Глава 8
Творческий хаос

Одним прекрасным майским утром 1965 года Пол Маккартни проснулся от того, что в голове у него звучала мелодия. Перед тем как проснуться, он видел сон, в котором звучала эта же мелодия в исполнении классического струнного ансамбля. Он вскочил и начал наигрывать ее на пианино, стоявшем здесь, в спальне маминого дома в Лондоне, – в это время Beatles снимались здесь в фильме Help! Поскольку мелодия ему приснилась, он был уверен, что уже где-то ее слышал, что эту мелодию уже кто-то написал.

Он начал проверять, спрашивать, чья это музыка, но, похоже, она существовала только в его голове. Когда он проигрывал мелодию окружающим, все уверяли его, что никогда раньше ее не слышали, более того, ему говорили: это из тех мелодий, которые мог придумать только ты! Однако его ужасно смущал тот факт, что песня ему приснилась, и потому поначалу о словах даже и не думал – так, слепил какую-то чепуху: «Яичница-болтунья, о, детка, как я люблю твои ножки…»

Когда он наконец пришел к выводу, что мелодия по праву принадлежит только ему, что это он ее придумал, Маккартни начал работать над словами, и получилась песня Yesterday («Вчера»), в записи которой участвовали струнные инструменты – чтобы она звучала так, как в том сне. Прошло почти сорок лет, а Yesterday по-прежнему возглавляет список песен, наиболее часто звучащих по американскому радио. Потом Маккартни называл Yesterday «самой совершенной» из всех им написанных песен: «Она пришла ко мне во сне, и даже я должен признать, что это была феноменальная удача».

В том, что между искусством и сновидениями существует естественная связь, сомневаться не приходится, но во сне случаются и научные озарения. Вот пример: весной 2003 года стало известно о появлении чудодейственного лекарства, которое в значительной мере понижает риск аллергической реакции на арахис – а ведь такая реакция могла привести к смертельному исходу. Формула этого лекарства тоже пришла его создателю во сне. Це Вен Ченг и его жена Нэнси переехали в США из Тайваня, они учились в Гарварде и в 1986 году открыли небольшую биотехнологическую компанию Tanox. Штаб-квартирой компании был их собственный дом, а лабораторию они оборудовали в гараже. Иммунолог Це Вен искал новые средства борьбы с аллергией и астмой. Прежние лекарства от аллергии, такие как антигистамины, поглощали вещества, выделяемые во время аллергического приступа, а Це Вен придумал использовать специально сконструированный белок, который соединялся бы с веществами, вызывающими аллергическую реакцию, и таким образом предотвращал приступ. Как рассказывает исполнительный директор компании Tanox Нэнси Ченг, мысль о том, что можно использовать такой подход, пришла к Це Вену во сне: «Он проснулся, растолкал меня и рассказал о привидевшейся ему идее. В ту ночь мы уже больше не сомкнули глаз!»

Об озарениях, посетивших их во сне, рассказывают ученые, музыканты, спортсмены, математики, писатели, художники. О многих из них говорится в книге психолога из Гарварда Дирдре Барретт «Комитет сна» (The Committee of Sleep). Для Барретт, которая и сама с детства видит яркие, живые сны, нет ничего удивительного в том, что состояние, которое иные считают совершенно бессознательным, может порождать творческие идеи: «Во сне мы настроены на внутреннюю волну, видим яркие визуальные образы, наша обычная логическая система приглушена, мы раскрепощены социально, и все это ведет к возникновению творческих ассоциаций, которые в состоянии бодрствования наш мозг отбраковывает как нелогичные». Конечно, трудно представить, будто наш мозг и был спроектирован с расчетом на ночные творческие подвиги (существуют куда более прямые пути к совершению интеллектуальных и творческих открытий), однако уникальная физиология сна может способствовать тому, чтобы по ночам мы становились особенно творчески восприимчивыми, со сказочными приключениями в качестве бонуса. Среди тех, кому регулярно выпадают такие бонусы, оказался Роджер Шепард, обладатель Национальной научной медали за открытия, повлиявшие на многие области науки – от компьютерных технологий до лингвистики, философии и нейрофизиологии. Шепард говорит, что некоторые его научные прозрения пришли к нему как визуальные образы предутренних снов, в том числе и движущийся образ трехмерных структур, «таинственно вращающихся в пространстве», которые стали основой для его революционного эксперимента в начале 1970-х: тогда он обнаружил, что мозг, чтобы идентифицировать трехмерные объекты, совершает ментальные вращения. Во сне к нему пришли и другие образцы придуманных им иллюзий восприятия – музыкальные иллюзии, которые назвали «тоном Шепарда», иллюзии визуальные, вроде той, что вы видите на рис. 8.1.

