Все утро Кузьмич, погоняя запаренных техников, менял на жилинском «МиГе» мотор – ресурс, весьма скромный, был выработан. Новый, заботливо перебранный и прощупанный двигатель обещал добавить километры к скорости, но время, время!

Поэтому на очередную штурмовку вылетела четверка из 2-й эскадрильи и четверка Баукова. Жилин замотался, мечась по аэродрому, описывая треугольник КП – ПАРМ – стоянка.

Когда самолеты вернулись с задания, Иван колдовал над пулеметом БС и не сразу заметил убыль.

– Ни хрена себе… – протянул Кузьмич, и лишь тогда Жилин выглянул из-под крыла, где возился с «Березиным», возлежавшим на чистом брезенте.

Выглянул – и похолодел.

Самолеты были прострочены вдоль и поперек. Не было понятно, как они вообще смогли долететь. Но главное – убыль.

При первом взгляде Ивану показалось, что вернулось только три самолета из четырех. Заметив в кабине понурого Аганина, он быстро приблизился и крикнул:

– Игорь где? Боря, слышишь? Где «Хмара»?

Аганин посмотрел на него – и заплакал.

Это было страшно: сурового вида мужик с простым, обветренным лицом, плакал, кривя лицо и жмуря глаза, словно слезы жгли их.

У Жилина опустились руки.

С самого начала войны он терял товарищей. Именно товарищей. Иван не позволял себе привязываться, поскольку хоронить друга – это горе.

Лучше держаться ото всех на расстоянии, отдалять людей, и тогда неизбежные на войне потери не принесут тебе сильную боль, не проходящую с годами.

Но с Литвиновым этот фокус не удался – Игорь был слишком открытым человеком, веселым и жизнерадостным – как ты его отдалишь? Все пилоты эскадрильи были комэску товарищами, но Литвинов как-то просто и естественно стал ему другом.

Любой прикроет его и не бросит – на том и стоит фронтовое братство, но Игорь… Только с ним Жилин мог говорить о поэзии, читать наизусть любимого Пушкина, Цветаеву и Гумилева.

«Хмара» все понимал, и даже показывал свои собственные «вирши», как он их называл.

Неоконченные, словно вырванные из текста, они не поражали особым талантом, но что-то в них было.

Стихотворение называлось «Итоги». Жилину малость резало слух это вот «в рук», но он не цеплялся. А больше всего ему нравилась концовка:

…Иван отстраненно смотрел на Баукова, на Аганина, слушал, как они рассказывали про две шестерки «Мессеров», и кивал.

Он все понимал, и ребятам нечего было перед ним оправдываться. На войне как на войне.

А в голове безостановочно крутились «вирши» Литвинова:

Видать, посетила влюбчивого Игореху несчастная «лямур», вот и излился. Дымок забвенья…

Неожиданно Жилин будто прозрел – из боя не вернулись два самолета! Он встряхнулся.

– …«Хмара» его сбил, – продолжал бубнить Бауков, – а ведомый почти в упор по кабине, только осколки брызнули. «Жила» так из пике и не вышел – забурился в землю на всей скорости…

– Далеко это случилось? – спросил Иван деревянным голосом.

– Прямо на линии фронта, оба – возле наших позиций. Я видел сверху, как пехота бежала, а толку? От Игорехи головешка осталась, а Ванька… Сам знаешь, командир, как оно бывает, если сверзиться с трех тысяч, да со всей дури об землю.

– Знаю, – выдавил Жилин. – Просто, думаю, как бы ребят схоронить по-человечески.

Хлопнув расстроенного Баукова по плечу, он приказал отдыхать, а сам пошагал к КП.

В голове было пусто.

Никто, наверное, еще не бывал в подобном положении.

