Услышав легкий стук в дверь, Драган Арманский поднял голову и увидел Лисбет Саландер в дверях с двумя кружками кофе из автомата. Он не спеша положил ручку и отодвинул в сторону бумаги с рапортом.

– Привет, – сказала Лисбет.

– Привет, – откликнулся Арманский.

– Визит доброй воли, – продолжила она. – Можно войти?

Драган на секунду зажмурился, потом указал на кресло для посетителей. Покосившись на часы, Лисбет увидела, что сейчас половина седьмого вечера. Одну из кружек она протянула Арманскому и опустилась в кресло. Они посмотрели друг на друга.

– Уже больше года, – заметил он.

Лисбет кивнула.

– Сердишься?

– А мне есть за что?

– Я не попрощалась.

Драган пошевелил губами. Он был ошеломлен, но в то же время испытал облегчение, что Лисбет Саландер все же жива. Еще он почувствовал глухое раздражение и сильную усталость.

– Не знаю, что тебе сказать, – продолжил он. – Ты ведь не обязана докладывать мне, чем занимаешься. Что тебе нужно?

Голос его звучал холоднее, чем он того хотел.

– Я и сама не знаю. Просто хотела поздороваться.

– Тебе нужна работа? Я больше не хочу тебя нанимать.

Лисбет покачала головой.

– Ты где-нибудь работаешь?

Она опять покачала головой. Казалось, она подыскивает слова, чтобы сказать что-то. Драган ждал.

– Я путешествовала, – наконец сказала Лисбет. – Вернулась в Швецию недавно.

Арманский задумчиво кивнул и оглядел ее. Лисбет Саландер изменилась. В ней проглядывали какие-то… признаки злости, что ли, особенно если судить по ее одежде и манере поведения. И она явно запихнула что-то себе в лифчик.

– Ты изменилась. Где ты была?

– Везде понемногу, – уклончиво ответила Лисбет, но продолжила, заметив его раздраженный взгляд: – Я поехала в Италию, потом – в Израиль, оттуда – в Гонконг через Бангкок. Ненадолго съездила в Австралию и Новую Зеландию, а потом поколесила по островам Тихого океана. Месяц провела на Таити, потом оказалась в США и последние месяцы жила на Карибах.

Он кивнул.

– Сама не знаю, почему не попрощалась.

– Потому что тебе всегда было наплевать на других, – спокойно прокомментировал Арманский.

Лисбет закусила губу и задумалась. Может быть, он и прав, но укор все равно казался ей несправедливым.

– Просто всем, как правило, наплевать на меня.

– Глупости, – возразил Арманский. – У тебя неправильный подход к людям. Людей, которые пытаются быть твоими друзьями, ты считаешь просто дерьмом. Это яснее ясного.

Наступило молчание.

– Хочешь, чтобы я ушла?

– Делай как хочешь. Ты только так всегда и делала. Но если ты сейчас уйдешь, сюда больше не возвращайся.

Лисбет вдруг растерялась. Человек, которого она всегда уважала, собирался его выставить. Она не знала, что и сказать.

– Прошло уже два года, как Хольгер Пальмгрен перенес удар. А ты его за все это время ни разу не навестила, – беспощадно продолжал Арманский.

Лисбет изумленно уставилась на него.

– Он жив?

– Ты даже не знаешь, жив ли он или мертв.

– Врачи говорили, что он…

– Тогда врачи много чего говорили, – перебил ее Арманский. – Сначала он был очень плох и не мог общаться, но за последний год произошло существенное улучшение. Ему еще трудно говорить, и нужно внимательно прислушиваться, чтобы понять, что он сказал. Он часто нуждается в помощи, но может все-таки сам дойти до туалета. Люди, которым он небезразличен, навещают его.

Лисбет сидела оцепенев. Два года назад именно она обнаружила Пальмгрена, когда с ним случился удар, и вызвала «Скорую помощь». Врачи качали головой, и их прогноз не обнадеживал. Первую неделю Лисбет не выходила из больницы, потом один из врачей сказал, что больной в коме и что он вряд ли очнется. С этого момента она перестала тревожиться и вычеркнула его из своей жизни. Просто встала и ушла из больницы, не оглядываясь. И даже не перепроверив информацию.

Лисбет нахмурила брови. Примерно тогда ей на голову свалились новые заботы из-за адвоката Нильса Бьюрмана и потребовали много внимания. И ведь никто, включая Арманского, не передал ей, что Пальмгрен жив, а тем более не сообщил, что ему лучше. То, что такое возможно, вообще не приходило ей в голову.

Лисбет почувствовала, что на глаза ее навернулись слезы. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой эгоистичной скотиной. И никогда раньше ее не распекали таким чудовищным тоном. Она опустила голову.

