Книга: Голодная бездна
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 9

Глава 8

– Джаннер – еще то дерьмо… качественное, можно сказать, высшей пробы, – от Кохэна, сына Сунаккахко, отчетливо пахло смертью. Аромат этот, ощутимый, надо полагать, не только Тельмой, – Кохэна, как она успела заметить, в управлении сторонились – не был неприятен. Напротив, он казался столь же неотъемлемой частью масеуалле, как и ровные, треугольные зубы.
Еще и клыки вызолотил.
Зачем?
Тельма этого не понимала.
Привлекать к себе внимание, вызывать страх, недоверие… ненависть. Впрочем, возможно, он, истинный потомок Древней крови, наслаждался чужими эмоциями? Чуял их определенно, а потому и не отступал от Тельмы, держался в стороне, достаточно в стороне, чтобы не просить его убраться, но все же слишком близко.
Тельма не боялась.
Недоверие?
Пожалуй, в этом мире не осталось никого, кому бы она верила.
Ненависть?
Ее ненависть предназначалась не ему, а потому Кохэну, сыну Сунаккахко, было нечем поживиться. А он все одно не уходил.
Наблюдал.
О чем думал? Кто знает.
– Они с Мэйни терпеть друг друга не могут, – Кохэн тронул золотую фигурку оленя, свисающую с косы. – Рано или поздно, но он его сожрет…
– Кто и кого?
Олень сменился… кажется, выдрой? Не разглядеть. И глядеть не стоит, дурная примета. Не то чтобы Тельма верила в приметы, но с масеуалле никогда нельзя быть уверенным: слишком инакова их магия, пусть и осталась от нее лишь тень.
Он же усмехнулся и выдру – все-таки выдру – отпустил.
– А вот на это, милая дева, можно сделать ставку…
Тельма фыркнула. Милой она никогда себя не считала, а девой перестала быть еще в пятнадцать, разменяв никому ненужную невинность на доступ к закрытой части библиотеки.
Старый Йорге знал цену своим сокровищам.
– И как соотношение?
В черных глазах Кохэна блеснуло… что? Интерес? Насмешка? Если долго глядеть в глаза масеуалле, можно увидеть не только Бездну, но и Низвергнутых.
– Семь к одному в пользу Мэйни.
– Пожалуй, воздержусь.
– Ты не азартна?
– А мы уже на «ты»?
Он подобрался близко, слишком близко, и тонкий аромат смерти кружил Тельме голову.
– Почему бы и нет? – Кохэн коснулся щеки. Пальцы его были теплыми, но прикосновение… Тельма отодвинулась. – Такая красавица…
– Ты всем это говоришь? – Она встала. – И как?
– Обычно, верят. Нет женщины, которая не считала бы себя красивой…
– Или ты просто таких не встречал.
– Возможно. – Он склонил голову набок. И теперь разглядывал Тельму с неподдельным интересом, более того, он позволил прочувствовать этот интерес… – К слову, ты и вправду довольно…
– Симпатичная?
– Не веришь? Хотя… не верь… не то слово… и не миленькая. Хорошенькой тебя тоже назвать сложно, – он обходил Тельму по кругу, не спуская взгляда. – Но вот притягательной… такие необычные черты лица… его сложно забыть…
Намек?
И сердце бьется пойманной птицей, надо успокоиться, потому как страх масеуалле почует. Уже чует. Вон, как трепещут ноздри, и губы приоткрыты, дыхание частое, хриплое…
…он не может знать.
Откуда?
Среди маминых друзей не было никого из… этих… их вообще не пускали на Остров… и сейчас не пускают…
– Маленькая тайна? – Он оскалился, блеснув позолотой клыков… а в левый и рубин врезан.
Это что-то значит, Тельма читала, но…
– Маленькая сладкая тайна… или не маленькая? Давняя… – Кохэн сделал глубокий вдох и зажмурился. – Тяжелая… она тебя мучит, Тельма? Хочешь поделиться?
– Нет.
– Конечно… ведь тогда тайна перестанет быть тайной. – Он отстранился, и Тельма вздохнула с немалым облегчением.
Хватит с нее!
– Не волнуйся, – Кохэн не собирался отступать. Алый камень в его клыке на каплю крови похож, настолько похож, что Тельма не способна отвести от этой капли взгляда.
Магия масеуалле?
Или собственная Тельмы слабость? Плохо, если так. Она не желает быть слабой.
Не здесь.
– Не то чтобы мне вовсе нет дела до твоей тайны. Скорее уж я готов признать, что тайны есть у всех… большие и маленькие… грязные и не очень… сладкие… знаешь, чем старше тайна, тем слаще она на вкус…
– Прекрати, – Тельма встала.