Каково это – хоронить самого себя? Пережить собственную смерть? «Жила»… «Хмара»…

Ивану было даже немножечко стыдно – к своему «альтер эго» он относился, в общем-то, равнодушно. Было, конечно, любопытство, немного болезненное, но сближения никакого не было – Жилина отталкивала сама странность подобных отношений, себя с собой.

Даже не так.

Иван никогда не равнял себя с этим русоволосым парнем, они были рядом, но не вместе. А вот Игорь…

Жилин судорожно вздохнул и смежил веки. Была боль, была тоска – погиб его друг. И поднималась из глубин перепутанного естества холодная ярость.

Ах, что он устроит этим летунам со свастиками на килях!

Какую резню в небесах! Внезапно Иван остановился.

Это что же получается? Лейтенант Жилин погиб, а полковник Жилин жив-здоров?

«Дурило! Полковник отдал концы еще в Киеве! Ты – это память, душа, сознание! Бесплотный «дух» из будущего!»

Ощутив вдруг страшную усталость, Иван сгорбился и пошагал дальше, безразлично наблюдая за начальником штаба, что бежал ему навстречу. Толстенький майор Трошкин был немного забавен и совершенно не походил на красного командира.

– Товарищ генерал! – закричал он. – Вас к телефону! Срочно!

Когда Жилин вбежал в КП, то увидел бледную радистку и Николаева, стоявшего по стойке «смирно». В вытянутой руке комполка держал телефонную трубку. Приняв ее, Иван глухо сказал:

– Да?

– Сталин говорит.

Жилин сразу выпрямился.

– Слушаю, товарищ Сталин.

– Сколько вы уже сбили немцев, товарищ Рычагов?

– Шестьдесят пять, товарищ Сталин.

– Очень хорошо. Мы решили, что вам уже тесно в комэсках… Скажите, товарищ Рычагов, полковник Николаев потянет дивизию?

– Потянет, товарищ Сталин. Мы с ним с первого дня войны, все на моих глазах. Не знаю, как насчет стратегии, а тактик он замечательный.

– Мы тоже так решили. Полковник Николаев назначается командующим 11-й смешанной авиационной дивизией, а вы примете у него 122-й полк. 122-й гвардейский истребительный авиаполк.

– Слушаюсь, товарищ Сталин!

– И последнее… Ви, товарищ Рычагов, называли самолет «Ла-5» просто «лавочкой»?

– Не я, «дух»…

– Да-да… Так вот, ви скоро пересядете на эту «лавочку».

В трубке клацнуло. Верховный главнокомандующий отсоединился.

– Поздравляю с новым назначением, – сказал Жилин Николаеву. – Принимайте дивизию.

Полковник побледнел.

– А-а…

– А ваше место здесь займу я.

– Ага… – растерянно молвил комполка, вдруг ставший комдивом.

– Ну, ладно. Будем ждать бумаг сверху, а пока… А пока я у себя.

– Ага…

Жилин незаметно улыбнулся и вышел. «С повышением тебя!»

Однако никакие фибры не отозвались в нем восторгом или даже самой бледной радостью.

Комполка, так комполка…

Правда, известие о «Ла-5» здорово взбодрило, как луч света, прорвавшийся между туч, сеявших холодную морось.

И когда только успели? Или он все неправильно понял? Да где ж неправильно?

– Товарищ Рычагов!

Жилин обернулся. Его опять догонял начштаба.

– Товарищ Рычагов! – отдуваясь, Трошкин остановился, хватаясь за бок. – Совсем из головы вылетело! Там… это… короче говоря, похоронили ваших пилотов. У высоты 87.

– Обоих?

– Да! «Хмару» и… этого… из новеньких… Жилина!

– Пехота? Спасибо им.

– Ну, да… – промямлил начштаба. – Последний долг… – помявшись, он добавил: – Документы прислать к вечеру обещали. Ну, насчет назначения… Назначений, к-хм.

– Подождем, время есть.

Вернувшись в землянку, комэск окунулся в облако табачного дыма.

