СВИТОК ОДИННАДЦАТЫЙ

Ёсисада уже усмирил Камакура, и его власть проявилась вдали и вблизи, поэтому в восточных провинциях не было среди дайме и домов влиятельных никого, кто бы связал себе руки и не преклонил перед ним колени. Среди них были даже такие, кто по много дней выказывал ему покорность и изъявлял преданность. Тем более, те, кто до сего дня пользовался милостями рода Хэй и принадлежал к враждебному лагерю. Чтобы продлить свою недостойную жизнь, они признали себя побеждёнными, доискиваясь тех, кто имеет связи, стремились окунуться в пыль от копыт тучных коней победителей, подметали землю за высокими воротами сановных, в глубине души желая искупить свою вину. Теперь они забирали из храмов родственников Хэй, которые стали священниками и законоучителями, и поливали кровью их монашеские облачения. Они выискивали повсюду и принуждали лишаться сердец чистых женщин, вдов умерших, которые не давали людям клятву второй раз, сбрили волосы на голове, изменили свой облик и стали монахинями.

— Как это просто! То, что люди, которые стремились только к тому, чтобы выполнить долг, мгновенно умерли и надолго стали подданными демона Ашура, на длительное время подверглись страданиям. Как это прискорбно! То, что люди, которые, терпя стыд, ведут жизнь низменную, быстро оказываются в трудном положении, над ними смеются множество людей.

Главные среди них Годаи-но Уэмон-но-дзё Мунэсигэ, который служил покойному господину Вступившему на Путь из Сагами, а также Сагами Таро Кунитоки, сын Вступившего на Путь из Сагами, рождённый младшей сестрой этого Годаи-но Уэмона, то есть его племянник. И он главный. Что бы ни случилось, он не двоедушен и заслуживает глубокого доверия.

— Этого Кунитоки доверяю твоему попечению. Любым способом прячь этого ребёнка, а когда увидишь, что наступил подходящий момент, помоги рассеять ненависть ко мне, — промолвил Вступивший на Путь из Сагами.

Мунэсигэ согласился с ним: «Ну, это легко!». В камакурском сражении он потерпел поражение. Дня через два-три весь род Хэй до единого человека погиб, поэтому все киотские войска стали следовать приказам рода Гэн; членов рода Хэй, укрывавшихся здесь и там, во множестве извлекали из укрытий, схваченных помещали в их владения, многих из прятавшихся казнили сразу же.

Увидев это, Годаи-но Уэмон решил, что лучше он сообщит воинам рода Гэн об известных ему местах, где находятся эти люди, чем лишится своей ускользающей жизни. Выявив, где находятся те, кто лишён двоедушия, хорошо бы удостоиться хоть одного владения, — так подумал он и однажды обратился к Сагами Таро:

— Я считал, будто никто не знает, что Вы находитесь здесь, но об этом каким-то образом прошёл слух. Говорят, Вступивший на Путь Фунада собирается завтра пожаловать сюда и отыскать Вас. Я только что узнал об этом у одного человека. Пожалуйста, изъявите Вашу волю и под покровом ночи поскорее уезжайте отсюда в святилище Идзу! Хоть я и считаю, что этот Мунэсигэ скажет, что должен сопровождать Вас, однако, если Вы сбежите, взяв с собою только Вашу семью, то Вступивший на Путь Фунада подумает: «Ну, так и есть!» — и захочет узнать, куда Вы скрылись, но не будет у Вас спутника, который взялся бы об этом сказать.

Так он проговорил с самым искренним видом, поэтому Сагами Таро принял его слова за истинную правду и в двадцать седьмой день пятой луны в полночь тайком покинул Камакура. Он был законным наследником Вступившего на Путь из Сагами, который до вчерашнего дня был хозяином Поднебесной. Прежде даже по случаю незначительного паломничества в синтоистское святилище, а также при перемене направления потомственные и посторонние дайме взнуздывали своих знаменитых коней и скакали, и скакали туда и обратно в окружении пятисот и трёхсот всадников. Но облик нашего переменчивого мира совершенно удивителен. Одному из низших слуг дали меч и не посадили даже на почтовую лошадь. Обутый в рваные соломенные сандалии, с плетёной шляпой на голове, он, расспрашивая о незнакомой дороге в святилище Идзу, направлял к нему стопы. В душе его было сострадание. Годаи-но Уэмон, обманув таким образом Сагами Таро, отбыл.

Если бы стрелял он сам, люди показывали бы на него пальцем, называя его человеком, который забыл о многолетнем благоволении к нему господина. Если же самураи из войска рода Гэн, пользуясь случаем, застрелят Сагами Таро, то их заслуги он разделит с ними поровну и получит земельное владение, — так думал Годаи-но Уэмон и поспешно отправился к Вступившему на Путь Фунада.

— Я точно знаю то место, где пребывает Вступивший на Путь господин Сагами Таро. Если Вы отправитесь и без помощи других воинов застрелите его, Ваши заслуги несомненно превзойдут заслуги всех прочих. А за мою преданность Вам, за то, что я сообщил об этом, рекомендуйте отдать мне одно земельное владение.

Вступивший на Путь Фунада в глубине души подумал, что это — высказывание дурного человека но пообещал: «Это не трудно», — и заставил Годаи-но Уэмона ждать вместе с собой, когда перегородят дорогу, по которой уехал Сагами Таро.

Сагами Таро и в голову не приходила мысль о том, что на дороге его встретят враги, и на рассвете двадцать восьмого дня пятой луны на берегу реки Сагами в ожидании переправы стоял этот озабоченный, исхудавший путник. Годаи Уэмон, стоя в тени, указал на него:

— Вот он, тот самый человек!

Трое слуг Фунада соскочили с коней и схватили его живым, не дав опомниться. Всё было сделано внезапно и, поскольку на месте не оказалось ничего типа носилок, пленника посадили верхом на коня и крепко связали корабельной верёвкой; двое слуг взяли коня под уздцы и среди бела дня ввели его в Камакура. Среди людей, которые видели и слышали это, не было ни одного, кто бы не отжимал рукава от слёз.

Человек этот был юн и ничего ещё не мог натворить, но решив, что поскольку он является старшим сыном врага династии, это нельзя оставить без внимания; на рассвете следующего дня ему тайком отрубили голову.

В старину в благодарность за милости старого господина Чэн Ин убил собственного сына, обменяв его жизнь, на жизнь своего юного хозяина. Но тот хозяин, которому годы, пока это не произошло, служил Годаи Уэмон, был убит врагами. Каждый человек, видевший его, относился к Годаи Уэмону, из-за своей алчности забывшему долг, с презрением и ненавистью, считая, что истинная его сущность это жадность, это отсутствие Пути.

Узнав об этом всю правду, Ёсисада решил, что его нужно казнить. Когда об этом передали Мунэсигэ, он сбежал и стал прятаться тут и там; но может быть, его злодейство приносило несчастье, — хоть и широки три мира, но и в них не было для него места, хоть и много у него старых знакомых, некому было покормить его, и в конце концов, как говорили, он закончил жизнь как нищий, умерев с голода на обочине дороги.