Шерлок и Рекс прижали к двери какого-то чернокожего мужчину. Тот, похоже, был серьезно напуган.

– На табличке написано: позвонить в звонок.

– Фу, – сказал О’Лири собакам, и оба пса послушно замолчали и сели на пол. – Как вы вошли?

– Дверь была не заперта.

О’Лири редко ее запирал, а вечером выводил Шерлока и Рекса нести ночную стражу.

– Кто вы?

Пришедший не отрывал глаз от собак.

– Меня зовут Джордж Боувайн, мистер О’Лири.

Дэну встречалось это имя в материалах дела, которые дала Трейси, а Боувайн продолжал:

– Эдмунд Хауз изнасиловал мою дочь Аннабель.

Дэн прислонил бейсбольную биту к столу. Тридцать лет назад Эдмунд Хауз был осужден по обвинению в сексе с несовершеннолетней и получил шесть лет тюрьмы. Джордж Боувайн давал показания в суде после того, как Хауз был приговорен за убийство Сары Кроссуайт.

– Что вы здесь делаете в такой час, ночью?

– Я приехал из Юрики.

– Из Калифорнии?

Боувайн кивнул. С виду ему было под семьдесят, у него была седая, коротко подстриженная борода и солидные очки в черепаховой оправе. На нем была красно-коричневая кепка для гольфа и свитер с треугольным вырезом.

– Зачем?

– Потому что этот вопрос нужно решить лично. Я хотел увидеться с вами завтра утром и заехал убедиться, что адрес верный. Остановился здесь и увидел свет в окне. Дверь была не заперта, я поднялся по лестнице и увидел, что свет, который я видел с улицы, горит у вас в кабинете.

– Все это прекрасно, но вы не ответили на мой вопрос. Зачем вы проделали этот долгий путь, мистер Боувайн?

– Мне позвонил шериф Каллоуэй. Говорит, что вы хотите устроить повторный суд для Эдмунда Хауза.

Дэн начал понимать, к чему он клонит, хотя его и удивила решительность Боувайна.

– Откуда вы знаете шерифа?

– Я давал показания на суде над Эдмундом Хаузом.

– Я знаю. Я читал стенографический отчет. Шериф попросил вас убедить меня не представлять интересы мистера Хауза?

– Нет. Он просто сказал мне, что вы добиваетесь нового суда. Я приехал по собственной инициативе.

– Вы понимаете, почему мне трудно в это поверить.

– Я лишь прошу возможности поговорить с вами. Я расскажу свою часть. И не буду повторять дважды. А потом я вас покину.

Дэн задумался над этой просьбой. Он был недоверчив, но Боувайн казался искренним, а к тому же проделал восьмичасовой путь и не пытался скрыть цели своего визита.

– Вы понимаете, что у меня конфиденциальные отношения с моим клиентом.

– Понимаю, мистер О’Лири. Мне не интересно, что говорит Эдмунд Хауз.

О’Лири кивнул.

– Мой кабинет там.

Он щелкнул пальцами, два пса повернулись и бросились по коридору. В кабинете они снова заняли свои места на коврике, но не легли, а сели в готовности, навострив уши.

Боувайн снял пиджак, все еще блестевший от капель дождя, и повесил на вешалку у двери; этой вешалкой редко кто пользовался.

– Какие большие псы.

– Вы бы посмотрели на мои счета за их корм, – сказал Дэн. – Могу я вам предложить чашку кофе?

– Да, пожалуйста. Путь был не близкий.

– Какой вы пьете?

– Черный.

Дэн налил чашку и протянул ему. Вдвоем они сели за стол у окна, выходящего на Маркет-стрит. Когда Боувайн поднес свою чашку к губам, Дэн заметил, что рука его дрожит. За окном дождь застил небо и колотил по плоской крыше. Потоки шумели в водостоках и водосточных трубах. Боувайн поставил чашку и полез в карман, чтобы достать бумажник. Его рука задрожала еще сильнее, когда он стал доставать из пластиковых конвертов фотографии, и Дэн подумал, что это, возможно, болезнь Паркинсона. Боувайн положил одну фотографию на стол.

– Это Аннабель.

