотелось, чтобы у него началось кровотечение и он обрызгал бы весь прилавок своей противной сладкой кровью.
Я наполнила большой рожок шоколадным кремом, и мое настроение стало еще хуже.
Я внезапно почувствовала жуткое уныние из-за того, что мне приходится обслуживать такого противного, жирного, беззубого типа. Меня заинтересовало: а как Сид живет? А эта Мирна – реальный человек? Любила ли она его? Интересно, бросила ли она его потому что он толстый или потому, что он так громко рыгает при людях. Неужели он так раздавлен горем после ее отъезда, что находит утешение в том, что поглощает одно шоколадное мороженое за другим?
Я вручила Сиду десерт. Он открыл рот, похожий на пещеру, и тут же откусил половину рожка. Разноцветная присыпка из его рта просыпалась на прилавок. Он сунул мне три грязные, пропахшие потом бумажки и ушел, бормоча какие-то ругательства, прерывавшиеся только тогда, когда он кусал. После того как я пробила чек на три доллара, я схватила тряпку, чтобы смахнуть присыпку с прилавка. Все это время я пыталась стряхнуть с себя печаль. Но не смогла.
Не могу поверить, что люди приезжают сюда веселиться. Это самое скучное место на планете. Кроме школы, конечно. Если бы я дальше рассуждала о тяжести человеческого существования, я бы могла посочувствовать Сид, ответив на его ухаживания и комплименты, произносимые на ломаном английском. Он самый настойчивый из всех европейских поклонников,
Я прозвала его Дубом, но не испытываю желания объяснять почему.
Слава богу, что всего через несколько недель меня здесь не будет. Не надеюсь, что в конце концов смогу увидеться с Хоуп. Двадцать третьего, в день ее шестнадцатилетия, я буду работать здесь. Не могу в это поверить. Уже прошло шесть месяцев, как мы расстались. Но хотя мы продолжаем общаться друг с другом, как и обещали (не испытывая чувства вины), мне очень хочется посмотреть, как она живет. Может быть, если я увижу Хоуп в ее доме, то это поможет мне осознать, что она не вернется обратно.