Рис. 8.1. Этот рисунок, который называется «Невозможный слон», возник из визуального образа, который ученый Роджер Шепард увидел в предутреннем сне (это произошло в 1974 году). Шепард сделал быстрый карандашный набросок, а сам рисунок, авторские права на который принадлежат Шепарду, впервые появился в его книге «Видения разума» (Mind Sights), 1990 год.

Шепард много лет вел дневники сновидений, и вот запись от января 1979 года – пример того, на какие творческие поступки способен спящий мозг, казалось бы, независимо от воли его обладателя:

«Я со своей женой, она встречается с врачом. Жена беспокоится из-за того, что работа учительницей отнимает время от общения с собственными детьми. В конце разговора с врачом она спрашивает: “Как вы думаете, мне стоит сделать маммограмму?” Доктор отвечает: “Нет, в этом нет необходимости”, а потом с лукавой улыбкой говорит: “Но учитывая то, что работа отнимает у вас много времени, вашим детям не повредила бы бабуля, мадам”. И я сразу же понял, что по отношению к слову mammogram слова a gramma, ma’am представляют собою фонетически совершенную анаграмму».

Шепард сам был заинтригован тем, что эта шутка явилась к нему во сне как бы со стороны и во сне же он ее разгадал. Такой сон, писал Шепард, «предполагает, что внутри моего собственного мозга действует, так сказать, другой разум, который я не осознаю». Он обращал внимание на то, что опыт его сновидений чем-то схож с ментальной деятельностью, выявленной в ходе экспериментов с больными, подвергшимися операции по разделению полушарий.

Когнитивный психолог Джон Антробус выдвигает предположение, почему новые идеи, возникающие во сне, кажутся чуждыми нашему бодрствующему сознанию: «Когда мы решаем какие-то проблемы, мы часто сами накладываем ограничения на возможные решения. Но во сне ограничений нет, и мы можем увидеть решения, прежде вовсе не казавшиеся нам очевидными». А как считает Барретт, когда новая мысль приходит к нам в измененном состоянии сознания, она кажется чуждой сознанию бодрствующему, и в этом нет ничего удивительного.

Типичный пример: физик из Гарварда Пол Горовиц конструирует контрольные механизмы для используемых в астрофизике телескопов. Работая над новым типом лазерного телескопа, он несколько раз спотыкался о, казалось бы, неразрешимые проблемы. И каждый раз, рассказывает Горовиц, он видел сны, в которых ему предлагались новые решения: «В этих снах присутствовал рассказчик, который описывал проблему словами. А потом этот же голос предлагал решение. Я также видел это решение. Я видел человека, работающего с механическим устройством – подгоняющего линзы, налаживающего передающие сети, – и каждый раз это было то, над чем я безуспешно бился». Горовиц держит рядом с кроватью блокнот и ручку, чтобы сразу же записывать такие сны, потому что, если их не записывать, они забудутся, как все остальные. Он потом знакомит с этими записями своих коллег и честно объявляет, что решение пришло к нему во сне, – а они уже и не удивляются, привыкли.

Нечто похожее случилось и с математиком Дональдом Ньюманом, который в начале 1960-х работал над сложной теоретической проблемой. В его группу, состоявшую из лучших математиков Массачусетского технологического института, входил и Джон Нэш, ставший впоследствии героем популярной книги и фильма «Игры разума».