Короткое молчание прервал Арманский:

– Как у тебя дела?

Лисбет пожала плечами.

– На что ты живешь? Работаешь?

– Нет, работы у меня нет, и я не знаю, кем хотела бы работать. Но деньги у меня есть, мне хватает.

Арманский изучающе поглядел на нее.

– Я просто шла мимо, решила поздороваться… но работу я не ищу. Не знаю… для тебя я, может быть, и согласилась бы поработать, если ты во мне будешь нуждаться, но только если это покажется мне интересным.

– Подозреваю, что ты не станешь мне рассказывать, что там случилось в Хедестаде в прошлом году…

Лисбет хранила молчание.

– Что-то произошло. Мартин Вангер погиб после того, как ты заявилась сюда и взяла приборы для наблюдения, а кто-то угрожал вас убить. К тому же его сестра воскресла из мертвых. Это, мягко говоря, стало сенсацией.

– Я обещала ничего не рассказывать.

Арманский кивнул.

– И я подозреваю, что ты также ничего не расскажешь мне о том, какую роль сыграла в деле Веннерстрёма.

– Я помогала Калле Блумквисту собирать материалы, – сказал Лисбет заметно суше. – Вот и всё. Я не хочу быть в этом замешана.

– Микаэль Блумквист искал тебя днем с огнем. Он являлся сюда по крайней мере раз в месяц и спрашивал, не слышно ли что-нибудь о тебе. Он тоже о тебе беспокоится.

Лисбет молчала, но Арманский заметил, как ее губы сжались в узкую полоску.

– Не уверен, что он мне симпатичен, – продолжал Арманский. – Но он-то о тебе беспокоится. Я встретил его как-то осенью. Он тоже отказался говорить о Хедестаде.

Обсуждать Микаэля Блумквиста Лисбет не хотелось.

– Я только зашла поздороваться и сказать, что я снова в городе. Не знаю, надолго ли я здесь останусь. Вот номер моего мобильника и новый электронный адрес на случай, если я понадоблюсь.

Она протянула Арманскому кусок бумаги и поднялась. Он взял этот листок. Лисбет была уже в дверях, когда он ее окликнул:

– Подожди-ка. Что собираешься делать?

– Поеду проведаю Хольгера Пальмгрена.

– Ладно. Но я имел в виду… где ты будешь работать?

Она задумчиво посмотрела на него.

– Не знаю.

– Тебе же надо как-то зарабатывать на жизнь.

– Я же сказала, что обойдусь.

Арманский откинулся на спинку кресла и задумался. Когда речь шла о Лисбет Саландер, он никогда не был уверен, как понимать ее слова.

– Я так разозлился из-за твоего исчезновения, что почти решил никогда тебя не нанимать. – Он поморщился. – На тебя нельзя полагаться. Но материал ты собираешь отлично. Пожалуй, у меня есть текущая работа, которая тебе подойдет.

Она покачала головой, но вернулась к его письменному столу.

– Я не хочу брать у тебя работу. В смысле, деньги мне не нужны. Я серьезно говорю, экономически я справляюсь.

Драган Арманский поднял брови в знак сомнения. Наконец он кивнул:

– Ладно, ты справляешься, что бы это ни значило. Я верю тебе на слово. Но если тебе нужна работа…

– Драган, ты второй человек, которого я навестила, вернувшись домой. Мне не нужны твои деньги. Но на протяжении нескольких лет ты был одним из немногих, кого я уважаю.

– Ладно, но на жизнь-то всем надо зарабатывать.

– Сожалею, но мне уже неинтересно заниматься расследованиями. Дай знать, если у тебя действительно будут проблемы.

– Какие еще проблемы?

– Такие, в которых тебе не удастся разобраться. Если все застопорится и будет неизвестно, что делать. Хочешь, чтобы я на тебя работала, – дай мне что-нибудь интересное для меня. Может быть, даже в плане оперативной работы.

– Оперативной? Для тебя? Да ты же бесследно исчезнешь, когда тебе вздумается.

– Глупости. Разве я хоть раз запорола работу, за которую взялась?

Драган Арманский беспомощно глядел на нее. Выражение «оперативная работа» на их жаргоне означало целый спектр обязанностей, начиная от функций телохранителя и кончая охраной выставок художественных произведений. Его оперативниками были надежные опытные ветераны, часто бывшие полицейские. Причем девяносто процентов из них приходилось на мужчин. Лисбет Саландер не удовлетворяла ни одному критерию подбора персонала для оперативного отдела в «Милтон секьюрити».

– М-да… – протянул он с сомнением.

– Не стоит мучиться зря. Я все равно соглашусь только на ту работу, которая будет мне интересна, так что, скорее всего, я откажусь. Дай мне знать, если появится действительно заковыристое дело. Я хорошо разгадываю загадки.

