В самом опасном районе Западного Особого военного округа – в Белостокском выступе – действовала 3-я армия со штабом в Гродно, подкомандованием генерал-лейтенанта Кузнецова.

В распоряжении генерал-лейтенанта имелись пять стрелковых дивизий и 11-й мехкорпус (две танковые и одна моторизованная дивизии).

Надо отдать должное Кузнецову – через месяц после начала войны он смог вывести полтыщи вооруженных красноармейцев и командиров частей, с боями прорываясь к своим.

Пожалуй, именно 3-я армия угодила под главный удар гитлеровской группы «Центр» – бойцы генерала Кузнецова встретили 3-ю танковую группу генерала Гота и 9-ю полевую армию генерала Штрауса, поддержанных 2-м воздушным флотом Люфтваффе. А 3-ю армию прикрывала с воздуха 11-я смешанная авиадивизия под командованием полковника Ганичева.

В составе 11-й САД находились два истребительных полка.

127-й ИАП, имевший на вооружении «И-153», базировался в Скиделе и Лесище, а 122-й ИАП (сплошь «И-16») размещался на полевом аэродроме Новы-Двур и на базовом в Лиде.

Третий по счету, 16-й скоростной бомбардировочный полк, находился на аэродромах Желудок и Черлёна – там стояли старые бомбовозы СБ и новые «Пе-2».

План у Жилина был прост, как столовая ложка: заставить полковника Ганичева, хотя бы под дулом пистолета, привести всю матчасть в полную боевую готовность – к утру 22 июня самолеты должны быть заправлены и снаряжены боекомплектом.

Чтобы пилоты сидели в кабинах, прогревая моторы, готовясь взлететь и бить врага.

Это была программа-минимум.

Программа-максимум предполагала гораздо больший охват – привлечение истребителей и бомбардировщиков на ближайших аэродромах – в Кватерах, Росси, Оранах, Каролине и так далее.

Было бы совсем здорово, кабы удалось поднять в воздух те двести с лишним истребителей «МиГ-3», что имелись в ЗапОВО.

Впрочем, и на «И-16» можно было драться с фашистами.

Хоть этот истребитель и устарел, но вооружен был неплохо, и в опытных руках будет опасным противником для «Ме-109».

К полудню 21 июня два «Яка» сели на аэродроме Новы-Двур.

С юга поле подпиралось лесным урочищем «Хвуйновщизной», а к северу проходили шоссе и железная дорога на Августов.

Когда-то аэродром был имением польского помещика-пилота и назывался «Бобра Велька». Мироед устроил запруду на реке Бобр, от которой шла липовая аллея к господскому дому – небольшому двухэтажному строению, а дальше простиралась обширная квадратная поляна, километр на километр – полевой аэродром.

Сверху были видны «ишачки», выстроившиеся на стоянке, ряды палаток, полосатая «колбаса» ветро-указателя.

Взлетно-посадочная полоса проходила с востока на запад, так что круги вить не пришлось, Жилин сразу пошел на посадку. Ведомый, вернее, ведомая села следом.

Первым, кто подбежал к «Якам», оказался старый знакомец Жилина – Сергей Долгушин.

Увидав, кто вылезает из кабины, Долгушин выпучил глаза и вытянулся во фрунт.

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант! – отбарабанил он.

– Вольно, Сергей Федорович, – улыбнулся Иван.

Долгушин слегка растерялся.

– А-а…

– Слухом земля полнится. Кто тут из начальства?

– Да все! Даже комдив залетел.

– Ганичев?

– Он самый, товарищ генерал-лейтенант.

– Отлично… Маша! Ты как?

– Нормально! – отозвалась Нестеренко.

– Моя жена, – представил ее Жилин. – Ну что, товарищ младший лейтенант? Пошли. Завтра у нас, у всех трудный день…

– А что завтра, товарищ генерал-лейтенант?

– Война.

Долгушин молчал до самого штаба.

Все знали, что война вот-вот начнется, и товарищ Сталин в мае еще призывал летчиков к боям готовиться, а все ж неожиданно это.

Война…

– Товарищ генерал-лейтенант, а командующий округом приказал пушки поснимать с самолетов и ящики с боеприпасами!

– Расстрелять его за это надо, сволочь такую!

Небрежно козырнув вскочившему дежурному, Жилин прошел прямо в кабинет командира полка.

Все были там – командир 122-го ИАП полковник Николаев, комдив Ганичев и его зам Татанашвили, тоже полковник. При появлении Ивана все подтянулись.

– Здравствуйте, товарищи, – спокойно сказал Жилин и спросил у Николаева, показывая на телефон: – Вы позволите? По ВЧ?

– Да, да, конечно!