У его дочери были прямые черные волосы и кожа светлее, чем у отца. Ее голубые глаза говорили о смешении рас. Но не цвет кожи и глаз Аннабель Боувайн привлек внимание Дэна, а ее бессмысленное выражение лица. Она выглядела как вырезанная из картона.

– Видите шрам от брови?

Тонкая, едва заметная серповидная линия изгибалась от брови Аннабель до челюсти.

– Эдмунд Хауз сказал полиции, что имел секс с моей дочерью по ее согласию.

Боувайн положил рядом с первой вторую фотографию. На ней молодую девушку было почти не узнать: ее левый глаз распух и закрылся, порез на лице покрылся коркой запекшейся крови. Боувайн приподнял свою чашку, но рука затряслась так сильно, что он поставил ее обратно на стол. Потом закрыл глаза и сделал несколько размеренных вдохов и выдохов.

Дэн дал ему время прийти в себя, после чего проговорил:

– Не знаю, что вам сказать, мистер Боувайн.

– Он бил ее лопатой, мистер О’Лири. – Боувайн снова помолчал и вздохнул, на этот раз дыхание его было резким и хрипело в груди. – Видите, Эдмунду Хаузу было мало, что он изнасиловал мою дочку. Он хотел искалечить ее, и он бы продолжал бить ее, если бы она не нашла сил убежать. – Лицо Боувайна исказилось жалкой гримасой, он снял очки и красным носовым платком протер стекла. – Шесть лет. Шесть лет за то, что погубил жизнь молодой девушке, потому что кто-то ошибся, собирая доказательства. Аннабель была живой, общительной девушкой. Нам пришлось уехать, воспоминания были слишком ужасны. Аннабель так и не вернулась в школу. Она не может работать. Мы живем на тихой улице недалеко от озера в городке с низкой преступностью. Там спокойно. И каждую ночь мы запираем двери на засов и проверяем каждое окно. Это стало обычаем. А потом ложимся в постель и ждем. Я и жена ждем, когда она закричит. Это называют посттравматический синдром изнасилования. Эдмунд Хауз отсидел шесть лет. Мы отсиживаем почти тридцать.

Дэн вспомнил схожие показания из стенографического отчета, но слушать боль отца было куда тяжелее.

– Мне очень жаль. Никто не должен так жить.

Губы Боувайна сжались.

– Но кое-кто будет, мистер О’Лири, если вы сделаете то, что о вас говорят.

– Шериф Каллоуэй не должен был вам звонить, мистер Боувайн. Это нечестно по отношению к вам и ко мне. Я не хочу сказать, что это как-то умаляет случившееся с вами и вашей семьей…

Боувайн поднял руку, но в такой же жалкой манере, как и говорил.

– Вы хотите сказать мне, что Эдмунд Хауз, когда изнасиловал мою дочку, был молодым человеком, что это случилось почти тридцать лет назад, что люди могут меняться. – На его тонкие губы вернулась ироническая улыбка. – Позвольте мне избавить вас от хлопот. – Боувайн посмотрел на Шерлока и Рекса. – Эдмунд Хауз не похож на ваших собак. Его нельзя выдрессировать. И нельзя отозвать назад.

– Но он заслуживает честного суда, как и все остальные.

– Но он не такой, как все остальные, мистер О’Лири. Единственное место для таких, как Эдмунд Хауз, – тюрьма. Не заблуждайтесь. Эдмунд Хауз – очень буйный человек. – Боувайн молча собрал фотографии и спрятал в бумажник. – Я сказал свою часть. Больше не хочу отнимать у вас время. – Он встал и надел пиджак. – Спасибо за кофе.

– Вам есть где остановиться? – спросил Дэн.

– Да, я позаботился.

Дэн проводил Джорджа Боувайна в приемную. Боувайн открыл дверь, но снова оглянулся на Рекса и Шерлока.

– Скажите, они бы покусали меня, если бы вы их не отозвали?

Дэн погладил их по голове.

– Их размеры пугают, а их лай страшнее укусов.

– И все-таки, как мне представляется, они могут покалечить, – сказал Боувайн, выходя в коридор, и дверь за ним захлопнулась.