Она повернулась и исчезла в проеме двери. Драган Арманский покачал головой. «Она чокнутая, действительно чокнутая», – подумал он.

В следующую секунду Лисбет опять появилась в дверях.

– Да, еще… Тут у вас двое парней целый месяц занимались тем, что охраняли актрису Кристину Ратерфорд от идиотов, посылавших ей анонимные письма с угрозами. Ты решил, что это кто-то из ее узкого круга знакомых, потому что автору писем известно много подробностей ее личной жизни…

Драган Арманский удивленно уставился на Лисбет Саландер. Его словно током ударило. «Она опять взялась за свое», – подумал он. Она заговорила о деле, про которое ровным счетом ничего не могла знать. «Ей неоткуда было это узнать».

– Что?..

– Забудь об этом деле. Все это фальшивка. Она сама и ее приятель написали все эти письма, чтобы привлечь внимание. В ближайшие дни она должна получить очередное письмо, и тогда, на следующей неделе, они сольют информацию в средства массовой информации. Вычеркни ее из списка своих клиентов.

Драган Арманский и слова не успел сказать, как Лисбет исчезла. Он сидел, уставившись на открытую дверь. Об этом деле она точно не могла ничего знать. Может быть, в «Милтон секьюрити» кто-то проболтался и держал ее в курсе дела? Но в агентстве об актрисе знали всего четыре-пять человек: сам Арманский, начальник оперативного отдела и кое-кто из сотрудников, расследовавших угрозы. И все они были проверенные, ответственные профессионалы…

Арманский почесал подбородок и взглянул на письменный стол. Папка с делом Ратерфорд лежала в ящике письменного стола, закрытом на ключ. В офисе работала сигнализация. Покосившись на часы, Арманский понял, что Харри Франссон, шеф технической службы, закончил рабочий день. Он включил компьютер, открыл почтовую программу и послал письмо Франссону с просьбой появиться у него завтра в офисе и установить скрытую камеру наблюдения.

Лисбет Саландер пошла прямо домой, в квартиру на Мосебакке. Она прибавила шагу, чувствуя, что надо спешить.

Она позвонила в больницу Сёдера и после нескольких перебросок с одного коммутатора на другой выяснила, где лежит Хольгер Пальмгрен. Четырнадцать месяцев назад его перевели в реабилитационный центр Ерштавикена, находящийся в Эльте. Лисбет сразу мысленно увидела Эппельвикен. Позвонив туда, она узнала, что сейчас пациент спит, но она может навестить его завтра.

Остаток вечера Лисбет провела, вышагивая взад-вперед по квартире. Настроение было ужасное. В постель она легла рано и почти сразу заснула. В семь утра проснулась, затем приняла душ и поела в супермаркете. В восемь она уже стояла у агентства по прокату машин на Рингвеген. «Мне нужна своя собственная машина», – подумала Лисбет, усаживаясь за руль той же самой «Ниссан Микра», что и в прошлый раз, когда ездила за вещами матери в Эппельвикен несколько недель назад.

Паркуясь у реабилитационного центра, она вдруг занервничала, но, взяв себя в руки, вошла в приемную и сказала, что хочет навестить Хольгера Пальмгрена.

Сидевшую в приемной женщину звали Маргит, о чем извещал бейджик на ее груди. Она заглянула в свои бумаги и сказала, что больной находится на лечебной физкультуре и освободится не раньше одиннадцати. Лисбет предложили посидеть в комнате ожидания или зайти попозже. Она вернулась на парковку, села в машину и в ожидании выкурила три сигареты. В одиннадцать она снова стояла в приемной. Ей сказали идти в столовую: по коридору направо, а затем налево.

Лисбет остановилась в дверях полупустой столовой и увидела Хольгера Пальмгрена. Он сидел лицом к ней, сосредоточив все свое внимание на тарелке. Вилку он неуклюже сжимал всей ладонью, сосредоточенно неся ее ко рту. Примерно каждая третья попытка оказывалась неудачной, и еда падала на стол.

Поникший всем телом, он выглядел лет на сто. Лицо его было странно застывшим. Он сидел в кресле-каталке. Тут до Лисбет наконец дошло, что он действительно жив и что Арманский не обманул.

Хольгер Пальмгрен выругался про себя, в третий раз пытаясь подцепить пудинг из макаронов на вилку. Он свыкся с тем, что не может как следует ходить и что многое он не способен делать сам. Но ему была омерзительна эта неспособность как следует есть и то, что у него, как у младенца, иногда текут слюни.

Головой он прекрасно понимал, что нужно сделать: направить вилку под прямым углом, подцепить еду, поднять и направить в рот. Но что-то нарушилось в самой координации, словно рука жила сама по себе. Когда Пальмгрен давал ей распоряжение подняться, рука уклонялась куда-то в сторону. Когда он посылал вилку ко рту, рука в последний момент меняла направление и тыкала в щеку и подбородок.