Встала бы, но смуглая ладонь легла на плечо.
– Погоди. Я хочу тебя предупредить. Джаннер… дерьмо первостатейное, как я уже говорил, но при этом умен, наблюдателен и любопытен без меры. У него талант, Тельма. И чужие тайны он любит не меньше меня.
– Какое ему дело…
– Ему дело до всех, кто так или иначе связан с Мэйнфордом. А ты теперь связана. Ты новенькая и девушка. Джаннер считает девушек беззащитными, легкой добычей.
Пускай.
Тельма как-нибудь сумеет за себя постоять. Получалось же у нее это в последние десять лет…
– Он умеет находить слабые места. И правильные приманки. Он доберется до тебя… и расскажет много интересного…
– О Мэйнфорде?
– И о нем… хотя, к великому разочарованию Джаннера, в прошлом Мэйни нет ничего страшного… или отвратительного…
…да неужели? Или у Тельмы не те представления о страшном?
– …а вот я… – Кохэн присел на стол и руку протянул, но Тельма не позволила себя коснуться, что, впрочем, нисколько его не огорчило. – В свое время он неплохо на моей персоне тиражи поднял. Раскрыл людям глаза на кровавую мою натуру. И тебе раскроет. В приватном порядке.
– Ты этого боишься?
– Мне не нравится Джаннер. И я бы с огромным удовольствием вырезал ему сердце. Но, к сожалению, это все еще противозаконно…
Безумие.
И все-таки он говорит правду, а сожаление в голосе – неподдельно.
– Думаете, не смог бы? – Кохэн смотрел на Тельму сверху вниз. – Я вырос в Ацтлане, в том новом Ацтлане, который оставили нам милостью победителей. И страхом их, потому как поняли, что подобные мне слишком тесно связаны с землей. Никогда не верь в милость победителей.
– Не верю.
– И правильно… есть только выгода… им было выгодно запереть нас там. Резервация… знаешь, что такое резервация? Это кусок прошлого, запертый в каменных стенах. Возведенные с полтысячи лет тому, они по сей день прочны… неприступны… во всяком случае, не найдется глупца, который по собственной воле подошел бы к Ацтлану. Нельзя сказать, что мы вовсе под замком. Нет, деточка… имеются избранники… – он щелкнул пальцами, выхватывая нужные слова, – те, кому выпала высокая и все же сомнительная честь представлять малую народность масеуалле в Сенате. Там их не особо любят. А масеуалле и вовсе считают едва ли не отступниками… не без причины. Но это все пустяки… так вот, Тельма, мой дед был отмечен печатью Ицлаколиуке. Слышала о нем?
Тельма покачала головой.
– Чаще его называют Обсидиановым ножом… – голос Кохэна звучал мягко, и не говорил он – пел, растягивая слова, выплетая из них мелодию. Он раскачивался, что кобра перед броском, и черные жирные косы извивались, а золотые фигурки, вплетенные в них, позвякивали, вплетая свои голоса в чудовищную песню масеуалле. – Он ступает по земле босым, и ноги его черны, покрыты запекшейся кровью врагов. Его руки украшены тысячей тысяч шрамов, и за каждым – украденная душа. Он держит в левой обсидиановый нож, а в правой – четыре стрелы. За спиной его висит не щит, но Дымящееся зеркало, в котором Ицлаколиуке по желанию своему видит мир и каждого человека в этом мире. А еще зеркало плодит ядовитые туманы…
– Он ушел.
– Был низвергнут, как и прочие боги этого мира…
…и если хоть малая толика того, что о них пишут, правда, то факту сему следовало лишь порадоваться.
– Но здравомыслящие люди понимают, что подобная сила не исчезает бесследно. Потому и был оставлен Ацтлан. Потому правительство и говорит о территориальной его независимости. Потому старательно закрывает глаза на все, что происходит за стеной. Так вот, мой дед был отмечен печатью Ицлаколиуке. А моя мать сама взошла на алтарь его, и отец собственной рукой вырезал ей сердце. Я этого не помню, слишком мал был. Мы были малы. Близнецы среди масеуалле появляются редко, а потому полагают их знаком особого расположения богов…
…Тельма не видела.
Не позволят ей увидеть, но вот ощутить… горький дым на губах. Отблески костров, которые пылают на вершинах пирамид. Сами эти пирамиды, уродливые, приземистые, выросшие из напоенной кровью земли. Корни их уходят вглубь проклятого города, на них, могучих, держатся дома и улицы, мощенные желтым камнем.
Корни добираются до стены.