Уже вышедший на пенсию Ньюман вспоминает: «Я бился над этой проблемой больше недели и все никак не мог найти решения. А потом мне приснился сон – как будто я сижу в ресторане в Кембридже вместе с Нэшем. Рассказываю ему о проблеме, а он мне объясняет, как с ней справиться. Когда я проснулся, передо мной было готовое решение».

Ньюман был настолько растерян – такого с ним прежде еще ни разу не случалось, – что при публикации работы выразил благодарность Джону Нэшу, хотя его вклад в решение был сделан во сне. «Он приснился мне, потому что это была одна из тех проблем, которые особенно интересовали Нэша. И мне казалось, что, если бы мы не были друзьями, я бы ее ни за что не решил», – говорит Ньюман.

Новые подходы, которые возникают во сне, не ограничиваются только интеллектуальными загадками. Подобно птицам, настраивающим свои брачные песни, репетируя их во сне, новые способы улучшить свои показатели находят во сне, когда логические связи отключены, и спортсмены. Профессиональный гольфист Джек Никлаус, который добивался больших успехов в середине 1960-х, рассказывал в интервью, как у него вдруг стали падать показатели: «Я не знал, что делать, как вернуть себе форму. Мне приснился сон, в котором я стал победителем турнира. И прямо во сне я понял, что держу клюшку не так, как держал ее обычно. А уж в последнее время у меня с ударом и вообще было что-то не так. Во сне же у меня все получалось. На следующий день я вышел на поле и стал держать клюшку при ударе так, как держал ее во сне. И все сработало просто прекрасно!»

Такие озарения могут касаться и вполне обыденных тем. Кэти Херкстол в 1960-х работала как волонтер Корпуса мира в одной марокканской деревне – обучала местных женщин вязанию на спицах. Она знала, как вязать свитера и перчатки, но одной женщине хотелось связать носки, а этого Кэти никогда не делала: «В особенности мне было непонятно, как вывязывать пятку. Я все думала и думала над этим, и вот однажды во сне ко мне пришло решение. Мне снилось, что я вяжу, и вдруг мне стало совершенно понятно, что делать с пяткой. Я проснулась, отправилась в учебный центр и показала всем, как вязать носки – в точности так, как я делала это во сне». Сейчас Херкстол работает медсестрой в Кембридже, она говорит, что уже не слишком четко помнит этот сон, но, поскольку таких снов она уже больше никогда не видела, этот стоит особняком: «Научиться делать во сне что-то новое, то, чего я раньше не делала никогда, – это такой невероятный опыт, что я рассказываю о нем и по сей день».

Порою творческое прозрение приходит в виде визуальной метафоры. Например, когда Элиас Хоу работал над своей швейной машинкой, он никак не мог придумать, как закрепить иглу так, чтобы она свободно проходила сквозь ткань, потому что никак не мог отрешиться от конструкции ручных игл, где нитка вдевается в отверстие, расположенное на другом от острия конце. И он увидел сон: дикари в боевой раскраске ведут его к месту казни. У дикарей в руках пики, и он обратил внимание, что чуть ниже заостренных концов в пиках сделаны узкие отверстия. Проснувшись, он понял, что у игл для швейных машин конструкция должна быть совсем иная – с отверстиями для вдевания нитки возле острого конца, как в приснившихся ему пиках. Так проблема была решена.

А вот недавний пример. Глава отдела оптики лаборатории AT&T Bell Аллен Хуанг при компоновке нового компьютера зашел в тупик. Ему ночь за ночью снился один и тот же сон: две армии учеников чародеев, вооруженные деревянными кадками, до краев наполненными компьютерными данными, маршируют навстречу друг другу. И каждый раз останавливаются – до столкновения дело не доходит. Но однажды они не останавливаются, продолжают топать, и их ряды проходят сквозь друг друга. Во сне Хуанг подумал, что они прошли сквозь друг друга, как свет проходит сквозь свет. А проснувшись, понял, что сон и эта фраза подсказали ему решение проблемы – лазер. Словно ученики чародеев, лазерные лучи могут проходить друг сквозь друга, им не нужны отдельные проводящие пути, как в электрических схемах, и это стало ключом к его изобретению. Дирдре Барретт отмечает, что лазеры вообще часто встречаются в таких «изобретательских» снах: «Возможно, потому, что они не только представляют собою новые прогрессивные технологии, но и весьма пригодны для создания визуальных образов».