И все же Хольгер знал, что реабилитация дала некоторые результаты. Еще шесть месяцев назад рука тряслась так сильно, что он ничего не мог донести до рта. Теперь, хотя процесс еды был долгим, Пальмгрен все же справлялся сам. Он решил не сдаваться и продолжить упражнения, пока не сможет управлять своими конечностями.

Только он опустил вилку, как вдруг кто-то, стоявший за спиной, мягко забрал ее. Хольгер увидел, как чужая рука подхватила на вилку порцию макаронной запеканки и подняла вверх. Он тут же узнал этот кукольный кулачок, повернул голову и встретился глазами с Лисбет Саландер, стоявшей в нескольких сантиметрах. Она выжидающе уставилась на него с робким выражением лица.

Пальмгрен долго оставался неподвижным, только разглядывал ее лицо. Сердце вдруг страшно забилось. Наконец он открыл рот и принял еду.

Лисбет кормила его кусочек за кусочком. Вообще говоря, Пальмгрен терпеть не мог, чтобы его кормили за столом, но он понял, что Саландер ощутила потребность в этом. Она делала это не потому, что он стал беспомощным овощем. Кормление было для нее жестом сочувствия, которое ей вообще не было свойственно. Она отделяла порции подходящего размера, давала ему и ждала, пока он полностью не прожует. Когда Хольгер показал на стакан молока с соломинкой, она поднесла его так, чтобы ему было удобно пить.

За все время они не обменялись ни словом. Когда Пальмгрен проглотил последнюю порцию, Лисбет положила на стол вилку и вопросительно посмотрела на него. Он отрицательно покачал головой, показывая, что добавки не надо.

Хольгер откинулся на спинку кресла-каталки и глубоко вздохнул. Лисбет взяла салфетку и промокнула ему рот. Тут он почувствовал себя как глава мафии в каком-нибудь американском фильме, этаким capo di tutti capi, которому оказывают уважение. Мысленно он представил себе, как она целует ему руку, и улыбнулся этой абсурдной фантазии.

– Как думаете, здесь можно где-нибудь разжиться чашкой кофе? – спросила Лисбет.

Хольгер что-то пробормотал. Его язык и губы не создавали правильного звука.

– Серврстик зыгглм.

«Сервировочный столик за углом», – догадалась Лисбет.

– Вы будете? С молоком и без сахара? Как раньше? – спросила она.

Пальмгрен кивнул. Лисбет забрала поднос с посудой и вскоре вернулась с двумя чашками кофе. Он отметил, что она пьет черный кофе, который раньше не любила. Увидев, что Лисбет сохранила соломинку, через которую он пил молоко, Хольгер улыбнулся. Они посидели молча. Пальмгрен хотел бы рассказать ей уйму всего, однако не мог выговорить ни слова. Но глаза их все время встречались. У Лисбет было страшно виноватое выражение лица.

– Я думала, вы уже умерли, – сказала она. – Я не знала, что вы живы. Если бы знала, я бы никогда не… я бы уже давно навестила вас.

Хольгер кивнул.

– Простите меня.

Он снова кивнул и улыбнулся, но улыбка вышла кривая, губы перекосились.

– Вы были в коме, и врачи сказали, что вы, наверное, умрете. Они думали, что жить вам не больше суток, и я тогда ушла. Мне так жаль. Простите.

Он поднял руку и положил на ее крошечный кулачок. Лисбет крепко сжала его ладонь и вздохнула.

– Тычезла. – «Ты изчезла».

– Вы говорили с Драганом Арманским?

Пальмгрен кивнул.

– Я путешествовала, была вынуждена уехать. Ни с кем не попрощалась, просто уехала. Вы за меня беспокоились?

Он отрицательно покачал головой.

– Обо мне никогда не беспокойтесь.

– Я за тя нында споися. Ты фсяга спрасся. Но Армен споися. – «Я за тебя никогда не беспокоился. Ты всегда и со всем справишься. Но Арманский беспокоился».

Лисбет впервые улыбнулась, и Хольгер Пальмгрен наконец почувствовал, как у него отлегло от сердца. Это была ее обычная кривоватая улыбка. Он разглядывал ее, сравнивая лицо, хранившееся в памяти, с девушкой, сидевшей перед ним. Она изменилась: была собранной, чистой и хорошо одетой. Из губы исчезло кольцо, и ее… хм… татуировка на шее с изображением осы тоже исчезла. Она выглядела взрослее. Впервые за много недель Пальмгрен рассмеялся, но звук его смеха был похож на кашель.

Лисбет улыбнулась, рот ее еще больше скривился, и она вдруг почувствовала, как тепло, давно не ощущавшееся ею, наполняет ее сердце.