Летчики бросились было разгонять сизую пелену руками, но Иван махнул рукой.

– Курите!

– Товарищ командир… – неуверенно сказал Алхимов. – Может… по маленькой? Я молодого послал сбегать.

Жилин кивнул.

– Правильно, помянем по-людски. Начштаба передал, что пехота наших похоронила.

– Молодцы какие!

Иван вздохнул и выудил из чемоданчика бутылку трофейного коньяка, «прихватизированного» немцами во Франции.

Сообразив немудреную закуску, пилоты чинно расселись, выставляя фронтовой «сервиз» из граненых стаканов и кружек.

Примчался Носов, замер, увидав командира, но потом, разглядев у того в руках бутылку, расслабился и гордо выставил на стол поллитру.

Разлили. Жилин плеснул себе коньячку.

– Ну, за наших.

Все медленно выцедили «огненную воду», выдохнули, закусили остатками вчерашней трапезы – недоеденными котлетами и подсохшими ломтями хлеба.

Видно было, что «Носу» невтерпеж – все елозил по лавке.

– Товарищ генерал! – выпалил он. – А правда, что вы теперь комполка?

Все замерли.

– Правда, – коротко сказал Жилин. – Наливай.

Хлебнув вторую, он прочувствовал, как изделие французских виноделов пролилось, горяча и грея, отдаваясь в голову.

– Не надейтесь, – усмехнулся он, – в покое вас не оставлю.

– Да нет, – замотал головой Алхимов, – не надо нам покоя. Пока вы за нас не взялись, мы и летать-то толком не умели.

– Злились на меня? – усмехнулся Иван.

– Еще как! – воскликнул Бауков. – А только… хм… быстро стало доходить, что просто летать и ворона может, а вот «Мессеров» сбивать – это уметь надо.

Жилин кивнул.

– Мне просто повезло, я, можно сказать, родился летчиком. Пилотировать самолеты – это я умею лучше всего в жизни. И мне это дело нравится. Только ведь без труда не выловишь и рыбку из пруда. Да будь ты хоть трижды гением, все равно не сможешь вот просто так сесть в кабину – и на взлет! Пока не налетаешь сотни три-четыре часов и не поймешь толком, летчик ты или кто. Как Ленин говаривал? «Учиться, учиться и учиться!» Завет любому, кто хочет хоть чего-нибудь добиться.

– Ну вам-то уже и не надо, – вставил Носов.

– Ошибаешься. Человек живет, пока учится. Бросил учиться, решил, что и без того все знаешь и умеешь, – считай, тебе конец. Ты все равно что умер! А помереть меня пока не тянет, я еще с фашистами за Игорька не рассчитался. Да и не один он такой, за кого надо эту дрянь летучую с неба ссаживать. Наливай!

Повертев в пальцах стакан, куда плеснул грамм сто коньяка, Иван медленно проговорил:

– Нас прозвали «заговоренными», а мы обычные люди, смертные, как все. Просто научились выживать там, где другим сразу хана. Один гражданский сказал мне как-то: «Выде парите над ужасами войны, почти не участвуя в ней – сидите в теплой кабине, на удобном сиденье, кидаете бомбы вниз, а возвращаясь из полета, лопаете макароны по-флотски!» Я согласился с ним. Да, говорю, лопаем. Но есть одна деталь – под нашим удобным сиденьем как раз начинается бензобак, и когда нас подбивают, простреливая ноги, мы горим, сидя в удобной кабине. Не знаю, понял ли что этот мудак в штатском, но мы с вами все понимаем правильно. Я хотел сказать что-нибудь прочувствованное про Игоря и… Ваню, но не стал. Зачем? Они жили рядом с нами, воевали вместе с нами – о чем еще говорить? Давайте просто выпьем. За упокой.

В два глотка опустошив стакан, Жилин поставил его на стол.

Зазвякала, забренчала остальная посуда. Бауков захрустел огурцом, погрустнел.