Но что касается пригодности, то связи и ассоциации, которые находит спящий мозг, вряд ли подходят для обычного решения задач. В серии экспериментов, проведенных в начале 1970-х годов, ветеран исследований сновидений Уильям Демент раздал пяти сотням студентов-старшекурсников листочек с задачей, над решением которой они должны были размышлять в течение пятнадцати минут перед отходом ко сну. Наутро они записали все приснившиеся им в эту ночь сны, какие смогли вспомнить, и, если им не удалось решить задачу с вечера, они должны были провести за ее решением еще пятнадцать минут. Всего было сделано 1148 попыток, и решение во сне пришло только семь раз, то есть менее чем в одном проценте случаев. Однако интересно, что один из студентов, похоже, решил проблему во сне – он увидел соответствующие визуальные образы, но, проснувшись, сам себе не поверил. Вот эта головоломка: «HIJKLMNO: каким одним словом можно представить эту последовательность букв?» Правильный ответ – «вода», так как эту последовательность можно выразить как H₂O, то есть «H to O». Один из испытуемых полагал, что решил задачу еще перед сном, найдя в качестве решения слово «алфавит». В эту ночь ему приснились целых четыре сна с образами воды: это был ливень, плавание под парусом и подводное плавание в океане. Мозг совершенно очевидно посылал ему подсказки, но делал это в виде ассоциаций.

Для озарений, которые происходят во сне, похоже, как раз и характерен такой нестандартный образ действий. «Во время фазы REM мозг действует без опоры на логику или эпизодическую память, нам не хватает веществ, необходимых для концентрации внимания, поэтому, похоже, мозг побуждает нас выходить за рамки привычных представлений, совершать своего рода мозговой штурм», – говорит Роберт Стикголд, ученый из Гарварда, который провел то знаменитое исследование с игрой «Тетрис». Физиологические условия фазы REM идеально подходят для формирования новых ассоциаций, таких, которые нам в бодрствующую голову обычно не приходят. «Когда вы днем едете в плотном потоке машин и какой-то тип вас вдруг подрезает, вы реагируете на такое хамство немедленно, – объясняет Стикголд. – Ваша мысль ведь не отвлечется вдруг на воспоминание о том, как вы когда-то танцевали деревенскую кадриль и какой-то тип постоянно путал фигуры, или о том, что этот, что вас подрезал, чем-то похож на актера… Или то был певец? Но стадия REM дает мозгу возможность отвлекаться сколько и куда ему будет угодно, при этом в безопасной обстановке».

Это непоследовательное создание значений может служить иллюстрацией того, как срабатывает в случае с мозгом теория хаоса – о чем писали в своем докладе Аллан Хобсон и его коллега по Гарварду Дэвид Кан. Теория хаоса появилась в 1970-х как новый метод осмысления моделей, существующих в том, что кажется на первый взгляд совершенно неупорядоченным, и он пригодился физикам, математикам, биологам и другим ученым. Этот метод позволил им использовать математические формулы и компьютерное моделирование в самых разных областях науки для понимания самых разных вопросов, начиная с того, как формируются облака и распространяются эпидемии, до сотворения Вселенной.

Этот метод понимания того, как работает мир, говорит нам, что все сложные системы стабилизируются, или самоорганизовываются, если их равновесие нарушается, и создается новый порядок. И самое незначительное изменение в исходных условиях сложной системы может стремительно и самым драматичным образом изменить ее конечное состояние. Эта концепция иллюстрируется примером, известным как эффект бабочки: незаметный ветерок, который сегодня создают в Калифорнии взмахи крыльев бабочки, может через несколько месяцев вылиться в бурю на другом конце света. О том же говорит и хорошо известный отрывок из стихотворения «Гвоздь и подкова» британского поэта Джорджа Герберта:

Теория хаоса также говорит о том, что даже внутри кажущихся случайными и неорганизованными систем все равно существует вполне различимый порядок, созданный стремлением к самоорганизации. Мозг – это сложная, хаотичная система, и даже самое незначительное изменение сигнала на входе может в любой момент самым решительным образом изменить систему его работы. Недавние исследования больных эпилепсией, проведенные с использованием подходов, характерных для теории хаоса, показали, что припадки, наступление которые медики дружно считали непредсказуемыми, на самом деле можно предсказать. Они начинаются с крохотного скачка электрической активности, и то, что за ним следует, вполне предсказуемо. Когда ученые с помощью электроэнцефалограмм изучали мозговые волны больных, они этих предупреждающих признаков не видели. Но когда они для анализа мозговых волн стали использовать компьютерную программу, созданную на основе теории хаоса (этим занимались в Университете Аризоны), выяснилось, что можно с более чем восьмидесятипроцентной точностью предсказать начало приступа: это случается примерно через час после того, как в мозгу больного меняется электрический сигнал. Обнаружение такой модели в том, что кажется хаотичной работой мозга, позволит разработать такой тип лекарственного средства, который сможет предотвращать приближающийся приступ.

Принципы теории хаоса помогают разобраться и с тем, что представляют собою сновидения. В период бодрствования нейромодуляторы, такие как серотонин, по большей части усмиряют мозговой хаос, но в фазе REM физиологические изменения вводят мозг в хаотичное состояние, и, как считают Хобсон и Кан, яркие, сложные сновидения – это признак его самоорганизации. Единственными ограничениями являются внутренние воспоминания и следы недавнего опыта, но двери для всевозможных комбинаций образов и сюжетов остаются открытыми.

«Сновидение – возможно, самое творческое состояние сознания, при котором хаотичные, спонтанные рекомбинации когнитивных элементов создают новые информационные конфигурации: новые идеи. И хотя многие или даже большинство этих идей могут оказаться бессмысленными, некоторые все-таки окажутся очень полезными, поэтому время, которое мы тратим на сон, мы тратим далеко не впустую», – говорит Хобсон.

На самом деле, предполагает Стивен Лаберж, творческие и непривычные нейронные связи, которые возникают во время фазы быстрого сна, служат куда более фундаментальным целям, чем даже дарвиновская схема выживания видов: «Возможно, сновидения вырабатывают широкий спектр поведенческих схем или сценариев, руководящих восприятием и действиями, из которых уже и выбираются пригодные для изменяющихся обстоятельств».

Как считает Берт Стейтс, бывший профессор английской литературы и сценических наук Корнелльского университета и Университета Калифорнии в Санта-Барбаре, измененное состояние самоорганизации, продуцирующее сновидения, может быть сходно с тем, что происходит в мозгу писателя, художника, ученого, математика-теоретика, когда они захвачены творческим процессом. Стейтс всегда интересовался сновидениями и написал целую книгу о связях между сновидениями и искусством – «Увиденное во тьме: размышления о сне и сновидениях» (Seeing in the Dark: Reflections on Dreams and Dreaming). Уйдя на пенсию, Стейтс предался еще одной страсти: пишет маслом в студии, расположенной в собственном саду. Его картины сами напоминают сновидения: это пейзажи, бо́льшую часть которых занимает небо с его бесконечно причудливыми облаками, изменчивым светом, тончайшими вибрациями цвета. Мы сидим в саду, среди цветов и порхающих колибри, и Стейтс рассуждает о том, что если бы с помощью ПЭТ и других методов визуализации исследовали мозг писателя или художника за работой, то наверняка бы обнаружились те же модели активации, что и у тех, кто видит сновидения в состоянии быстрого сна.

«Состояние, в котором пребывает разум художника, ученого, писателя в разгар творческого процесса, да даже то состояние, в котором пребывает читатель увлекательного романа, схоже с состоянием того, кто видит сон: все они погружены в иной мир и практически не замечают окружающего, – говорит Стейтс. – Погружение в воображаемый мир сопровождается состоянием дезориентации, как это случается, когда мы видим сон, – вот почему во время чтения книги не стоит совершать хирургических операций или обезвреживать бомбы. Впрочем, не стоит этого делать и пребывая в мечтах». Во сне, как и увлекшись чтением, видение и увиденное суть едины: мы видим слова на странице, но они растворяются в ментальных образах, к которым эти слова относятся, – пока нас не призовет к реальности звонок телефона или голос рассерженной супруги. В состоянии же сновидения образы продолжают свое ничем не потревоженное шествие.