– Ты хршо справас («Ты хорошо справилась»), – сказал он и показал пальцем на ее одежду. Она кивнула.

– Я всегда отлично справляюсь.

– Кк тво новы пеки? – «Как тебе новый опекун?»

Хольгер Пальмгрен заметил, как лицо Лисбет помрачнело. Губы ее вдруг чуть сжались, но она посмотрела на него невинным взглядом.

– Он ничего… я с ним справляюсь.

Брови Пальмгрена недоуменно поднялись. Лисбет огляделась по сторонам и сменила тему:

– Вы здесь давно?

Пальмгрен был отнюдь не глуп. Он перенес удар, говорил с трудом, ему плохо давалась координация движений, но способность мыслить не пострадала, и его «радары» тотчас уловили фальшь в тоне Лисбет. За годы их знакомства он пришел к выводу, что она ни разу напрямую не солгала ему, но и далеко не всегда была откровенна. Ее способ солгать ему состоял в том, чтобы отвлечь его внимание. Что-то явно было не так с ее новым опекуном, и Хольгера это не удивило.

Он ощутил вдруг глубокое раскаяние. Сколько раз он подумывал, что надо бы связаться с коллегой Нильсом Бьюрманом, узнать, как обстоят дела у Лисбет Саландер, и каждый раз откладывал это на потом. А почему он ничего не предпринял по поводу ее недееспособности, пока еще был опекуном? Пальмгрен знал почему: просто, как эгоист, хотел сохранить с нею полноценный контакт. Он полюбил эту чертову невозможную девчонку как родную дочь, которой у него никогда не было, и ему хотелось иметь основания сохранить их отношения. Теперь же ему, старому губошлепу из центра реабилитации, было слишком сложно и трудно что-либо сделать для нее, когда еле-еле удается даже расстегнуть штаны в туалете. Ему казалось, что на самом деле это он предал Лисбет Саландер. «Но она выживет, несмотря ни на что… Она самая ловкая из всех, кого я встречал», – подумал он.

– Суд.

– Непонятно.

– Суд.

– Суд? Что вы имеете в виду?

– Ндо отмни ршн о тыоей недееспос…

Лицо Хольгера Пальмгрена покрылось красными пятнами и перекосилась, потому что он не мог издавать нужные звуки. Лисбет положила ладонь на его руку и легонько пожала.

– Хольгер… не беспокойтесь за меня. Я придумала план, как мне разобраться с моим состоянием недееспособности в ближайшее время. Сейчас это не ваша забота, но, вполне вероятно, мне понадобится ваша помощь. Хорошо? Вы сможете быть моим адвокатом, если потребуется?

Он покачал головой.

– Сшк стры. – Он постучал костяшками пальцев по поверхности стола. – Стры… маразмтык.

– Да уж точно, дубовая голова, если вы так считаете. Мне нужен адвокат, и я хочу, чтобы им были вы. Может, в суде вы и не сможете произносить пламенные речи в мою защиту, но дать мне совет, когда понадобится, сможете. Договорились?

Он снова отрицательно помотал головой, но потом кивнул.

– Рабш?

– Не поняла.

– Де ты рабш? Не Рманск? – «Где ты работаешь? Не у Арманского?»

Лисбет помолчала, прикидывая, как объяснить ему свою нынешнюю ситуацию. Не так-то это просто.

– Хольгер, я больше не работаю у Арманского. Мне больше не требуется работать у него, чтобы зарабатывать на жизнь. Деньги у меня есть, мне хватает, и у меня все в порядке.

Пальмгрен снова поднял брови.

– Впредь я часто буду вас навещать. Я вам все расскажу… но пока не будем спешить. Сейчас же предлагаю заняться кое-чем другим.

Лисбет нагнулась, поставила на стол сумку и вытащила шахматную доску.

– Мы с вами уже два года не баловались шахматами.

Хольгер уступил, не настаивал. Должно быть, девчонка задумала какую-то аферу и не хочет о ней рассказывать. Он, скорее всего, эту аферу не одобрил бы, но он знал Лисбет достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: что бы она ни затеяла, даже если и юридически нечистое, это не будет делом, идущим вразрез с божьими законами. Что отличало Лисбет Саландер в глазах Хольгера Пальмгрена от многих других, так это то, что она была действительно порядочным человеком. Загвоздка была в том, что ее личная мораль не всегда увязывалась с предписаниями закона.

Лисбет расставила перед ним шахматные фигуры, и Пальмгрен изумлением обнаружил, что это его собственная доска. «Должно быть, она прихватила ее из моей квартиры, когда я попал в больницу. На память, что ли?» – подумал он. Ему достались белые фигуры. Он вдруг почувствовал себя счастливым, как ребенок.