Спохватившись, он сказал:

– Пойду, отнесу бутылку механикам, а то как-то не по-людски.

– Правильно, – кивнул Жилин. – Пускай помянут.

Павшим товарищам уже все равно, но тем, кто остался жить, почему-то важно знать, что их будут помнить после смерти.

Иван усмехнулся.

На войне все оголено, никакой шелухи – смерть ходит за тобой, смрадно дышит в затылок, касается ледяными пальцами, и тебе нет никакого дела до мелочей жизни. Ты будто отрешаешься от земного, не взыскуя благ, довольствуясь малым – сухарем, недокуренной папиросой, минуткой сна.

Опрощаешься донельзя, и в этой-то простоте тебе является истина.

Правда, если повезет и судьба сохранит тебя, то после победы ты снова окунешься в омут житейских дел, забывая о той суровой сути, что открылась тебе. Но что уж тут поделать?

Человек внезапно смертен, вот он и спешит жить…

Наутро все завертелось и закрутилось.

Прибыли обещанные бумаги, полковник Николаев убыл в штаб 11-й САД, а Жилин принял 122-й ГИАП.

Дело было знакомое, одно лишь досаждало – новая должность лишала его неба. Впрочем, закапываться в бумаги, греясь у буржуйки в КП, Иван не собирался – свой истребитель он никому не передаст и вылетать станет регулярно. А как же? Обещал парням, что собьет сотню немцев? Надо держать слово.

Вечером пришла еще одна бумага…

Построив полк, Жилин коротко изложил суть дела: перелетаем в Монино, сдаем «МиГи» другому полку, переучиваемся на «Ла-5» и возвращаемся обратно, бить немцев.

Оборона Москвы закончилась в последних числах декабря.

Немцы, вышедшие на линию Калинин – Ржев – Вязьма – Калуга – Тула, так и не продвинулись дальше чем на тридцать-пятьдесят километров, да и то из последних сил.

Гитлеровцы раз за разом переходили в наступление, но словно в стену упирались – противодействие русских лишь истощало последние резервы группы армий «Центр».

По немецким тылам гуляла советская кавалерия, на штурмовку вылетали бипланы «И-153», но рядом били врага новейшие «Ла-5ФН», а заснеженные фронтовые дороги утюжили самоходки «СУ-85» да боевые машины пехоты.

20 ноября немецкая 2-я танковая армия попыталась обойти Тулу, но контрудар советских войск отбросил противника на исходные позиции. Несколькими днями позже 1-я Ударная и 20-я армии отразили все атаки противника в районе Калинина.

Гудериан, командующий 2-й танковой армией, записал в своем дневнике: «Наступление на Москву провалилось. Все жертвы и усилия наших доблестных войск оказались напрасными. Мы потерпели серьезное поражение, которое из-за упрямства верховного командования повело в ближайшие недели к роковым последствиям. В немецком наступлении произошел кризис, силы и моральный дух немецкой армии были надломлены».

26 ноября войска Калининского фронта (генерал-полковник Конев), Западного (генерал армии Жуков), Брянского (генерал-лейтенант Рокоссовский) и правого крыла Юго-Западного фронтов (генерал-лейтенант Ватутин) перешли в контрнаступление.

29-я, 30-я и 31-я армии, оставляя за спиной Калинин, тесня пехотные дивизии немецкой 9-й армии, вышли фашистам в тыл.

К 11 декабря войска Калининского фронта прорвали оборону противника на всю тактическую глубину и охватили Ржев с запада и юго-запада. Образовалось два котла, где фашистов «месили» артиллерия с авиацией да танки с самоходками.

33-я, 43-я и 49-я армии из состава Западного фронта выбили немцев из Вязьмы, освободили Калугу. Фашисты дрогнули, начали отходить, закрепляться на новых линиях обороны, и Гитлер инстинктивно понял, что любое отступление по снегам через несколько дней приведет к распаду всего фронта.