Конечные продукты спящего мозга и виртуальных миров, созданных писателями или художниками, также имеют общие черты. Стейтс считает, что и сновидения, и искусство – во всех его разновидностях – суть проявления той же биологической потребности превращения опыта в некую структуру. «Сновидение использует кинематографические ресурсы для создания драматического представления, предназначенного единственному зрителю – самому себе, – поясняет он. – В виртуальном мире снов и литературы мы много раз пускаемся в плавание по бурному морю жизни, а в мире реальном мы совершаем это лишь раз».

Стейтс считает, что универсальные сновидения, такие как появление нагишом в людном месте или падение со скалы, схожи с литературными архетипами – то есть историями, в центре которых ревность, желание и месть, существующими со времен Древней Греции и по-прежнему живущими в современной литературе. «Никто не хочет упасть с моста в бурную реку, никто не хочет пребывать в одиночестве, отринутым миром, униженным, нагим, неподготовленным, потерянным или обездвиженным перед лицом надвигающейся опасности. И поскольку мы все подвержены этим страхам, мы видим их во сне – в зависимости от культуры и личного опыта варьируются лишь обстоятельства и окружение».

Беспощадная, бескомпромиссная свобода спящего мозга, позволяющая нам прыгать с крыши небоскреба и парить над городом, – это именно то, в чем так нуждается творческий процесс, поэтому нет ничего удивительного, что те, кто способен видеть яркие, невероятные сны, тянутся к творчеству и в реальной жизни. Стейтс предполагает, что у тех, кто увлечен искусством, теоретическими науками, математикой, имеются нейронные цепи, «обладающие необычной способностью к установлению таких связей, в которые не вовлечены последовательные или аналитические рассуждения, – они обладают той свободой, которую во время сновидений дарит нам ацетилхолин». (Если помните, ацетилхолин – это тот нейромодулятор, который преобладает в фазе REM.)

Теория Стейтса подтверждается результатами исследования, проведенного Джеймсом Пейджелом, руководителем центра расстройства сна «Скалистая гора» в Пуэбло. В 1995–1997 годах Пейджел обследовал участников творческих мастерских киноинститута Sundance в Юте на предмет связей между сновидениями и творчеством, опросив сценаристов, режиссеров и актеров – всего 62 человека. Пейджел выяснил, что эти люди почти в два раза чаще и лучше запоминают сны, чем участники его предыдущих исследований, более того: они в два раза чаще признавали, что сновидения оказывают влияние на их творческую активность. «Нет сомнений, что эта группа успешных деятелей кино отличается от всех остальных обследованных мною групп, продемонстрировав значительные различия в запоминании и использовании сновидений, – говорит Пейджел. – И это соответствует теории о том, что те, кто добивается успеха в различных областях творчества, способны пользоваться собственными сновидениями и обнаруживают с ними тесную психологическую связь».

У себя в клинике он провел также исследование полностью здоровых людей, которые, однако, заявляли, что никогда не запоминают свои сны, и это исследование также сработало в пользу описанной выше теории. «Как правило, нам ежегодно встречаются пять-шесть человек, которые говорят, что не видят снов, и таким образом мы за пять лет смогли отобрать группу из шестнадцати таких “несновидцев”, чтобы в лабораторных условиях проверить правдивость их утверждений», – рассказывает Пейджел. Их будили и в середине ночи, и под утро, и никто из них так и не смог рассказать ни об одном сновидении. В другую группу входили те, кто видел сны редко, из них двое все-таки смогли вспомнить сновидения. Опрашивая тех, кто не мог вообще вспомнить сны, Пейджел обнаружил у них общую черту: никто из них не занимался никаким видом творческой деятельности, у них вообще не было никаких увлечений. «Возможно, те, кто не испытывает никакой тяги к творчеству, действительно способны обходиться без сновидений», – считает Пейджел. Он хотел бы продолжить свои исследования, чтобы определить, не испытывают ли те, кто не видит снов, недостатка зрительно-пространственных способностей, подобно двум мальчикам в эксперименте Дэвида Фолкса, которые были среди участников его исследования детских сновидений в группе детей от тринадцати до пятнадцати лет. Эти двое мальчиков показывали средние результаты в учебе, их вербальные навыки и способность к запоминанию были в норме, но они демонстрировали ненормально низкие результаты при проверке их визуально-пространственных способностей и, в отличие от других детей из своей возрастной группы, очень редко рассказывали о своих сновидениях, когда их будили во время фазы REM. Да и те сновидения, о которых они все-таки говорили, отличались редкой будничностью и отсутствием фантазии.