Позвонить в Москву через Минск получилось, а кремлевский номер Сталина Иван помнил, как пин-код карточки «Сбербанка».

Этот номер был открыт, вождь оставался в «зоне доступа» – любой мог позвонить Иосифу Виссарионовичу. Правда, не все решались…

В трубке щелкнуло, и послышался глуховатый голос:

– Сталин слушает.

Иван коротко выдохнул и начал:

– Товарищ Сталин, это Павел Рычагов. Я был дурак, и даже не прошу прощения за ту выходку. Я нанес вам оскорбление, которое смывается только кровью, и скоро у меня появится прекрасная возможность пролить ее… Вы получили пакет из Липецка, товарищ Сталин?

На секунду зависло молчание, а потом вождь осторожно спросил:

– Какой пакет?

– Пакет, а в нем конверт с общей тетрадью – такая, в холщовом переплете!

Прикрыв трубку ладонью, Жилин сказал тихонько:

– Товарищи, вы не могли бы оставить кабинет? Так надо.

Все только закивали и на цыпочках вышли.

– Откуда вы знаете про тетрадь, товарищ Рычагов?

– Это я передал ее.

– Ви?! – от волнения у Сталина проявился акцент.

– Все, что там написано, – правда, – заторопился Иван. – Я очень прошу выслушать меня, товарищ Сталин, даже если вам покажется, что я несу чушь.

– Я вас слушаю, товарищ Рычагов, – сухо сказал Иосиф Виссарионович.

– Вы верите в медиумов, товарищ Сталин?

– Ви хотите визвать духов? – в голосе вождя чувствовалась насмешка.

– Нет. Просто так вышло, что я… вызвал… м-м… ну, пусть духа, но только из будущего. Это летчик, полковник в отставке, его убили в 2015 году. Все, что написано в тетради, – это от него. Все – правда. Завтра начнется война с фашистами… Товарищ Сталин! Я прекрасно понимаю, что вам трудно поверить мне, да и не должны вы верить – тут знать надо, за вами же страна, народ! Но я могу доказать, что все, изложенное мною, истинно. Сегодня, 21 июня, ровно в полдесятого вечера, Молотов примет в своем кремлевском кабинете посла Германии Шуленбурга по поводу нарушений границы СССР немецкими самолетами. Сегодня же, только раньше, в двадцать семь минут шестого, он зайдет к вам в кабинет. Молотов, я имею в виду. В пять минут восьмого прибудут члены Политбюро – Ворошилов, Берия, Маленков. Пригласят Тимошенко, Кузнецова и Жукова. Кстати, Жуков сообщит вам о звонке начштаба Киевского военного округа Пуркаева, который доложит ему – мол, к пограничникам вышел перебежчик, немецкий фельдфебель, и выдал совсекретные сведения о том, что немецкие войска выдвигаются в исходные районы для наступления. И в первом часу ночи вы прикажете направить директиву войскам – о приведении в полную боевую готовность. Пожалуйста, товарищ Сталин! Вычеркните из нее второй пункт – «не поддаваться на провокации»! Немцы ударят всеми силами, и тут промедление смерти подобно! Прикажите дать немедленный отпор всеми средствами, а уж мы им врежем!

Сталин подышал в трубку и спросил:

– Где ви находитесь, товарищ Рычагов?

– Мне бы не хотелось раскрывать свое местонахождение… 24 июня меня приказано арестовать. Верно? Признаю, что виноват – видел, что в ВВС развал, но так и не сделал «работу над ошибками»… Я в семнадцати километрах от границы, товарищ Сталин, и намерен встретить врага лицом к лицу. Тот дух… из будущего… Он не просто рассказывал – я видел то, что он помнил, что пережил. Я знаю, что завтра утром миру – конец.

Вождь помолчал и сказал:

– Хорошо, товарищ Рычагов. Мы подумаем над вашими предложениями. До свидания.

– До свидания, товарищ Сталин.

Жилин осторожно положил трубку на аппарат, словно она была из тонкого стекла, и поник слегка, скидывая напряг. Главное сделано – пакет у вождя. Вопрос: поверит ли Сталин откровениям «духа»? Хотелось бы, конечно…

Да пусть хоть что-то, хоть как-то изменится к лучшему!

Тяжело поднявшись, Иван вышел в коридор.

Командование стояло и смотрело на него, не мигая, как бандерлоги на питона Каа. Жилин обвел глазами всех.

– Завтра утром, товарищи, немецкие войска перейдут в наступление по всему фронту, от Черного моря до Баренцева. На нашем участке врага надо ждать в два тридцать. Налет вражеской авиации состоится в полчетвертого утра.

– Война? – разлепил губы полковник Николаев.

– Война.