Лисбет Саландер просидела у Хольгера Пальмгрена два часа. Она обыграла его три раза, а во время четвертой партии явилась медсестра и прервала их баталию напоминанием, что пора на вечернюю лечебную физкультуру. Лисбет собрала фигуры и сложила доску.

– А как идут занятия лечебной физкультурой? – поинтересовалась она у медсестры.

– Упражнения, которые он делает, развивают мышечную силу и координацию. И у нас уже есть успехи, правда?

Последний вопрос предназначался Хольгеру Пальмгрену. Он кивнул.

– Вы уже можете пройти несколько метров, а к лету будете в состоянии самостоятельно гулять в парке. Это ваша дочь?

Лисбет и Хольгер Пальмгрен переглянулись.

– Прмн дчь. – «Приемная дочь».

– Как славно, что вы пришли его навестить. – Что означало: «Где же вы, черт побери, раньше были?» Лисбет сделала вид, что не почувствовала укора. Она нагнулась и поцеловала его в щеку.

– Я приду навестить вас в пятницу.

Хольгер Пальмгрен неуклюже поднялся с инвалидного кресла, и она проводила его, поддерживая, до лифта, где они расстались. Едва двери лифта закрылись, Лисбет пошла в приемную и спросила, нельзя ли поговорить с лечащим врачом. Ее послали к доктору А. Сиварнандану, кабинет которого находился в конце коридора. Она представилась и объяснила, что Хольгер Пальмгрен ее приемный отец.

– Мне хотелось бы знать ваше заключение о его состоянии и о прогнозе на будущее.

Доктор А. Сиварнандан раскрыл медицинский журнал Хольгера Пальмгрена и прочел первые страницы. У него было смугло-рябоватое лицо и тонкие усики, действовавшие Лисбет на нервы. Наконец он поднял голову. Как ни странно, доктор говорил с явным финским акцентом.

– В бумагах отсутствуют сведения о дочери или приемной дочери. И вообще, его ближайшей родственницей значится двоюродная сестра восьмидесяти шести лет, проживающая в Емтланде.

– Я была под его опекой с тринадцати лет и до того дня, когда его разбил удар. Тогда мне было двадцать четыре.

Лисбет порылась во внутреннем кармане куртки, достала ручку и перебросила ее доктору А. Сиварнандану через письменный стол.

– Меня зовут Лисбет Саландер. Запишите мое имя в его журнал. Я и есть его ближайшая родственница, ближе нет никого в целом свете.

– Может быть, это и так, – непреклонно заметил А. Сиварнандан. – Но, как ближайшая родственница, что-то уж очень долго вы не давали о себе знать. Насколько мне известно, до сих пор его иногда навещал один человек, не состоящий с ним в родственных отношениях, но именно он указан в качестве лица, с которым надо связаться, если состояние больного ухудшится или он умрет.

– Это, наверное, Драган Арманский.

Доктор А. Сиварнандан удивленно поднял брови и медленно кивнул.

– Верно. Я вижу, вы его знаете.

– Вы можете позвонить ему и проверить, кто я такая.

– В этом нет надобности. Я вам верю. Мне сказали, что вы два часа играли в шахматы с господином Пальмгреном. Но я не имею права обсуждать состояние его здоровья с вами без его согласия.

– А своего согласия этот упрямый баран ни за что не даст, потому что стал жертвой навязчивой идеи, что меня нельзя обременять своими напастями и что он до сих пор несет ответственность за меня, а не я за него. Тут вот какое дело: вот уже два года я думала, что он умер. Вчера я узнала, что он жив… ну, в общем, это трудно объяснить, но мне нужно знать, каков прогноз и поправится ли он.

Доктор А. Сиварнандан взял ручку и аккуратно вписал имя Лисбет Саландер в медицинский журнал Хольгера Пальмгрена. Он попросил также ее идентификационный номер и телефон.

– Так. Ну, а теперь вы формально его приемная дочь. Возможно, это и не строго по правилам, но раз уж вы первый человек, посетивший его после Рождества, когда сюда заезжал господин Арманский… В общем, вы сами видели его сегодня и наблюдали, что у него проблемы с координацией движений и ему трудно говорить. Он же перенес удар.

– Я знаю. Это я нашла его после удара и вызвала неотложку.

– А… Тогда вы знаете, что он три месяца провел в отделении интенсивной терапии и долго был без сознания. Часто пациенты вообще не выходят из комы, но иногда это случается. Очевидно, не судьба ему была умереть сейчас. Сначала его перевели в отделение для хронических больных деменцией – тех, кто не способен обойтись без посторонней помощи. Вопреки прогнозам он стал проявлять признаки улучшения, и тогда его перевели сюда, в реабилитационный центр, девять месяцев назад.