Развитое визуальное воображение может также вносить свой вклад в необычные характеристики сновидений, обнаруженные Пейджелом у кинематографистов. Кино само по себе похоже на сновидение, и не зря на заре этого вида искусства темные кинозалы называли «дворцами снов». Многие известные режиссеры признаются, что в их произведения вкраплены фрагменты сновидений. Среди них Луис Бунюэль, превративший собственный сон о том, как он должен был играть роль, которую не репетировал и текст которой не помнил, в сцену из фильма «Скромное обаяние буржуазии». Федерико Феллини, который вообще говорил, что «сны – это и есть настоящая реальность», использовал свой детский сон о волшебнике в финальной сцене картины «8½». Ингмар Бергман целиком перенес один из своих снов на экран в фильме «Земляничные поляны»: это был сон о том, как рука, высунувшаяся из гроба, хватает героя, и он с ужасом видит, что у покойника его собственное лицо. «Я понял, что все мои фильмы – это сны», – утверждал Бергман. Достаточно недавний пример – фильм Ричарда Линклейтера «Жизнь наяву», в котором главный герой размышляет о природе сна, это фильм-сновидение, который герой переживает вместе с публикой. Эта работа Линклейтера подтверждает замечание, сделанное когда-то Жаном Кокто: «Кинофильм – это не пересказанный сон, это сон, который мы смотрим вместе».

Пейджел рассказывает, что некоторые участвовавшие в его исследовании кинематографисты намеренно использовали сны, чтобы преодолеть разные творческие трудности: «Сценаристы признавались, что сны подсказывали им повороты сюжета; что же касается актеров, то сны помогают им меняться при подготовке к новой роли».

Они использовали технику, именуемую инкубацией сновидений, с помощью которой можно сфокусироваться перед сном на проблеме, таким образом побуждая свободный от дневных ограничений мозг найти во сне неожиданное решение. Дирдре Барретт создала набор инструкций по инкубации сновидений: сначала надо описать проблему и, ложась спать, перечитать написанное. Уже в постели представьте, что вы видите сон об этой проблеме, и скажите себе, что действительно увидите его, начиная засыпать. Держите рядом с постелью блокнот и ручку, чтобы, проснувшись, сразу же записать то, что видели во сне, – пусть это даже и не имеет к проблеме прямого отношения.

Решение вовсе не обязательно придет в результате линейного, логичного процесса мышления, на который вы опираетесь в период бодрствования: спящий мозг чисто физиологически для этого не приспособлен. Если инкубация сработает, то решение, скорее всего, придет каким-то нелогичным, странным путем – вроде решения головоломки в эксперименте Уильяма Демента, когда один из испытуемых не понял, что ответ на нее – слово «вода», хотя видел во сне образы воды.

О подобном необычном ответе, полученном с помощью техники инкубации сновидений, рассказывает и сама Дирдре Барретт. Один индийский химик разрабатывал энзимы для очистки сырой нефти. Перед сном он сфокусировался на решении проблемы, а во сне увидел грузовик, доверху заваленный гнилой капустой. Поначалу сон показался ему совершенно бесполезным. Но когда он вернулся к работе, то внезапно понял, что смысл в нем есть, и большой: сгнившая капуста превращается именно в тот тип энзима, который он искал. Как говорит Барретт: «Сон – это прежде всего время, когда той части нас самих, которую мы не слышим, дозволено наконец высказаться, – и хорошо бы нам научиться слушать».