И сворачиваются, не смея коснуться ее…
– …мы росли, зная, что избраны богами… – этот голос пробивался сквозь гул ритуальных барабанов. – Нас кормили мясом…
…и Тельма не стала уточнять, чье именно это было мясо.
– …нам было семь, когда отец решил, что настал его черед уйти Дорогой Птиц. В тот год случилась засуха, и колодцы Атцлана опустели. Он наполнил их собственной кровью… так нам сказали… и весь город плясал и пел, восхваляя силу его духа и величие жертвы…
…и вновь огни, и вновь барабаны. Душный смерти аромат и сладкий – благовоний. С вершины пирамиды город глядится крошечным.
Он далек.
Манит.
Но там, внизу, живут те, кому выпало от рождения кровью своей питать низвергнутых богов, дабы ослабевшие крылья их хранили благословенный некогда Атцлан.
– …нам поднесли золотую чашу, до краев наполненную кровью его. И я прекрасно помню ее вкус. Не бойся, девочка, я уже давно не пил человеческой крови…
…но камень в его клыке не поблек.
– Нам было тринадцать, когда моя сестра расцвела. Наступило время, которого весь Атцлан ждал с нетерпением: нас представили богам.
…демонам.
…с кривыми ртами, с языками, что вываливаются из этих ртов, словно ковровые дорожки. Полуслепым, но жадным, вечно голодным, и ныне – больше, чем когда бы то ни было.
– …я помню тот день… как сейчас помню… я вижу его во сне, маленькая девочка, которой мнится, что нет горше ее горя. Не каждую ночь вижу, нет. Но мне хватает, чтобы память была наказанием. У моей сестры смуглая кожа. Узоры на нее ложились ровно… девять часов, Тельма… девять часов я должен был стоять неподвижно, пока их наносили, орлиным пером и кистью из волос альхаши. И когда не осталось ни миллиметра чистой кожи, наши волосы разделили. Заплели…
…и вновь гудели барабаны, торжественно и мрачно, наполняя чужую душу предвкушением события воистину грандиозного. Чудо? Чудеса в Ацтлане случались часто, к ним привыкли, но нынешнее…
– …на шею ее повесили ожерелье из белых цветов. Мне достались желтые. Дед сам явился за нами…
Сухой старик с пергаментной кожей. И кожа эта расписана черными узорами, но нынешние не нарисованы – вырезаны костяным ножом, и это верно.
Старик облачен в плащ из человеческих шкур.
А на седой голове его возлежит величайшее из сокровищ Атцлана – Багряный венец. Правда, в нем не хватает камня…
– …он взял меня за руку… и мою сестру… никогда прежде он не позволял себе прикасаться к нам. Именно тогда я понял, что слышу их, всех, запертых там внизу, полных не отчаяния, но гнева. Пока еще лишь гнева… и голода… я ощущал эхо силы их и ужасался тому, сколь велика она.
…лестница.
Каменные грубые ступени.
Пламя на стенах. Рисунки. Тельма могла бы проникнуть глубже, и тогда поняла бы их значение. Искушение велико. К чему слушать рассказ, если можно увидеть все самой? Но она все-таки держалась на грани чужой памяти.
– …их не так много уцелело… дед, пока вел, рассказывал, что до войны народ масеуалле хранили две дюжины богов, а еще дюжина служила им. Но слабые первыми пали в той войне, а сильные лишились сил, ибо отступники отказали им в праве на кровь, священном праве, на котором держалась Земля Белых цапель. Они принимали чужую веру, уходили под чужую руку сотнями и тысячами, сотнями тысяч, говоря, что устали дарить богам жизни родных и близких, забыв, что нет чести выше…
…здесь не слышно было барабанов.
И ничего не было, кроме камня и воды, кроме зала, слишком большого, чтобы факел в руках старика мог осветить его. Но факел опустился, коснувшись каменного желоба, и в нем вспыхнуло пламя, растеклось рекою, окружило зал.
– И потому боги вынуждены были оставить своих детей. Они скрылись в Бездне, а враги запечатали выход, надеясь тем самым лишить их сил…
…в школе эту историю рассказывают совсем иначе.
– Однако пусть врата и заперты, но не настолько, чтобы разорвалась связь. Некогда боги сотворили благословенную землю из плоти своей, наполнили ее кровью, а из костей вырезали тех, кого вы зовете масеуалле…
За чертою пламени скрывались демоны.
И лики их были уродливы, но Тельма нашла в себе силы заглянуть.
– Мы помним о том, что едины, что пока живы боги, жив и мир. И потому масеуалле кормят богов своей кровью.