– А какие у него перспективы?

Доктор А. Сиварнандан развел руками.

– Есть у вас магический кристалл волшебнее моего? Сказать по правде, не знаю. Он может умереть от кровоизлияния в мозг хоть сегодня ночью. Или может сравнительно нормально прожить еще двадцать лет. Не знаю. Тут, как говорится, на все воля божья.

– А если он проживет еще двадцать лет?

– Реабилитация у него проходит тяжело. Лишь в самые последние месяцы наступили заметные улучшения. Шесть месяцев назад он еще не мог есть без посторонней помощи. А месяц назад едва вставал с инвалидного кресла, что частично обусловлено атрофией мышц от долгого лежания в постели. Теперь же он даже может самостоятельно ходить, пусть и немного.

– А будет у него улучшение?

– Да, причем заметное. Первый этап был очень трудным, а теперь мы, что ни день, отмечаем новые успехи. Он потерял два года жизни, но через несколько месяцев, к лету, я думаю, сможет гулять у нас в парке.

– А как с речью?

– Здесь сложность в том, что у него поражены как речевой, так и двигательный центр. Долгое время он был вял, как парниковый овощ. С тех пор мы постарались, чтобы он научился управлять своим телом и говорить. Иногда ему трудно вспомнить нужное слово, и нужно заново учить его словам. В то же время это отнюдь не то же самое, что учить ребенка говорить, – он понимает значения слов, но не может их выговорить. Дайте ему еще пару месяцев, и вы увидите, насколько лучше его речь станет по сравнению с сегодняшней. То же самое касается его способности ориентироваться. Девять месяцев назад он не различал право от лева и верх от низа.

Лисбет задумчиво кивнула и на пару минут задумалась. Теперь ей даже нравился доктор А. Сиварнандан со своей индийской внешностью и финским акцентом.

– А что значит «А» перед вашей фамилией? – неожиданно спросила она.

Он улыбнулся и ответил:

– Андерс.

– Андерс?

– Я родился в Шри-Ланке, но меня усыновили приемные родители из Турку, когда мне было всего несколько месяцев.

– Ну, хорошо, Андерс, а чем я могу помочь?

– Навещайте его. Стимулируйте интеллектуально.

– Я могу приходить каждый день.

– Приходить каждый день не нужно. Если он вас любит, то я хочу, чтобы он ждал ваших приходов, но не был ими пресыщен.

– Есть ли какое-нибудь специальное лечение, способное ему помочь? Я оплачу его стоимость.

Доктор улыбнулся словам Лисбет, но тут же снова посерьезнел.

– Боюсь, что мы и есть те, кто обеспечивает специальное лечение. Конечно, я был бы рад иметь больше средств, а также чтобы у нас не было сокращения штатов, но уверяю вас, он получает очень квалифицированную помощь.

– А если бы вам не грозило сокращение штатов, что вы могли бы ему предложить?

– Для такого пациента, как Хольгер Пальмгрен, идеальным выходом было бы прикрепление личного тренера на полный рабочий день. Но таких ресурсов в Швеции давно уже нет.

– Наймите ему тренера.

– Что-что?

– Наймите личного тренера для Хольгера Пальмгрена. Найдите самого лучшего. Сделайте это завтра же. И позаботьтесь, чтобы у него было все необходимое оборудование – в общем, все, что требуется. Я прослежу за тем, чтобы вам выделили необходимые средства уже к концу этой недели, на зарплату тренеру и на закупку оборудования.

– Да вы шутите.

Лисбет взглянула на доктора Андреса Сиварнандана жестким недвусмысленным взглядом.

Миа Бергман нажала на тормоз своего «Фиата» у тротуара возле станции метро «Гамла стан». Даг Свенссон открыл дверь и протиснулся на переднее место около водителя прямо на ходу. Он наклонился и поцеловал ее в щеку, а она тем временем выводила автомобиль из-за рейсового автобуса.

– Привет, – сказала Миа, не спуская глаз с транспорта по соседству. – У тебя такой озабоченный вид. Случилось что-нибудь?

Даг Свенссон вздохнул и пристегнул ремень безопасности.

– Ничего серьезного. Просто есть несуразности с текстом.

– А какие?

– До сдачи книги остался месяц. Я уже провел девять из двадцати двух запланированных встреч. А с Бьёрком из Службы безопасности ничего не получается. Чертовски не везет: он сел на больничный, но к домашнему телефону не подходит.

– А он не в больнице?

– Не знаю. Ты когда-нибудь пыталась получить информацию в Службе безопасности? Они даже не хотят подтвердить, что он у них работает.

– А ты не пробовал связаться с его родителями?

– Оба умерли. И он не женат. Есть брат, но тот живет в Испании. Я просто не знаю, как его найти.