Фюрер запретил отступать, приказывая стянуть все резервы, ликвидировать прорывы и сохранять линию обороны.

«Удерживать фронт до последнего солдата!»

А русские продолжали наступать.

Части 13-й армии на правом фланге Юго-Западного фронта обошли Елец, нанося поражение немецкой 2-й армии, окружая и уничтожая 45-ю и 134-ю дивизию Вермахта, освобождая Ефремов и Ливны. 3-я и 10-я армия Брянского фронта нанесли мощный удар по растянутому флангу 2-й танковой армии противника и заняли Сталиногорск. Основные силы Гудериана отошли на Орел, за что «Быстроходного Гейнца» сместили и отчислили в резерв.

Войска Западного фронта стремительно продвигались в юго-западном направлении – к 17 декабря были заняты Козельск и Сухиничи. К Новому году противник был отброшен от Москвы, где на двести, а где и на триста километров. Крупные группировки немцев попали в окружение под Демянском и Тулой и уничтожались в лучших традициях блицкрига.

Русский солдат доказал, что гитлеровцев бить можно и нужно.

Сильные убедились, что были правы, а слабые воспряли.

Однако победные настроения перемежались с тревогой: войска Южного фронта отчаянно сопротивлялись попыткам 11-й армии фон Манштейна прорваться в Крым, а линия Юго-Западного фронта проходила уже через Сумы и Лозовую – в двух шагах от Харькова и Донбасса. Здесь на РККА давили 6-я армия фельдмаршала Паулюса и 1-я танковая армия Клейста.

Немцы вынашивали операцию «Фредерикус», готовясь окружить группировку Красной Армии под Харьковом.

У Ставки был иной план – развить наступление, чтобы отсечь группу армий «Юг», прижать ее к Азовскому морю и уничтожить.

РККА сказала: «Есть!»

…Все три эскадрильи 122-го полка пересели на «Ла-5 ФН».

Жилин, сказать по правде, не ожидал, что «пересадка» произойдет так рано – и так вовремя.

То, что к нему, вернее, к «духу», прислушались, уже было отрадно, но выходило, что решение по «Ла-5» принималось чуть ли не в июне. В ином случае Семен Лавочкин просто не успел бы подготовить самолет к запуску в серию.

Конструктору и всему коллективу и без того удалось провернуть гору дел – продуть истребитель в натурной аэродинамической трубе ЦАГИ (а испытания приходилось проводить по ночам, ибо мощность электромоторов на приводе вентиляторов была такова, что впору целый город от электросети отключать), отработать все замечания на опытных образцах, испытать, довести до ума…

Труда – уйма! И все поспеть переделать за каких-то пять месяцев!

Стало быть, Лавочкину дали «зеленую улицу», осадив «вконец оборзевших» конкурентов вроде Яковлева.

Сталин прекрасно знал обо всем этом и все же выслушал жилинские «хотелки» тогда, в кабинете Калинина – возможно, считал нужным убедиться лишний раз, что выбранная им линия верная?

Ивана больше всего восхищало, что конструкторы учли все замечания «из будущего» вплоть до того, что самолет получил индекс «ФН», то есть двигатель истребителя был форсированным, с непосредственным впрыском.

Машина Лавочкина до высоты пять тысяч метров получала преимущество перед «Мессершмиттом» в вертикальном маневре, а в боях на горизонталях «Ла-5» через четыре-пять виражей заходил в хвост противнику. И тогда две пушки ШВАК уделывали немца 20-миллиметровыми снарядами, да так, что душа радовалась.

Перелетев на аэродром у деревеньки Студенец утром 29 декабря, 122-й ГИАП уже к полудню был в полной боеготовности.

В час дня поступил приказ: вылететь на прикрытие двумя группами по двенадцать самолетов – новенькие бомбардировщики «Ту-2» направлялись бомбить Орел…