Черная женщина с кривыми руками и огромным животом, из складок которого выглядывают летучие мыши. В пустые глазницы ее вставлены синие камни поразительной чистоты, и потому взгляд богини кажется живым.
– Идущая-в-Ночи. Она дает силу женщинам и лишает сил мужчин, если те забывают, что и мир вышел из женского лона…
Уродливый горбун с рогатой головой… и белокрылый змей, в пасти которого лежит окаменевший младенец… их осталось шестеро, Демонов Бездны, некогда владевших благословенным краем. И перед каждым старик останавливался.
Он кланялся.
И касался рассеченной рукой алтарного камня. Всего-то несколько капель крови, не жертва, но лишь приветствие.
Кровь уходила в камень.
Боги оживали.
Они смотрели на Тельму, именно на нее, призраком проникшей в чужую память, пусть и случилось это с дозволения Кохэна. И в глазах давно ушедших богов ей виделось… любопытство?
– Мою сестру избрала Та-что-осталась-без-Имени, – Кохэн теперь шептал. Оно и верно, как иначе? Разве в месте, где еще обретают боги, говорят в полный голос? – И дед был счастлив. Он был бы вдвое счастливей, если бы и меня удостоили высшей милости. Но… случилось так, что боги не взглянули на дрожащего мальчишку, который думал вовсе не о чести, а лишь о том, что желает жить. Мне столько лет внушали, что однажды я взойду на вершину пирамиды, возлягу на алтарь. А я боялся, девочка… я не желал этого, как желала моя сестра, но дрожал от одной мысли, что однажды мне вскроют живот и вытащат сердце, что швырнут его на золотое блюдо, а затем сожгут… я едва держался на ногах… а вот моя сестра… она светилась от счастья…
Девочка, тонкая и хрупкая, только вошедшая в пору своего девичества. Смуглая ее кожа, расписанная узорами, была лучшим одеянием для нежной ее красоты…
– На следующий день ее омыли в семи водах. И вновь расписали кожу, уже другими узорами. Это не просто рисунок, Тельма, а рассказ. О ее жизни, о нашей матери, отце. О бабке и деде… о всех тех, кто был прежде. И только мне не было места на ее коже. Нет, мне позволили смотреть, но… тогда я понял, что все равно обречен. Кому в Атцлане нужен тот, от кого отвернулись боги? Тогда-то, кажется, я и решил бежать…
И заговорили барабаны.
Зло.
Осуждая труса.
Никчемное создание, с душой бледной, краденой будто, ибо у настоящего масеуалле она смугла и бесстрашна. Но пока существу, чья участь еще не была решена, однако, вне сомнений, незавидна, дозволено было присутствовать на празднестве.
И вновь весь Атцлан собрался у подножия пирамиды.
Женщины разрисовали лица охрой, а мужчины резали плечи и живот, добровольно отдавая кровь, чтобы путь в небеса той, которая вновь напоит силой остывающее тело города, был легок.
Она же всходила по ступеням легко.
И рубиновый венец на челе ее полыхал огненной короной.
…даже ущербность ее не бросалась в глаза.
– Она поцеловала меня на прощание. И сказала, что нечего бояться. Что смерть – это просто мгновение. Зато дальше мы будем жить вечно. Она и вправду в это верила, – Кохэн облизал пересохшие губы. – Я же… я солгал ей, что если так, то скоро мы увидимся… но уже тогда решил бежать. Правда, я не знал, как это сделать.
Он не позволил увидеть смерть.
Только пламя камней.
Только обсидиановый кривой клинок в старческой руке, достаточно крепкой, чтобы нанести удар.
Только сердце на золотом блюде…
– Ночью город праздновал. Ее смерть дала достаточно сил, чтобы прожить несколько лет… ее душа… я знаю, Тельма, что на самом деле им нужны вовсе не кровь и сердца. Они пожирают души, и эти души наполняют их силой. Чем ярче душа, тем больше сил. Моя сестра сама была огнем, пламенем, которое согрело Атцлан. Дед обронил, что, возможно, еще в утробе она взяла и мою силу, в том нет моей вины, но нет и чести. Он оставил меня. Все оставили меня, празднуя. Я же… я не знаю, как нашел выход из пирамиды, в которой жил. И прошел через город. Верно, этот город сам желал от меня избавиться. Я очнулся у стены, понимая, что нет такой силы, которая сумеет ее преодолеть…
Тьма, сгустившаяся, плотная, что камень, сама ставшая камнем.
Стена неразрушима, связана многими заклятиями. Она не пропустит никого, на ком лежит хотя бы тень богов.