Миа Бергман покосилась на своего бойфренда, лавируя по Шлюзу по направлению к Нюнесвеген.

– В крайнем случае, придется вырезать кусок о Бьёрне. Блумквист требует, чтобы все те, кого мы обвиняем, получили возможность прокомментировать разоблачение, прежде чем мы сделаем их имена достоянием гласности.

– Жаль было бы остаться без сотрудника тайной полиции, который таскается по проституткам. Что думаешь делать?

– Поищу его как следует. А ты сама как себя чувствуешь? Нервничаешь? – Даг шутливо ткнул ее пальцем в бок.

– Нет, пожалуй. В следующем месяце у меня защита, а я спокойна, как лед.

– Ты же знаешь свою тему. Чего же тогда нервничать?

– Посмотри, что лежит на заднем сиденье.

Даг Свенссон обернулся и увидел пластиковый мешок.

– Миа! Она уже напечатана! – воскликнул он. – «Из России с любовью. Трафикинг, организованная преступность и меры, принимаемые обществом. Миа Бергман». Я-то думал, она будет готова не раньше следующей недели. Класс! Надо будет открыть бутылку вина, когда окажемся дома. Поздравляю, доктор наук!

Он наклонился и поцеловал ее в щеку.

– Спокойно. Доктором я стану через три недели, а ты держи руки при себе, пока я за рулем.

Даг захохотал, но вскоре посерьезнел.

– Кстати, вот тебе ложка дегтя в бочку меда… или что-то вроде… Помнишь, как примерно с год назад ты брала интервью у девушки по имени Ирина П.?

– Да, Ирина П., двадцати двух лет, из Санкт-Петербурга. Впервые приехала сюда в девяносто девятом году, потом возвращалась несколько раз. А что?

– Сегодня я встретил Гульбрандсена – полицейского, который расследовал деятельность борделя в Сёдертелье, на юге Стокгольма. Ты читала на прошлой неделе, что в Сёдертельском канале выловили утопленницу? Об этом писали в вечерних газетах. Оказалось, что это Ирина П.

– Какой ужас!

Они помолчали. Машина проезжала Сканстуль.

– Я пишу о ней в диссертации, – сказала наконец Миа. – Она упоминается под псевдонимом Тамара.

Даг Свенссон раскрыл диссертацию на разделе «Интервью» и отыскал Тамару. Он углубился в чтение, а Миа тем временем проехала через площадь Гульмарсплан и мимо «Глобен-арены».

– Ее привез сюда некто по имени Антон.

– Это тоже псевдоним. Я не могу приводить настоящие имена. Меня предупредили, что это может повлечь критические замечания на защите, потому что девушки рискуют жизнью. Я также не могу приводить имена их клиентов, так как тогда они могут вычислить, с кем из девушек я говорила. Вот почему во всех приводимых случаях я использую лишь псевдонимы или неназываемые персонажи и не даю никаких специфических деталей.

– А кто этот Антон?

– Есть предположение, что его имя Зала. Его личность установить не удалось, но мне кажется, он поляк или югослав, и, скорее всего, его зовут как-то иначе. Я разговаривала с Ириной П. четыре или пять раз, и лишь в самый последний раз она назвала его по имени. Она собиралась изменить свою жизнь, покончить с нынешней, и жутко боялась его.

– М-да… – буркнул Даг.

– Что ты хочешь сказать?

– Тут вот что… Мне довелось слышать это имя с неделю назад.

– А в связи с чем?

– У меня был острый разговор с неким Сандстрёмом. Он один из интересующих нас сексуальных клиентов, по профессии журналист. Мерзавец, каких мало.

– А в чем дело?

– В сущности, он даже не журналист. Так, делает рекламные буклеты для предприятий. И он одержим дикими фантазиями на тему насилия, которые воплощал с помощью той девушки…

– Я знаю. Я же разговаривала с ней.

– А ты отметила, что он компоновал информационный буклет для Института здравоохранения о болезнях, передаваемых половым путем?

– Вот этого я не знала.

– Я с ним говорил на прошлой неделе. Он был совершенно сломлен, когда я выложил перед ним всю собранную документацию и спросил, почему он связывается с несовершеннолетними проститутками из стран Восточного блока, чтобы воплощать свои жестокие фантазии.

– Ну и…

– Он оказался в положении не только потребителя секс-услуг, но и человека, сотрудничавшего с сексуальной мафией. Он назвал мне несколько известных ему имен, в том числе и Зала. Ничего особенного он про него не рассказывал, но я запомнил необычное имя.

Миа покосилась на Дага.

– И ты знаешь, кто он? – спросил тот.

– Нет. Мне так и не удалось выяснить это. Он так и остался именем, всплывавшим там и сям. Похоже, девушки ужасно его боятся, и никто не стал ничего рассказывать.