– Тогда я сделал то, за что проклят. Я отрекся. От моих богов. От моих предков. От деда… и сестры, которая отдала жизнь во имя Атцлана. Я отрекся от самой своей крови. И был, наверное, искренен, если стена расступилась… я просто вышел.
Всего-то и понадобилось – шаг во тьму.
И забыть о пристальном взгляде, который сверлит спину. Кто бы ни смотрел, он останется в Атцлане навеки.
– Я не знал, что меня ждет, но надеялся, что хуже, чем дома, не будет. Просто шел, по дороге, потом испугался, что по следу моему могут выпустить охотников, и свернул в лес. Меня учили охотиться… смешно, никто давно не живет охотой, и лес Атцлана – такой же реликт, как и сам Атцлан, но охотиться все равно учили. И в настоящем лесу эти знания пригодились. Я шел две недели. И боги не спешили покарать отступника. Более того, я больше не слышал их… города не слышал… пустота… тишина… жизнь. Ты не понимаешь, что такое жизнь, которая дана просто так, без всякой платы. Я убил первого своего оленя. И искупался в реке. Рыбу поймал. Руками. Я ел сырое мясо, наслаждаясь вкусом его… а потом вышел к городу… там-то меня патруль и задержал.
Запыленного грязного мальчишку, слишком непохожего на других бродяг, чтобы просто отвесить ему оплеуху…
…да и не столько внешность его привлекла, сколько массивные браслеты на запястьях, широкая полоса ожерелья с красными камнями. Фигурки, вплетенные в волосы…
– Я оказал сопротивление. Не пожелал расстаться с золотом, за что и был бит. Меня обвинили в краже, в нападении на полицейского, и, возможно, вздернули бы… к чему оставлять свидетеля, но на счастье мое в городе оказался Мэйнфорд. Он-то и разобрался, в чем дело. Забрал меня… и золото…
– И началась твоя новая счастливая жизнь…
– Новая – это да, – Кохэн вытащил золотую сову с рубиновыми глазами. – А вот счастливая… я не знал вашего языка, ваших обычаев. Я не знал вообще ничего, но хватило ума понять, что Мэйнфорд – мой единственный шанс как-то устроиться. Он нанял учителей. Для начала. Затем устроил в школу. Не скажу, что я был счастлив. Я ведь рос, уверенный, что любое мое желание есть закон. А в первый же день меня прилюдно выпороли за неуважительное отношение к наставнику. Школа была частной и дорогой, но это не избавило меня от проблем. Напротив… дети из Первого округа… попадались даже сенаторские отпрыски… и какой-то масеуалле… учителя и те видели во мне животное. Меня не столько учили, сколько дрессировали. Я терпел… а когда мне становилось невмоготу, когда я начинал думать, что, быть может, лучше было бы остаться… смерть – всего лишь мгновенье, я вспоминал богов… и то, что ныне меня не просто положат на алтарь… нет, с изменников снимают шкуру живьем. А затем, выпустив кишки, оставляют на солнце. И поверь, магия масеуалле позволяет сохранять им жизнь не на часы – на дни…
– А Мэйнфорд? – Тельме было несколько… неудобно, пожалуй. Откровенность? Пусть так, это его выбор, но любая откровенность подразумевает ответный шаг, а Тельма не настолько расчувствовалась, чтобы выложить все как есть.
– Во-первых, он считал меня ребенком, а с детьми он никогда не умел ладить. Во-вторых, он полагал, что выполнил свою задачу. Школа ведь была хорошей. Дорогой. В-третьих, я сам не жаловался, гордость мешала. Потом случилась одна история, и я едва вновь не попал на виселицу. Но Мэйнфорд и здесь помог… многое всплыло… скажем так, его отношения с родней и без того непростые, еще больше осложнились. У меня же появилось с полдюжины высокопоставленных недругов. Впрочем, это не помешало мне пойти в полицию… собственно говоря, здесь я и работаю в последние семь лет…
– Рада за тебя.
– Я и сам за себя рад. – Он оскалился, коснулся ногтем рубина. – А это на память оставил… хотя и без того на нее не жалуюсь. Так вот, девочка, к чему это я все…
И вправду, к чему?
Только ли затем, что эту вот историю можно преподнести иначе? И именно этого Кохэн опасается?
– Я чую в тебе тайну. И не только тайну. Не знаю, чем тебе наш Мэйни не угодил, но он хороший человек. Даже если отрешиться от того, сколько раз он спасал мою шкуру. И поэтому, если в дурной твоей голове зародилась вдруг мысль напакостить Мэйни, подумай еще раз хорошенько. я не позволю ему навредить.
Он спрыгнул со стола.
– А еще оглянись… быть может, твои обиды – не более чем твои фантазии…
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 9