Глава 23

Мы стояли на парадном крыльце миссис Галецки. Позвонили, но никто не спешил открыть, и я забеспокоилась, что в доме все уже спят. С крыльца мне были видны крыши нашего дома и дома Кенфилдов, и я знала, что призрак Дотти безутешно рыдает в ее спальне. И уж конечно, я прекрасно видела дом Расмуссена, потому что стояла в десяти футах от него. Побольше, чем у миссис Галецки. Не дом из двух половинок, а целиком для одной семьи, совсем как наш старый дом на ферме. Я так скучала по нему. Даже по писающему куда попало Джерри Эмберсону скучала. Там было безопасно, если не считать, конечно, что фермерам вечно оттяпывает руку или ногу трактором «Интернейшнл харвестер», — такое стряслось с мистером Эмберсоном, и одна рука у него теперь твердая и пустая внутри, а ногти покрашены в дамский розовый цвет. Зато никаких тебе убийц и насильников. К тому же притворяющихся полицейскими. До дома которых рукой подать.

— Знаешь, скоро будет Праздник квартала, — сказала я, чтобы подбодрить Тру. После прогулки от дома бабули она выглядела очень уставшей.

Я всегда напоминала про это, когда хотела поднять сестре настроение, ведь Праздник квартала — ее самое любимое летнее событие. Год тому назад именно в этот праздник Тру объявили Королевой Детской Площадки. И особенно ей нравилась корона с блестками, хоть я тыщу раз потом ей повторила, что эта блескучесть с зимним комбинезоном ну совсем не смотрится.

Тру не ответила.

— Да и Ярмарка штата тоже скоро, — вспомнила я второе по любимости событие.

Тру принюхивалась к ветерку. Он пах шоколадным печеньем. Пекарня «Хорошее настроение» трудилась днем и ночью. Мама всегда говорила, ее мутит от этого запаха. Может, как раз из-за запаха печенья мамин желчный пузырь и накрылся.

— Тру!

— Тсс… Кажется, я что-то слышу.

Сестра спустилась с крыльца и обернулась посмотреть на дом. Тогда и я услыхала. И пошла за Тру вокруг дома миссис Галецки, стоявшего чуть не вплотную к дому Расмуссена. Смех делался громче с каждым моим шагом.

На застекленной веранде, которую мистер Гэри Галецки выстроил для матери сразу после прошлогоднего Четвертого июля, чтобы та могла радоваться летним вечерам, не отвлекаясь на жалящих москитов, сидели Этель, и Рэй Бак Джонсон, и мистер Гэри. Мы с Тру приходили поглядеть, как мистер Гэри строит веранду для своей ма. Дерево так здорово пахло, пока он резал его своей гудящей пилой. Мы приносили попить, когда мистер Гэри просил нас, а он рассказывал нам истории про Калифорнию, и как апельсины растут на деревьях прямо у него во дворе, и что у него там чудесные розовые кусты, больше двадцати штук. Мистер Гэри сказал, возможно, когда-нибудь мы с Тру приедем к нему в гости, а он сводит нас в Диснейленд.

— О, вы гляньте, кто это тут? — воскликнула Этель, хотя распрекрасно знала, кто мы такие.

Мистер Гэри встал и открыл сетчатую дверь, чтобы впустить нас. Он высокий и куда сильнее, чем кажется с виду. И у него самые прекрасные руки, какие мне доводилось видеть. Узкие, с гладкими чистыми ногтями. Но вот уши — это да, ну прямо как у слоненка Думбо, так что Богу попросту пришлось выдать ему такие руки, чтобы исправить ляп с ушами. Рэй Бак сидел на небольшой соломенной кушетке, покуривая сигару. Этель крутила взад-вперед тряпкой, чтобы не налетели москиты, — на случай, если хоть один осмелится, — а Этель совершенно не одобряла москитов и обзывала их «худшей идеей Господа нашего». В доме играла радиола, и Нат Кинг Коул распевал «Мону Лизу» сквозь еще одну дверь с сеткой, что вела на веранду из кухни.

Мистер Гэри хорошенько обнял нас обеих.

— Вы не особо торопились. Я уж думал, может, вам стал не по сердцу старенький мистер Гэри. — Он был не старый, просто шутил. Ему столько же лет, как и всем остальным на той выпускной фотографии из потайной дыры. Столько же, как и маме. Тридцать восемь лет. — Глядите-ка, а вы обе подросли, — сказал он, будто сильно удивился и, возможно, чуточку разочаровался.

Мы не видели мистера Гэри уже год. В последний раз он приезжал прошлым летом, когда Джуни Пяцковски нашлась мертвой, все тогда только об этом и могли говорить и думать, так что на самом деле нам нечасто удавалось побыть с ним. Мистер Гэри приезжал навестить маму только летом, потому что от холода у него начинали болеть зубы, именно поэтому он и переехал в Калифорнию.

— И сколько вам теперь лет? — Мистер Гэри положил ладонь на плечо Тру, он ведь не знал, что она терпеть не может, когда до нее дотрагиваются посторонние, но Этель знала, а потому мигом соскочила с кресла, вскрикнув:

— Бог ты мой, мисс Тру, что случилось с твоим носом? — И она вытянула ее в полосу света, что падал сквозь проем кухонной двери. Тру запрокинула голову к Этель. — Силы небесные! Кто ж это тебя так, милая моя?

Поскольку Тру была слишком измотанной для рассказа, я поведала историю про наше приключение с Жирняем Элом, а потом сообщила, что Холл угодил в тюрьму и мы не знаем толком, где Нелл, и что мистер Питерсон подвез нас к бабуле, но (тут я наврала, так что простите меня, Бог и папа) та не услышала наш стук, так что мы явились сюда.

— Вот и молодцы, — сказала Этель и тревожно глянула на Рэя Бака и мистера Гэри. — Я уверена, не будет худа, ежели вы поспите сегодня здесь, на веранде.

Мистер Гэри сказал:

— Разумеется. Нельзя, чтобы вы бродили по улицам, учитывая все, что тут творится в последнее время.

Рэй Бак встал и уступил Тру место на соломенной кушетке, а Этель вернулась в дом, чтобы проведать миссис Галецки, наверное. Зажглись светлячки. Этель как-то сказала, что светлячки прилетели сюда вслед за ней, из Миссисипи. Так и было, верно же? Случается, что некоторые люди привлекают особенные вещи, вроде светлячков, и сверчков, и падающих звезд, и клевера с четырьмя листочками, чаще, чем прочие.

Этель вернулась с большим блюдом кексов. Рэй Бак взял один, а мистер Гэри отказался. А мы с Тру съели по два чудесных песочных кекса по старому рецепту из Миссисипи.

Когда мы расправились с кексами, Рэй Бак поцеловал Этель в щеку и сказал:

— Мне пора. Ранняя пташка червяка клюет.

Мы все пожелали ему спокойной ночи, а потом Этель проводила его к передней части дома, где он сядет в автобус, который останавливается на углу, и тот довезет его домой, в Центр, где жили все остальные негры. Рэй Бак мог кататься на автобусе бесплатно, потому что сам работал водителем автобуса, повезло ему.

Мистер Гэри встал и потянулся, раскинув руки; рубашка у него задралась, и я увидела живот — плоский, как гладильная доска, и коричневый из-за калифорнийского солнца, с черными завитками вокруг пупка, которые тонкой линией спускались в брюки.

— Поздновато уже, — сказал мистер Гэри. — Пора и на боковую. Как насчет сыграть завтра в «Пиковую даму», барышни?

— Звучит неплохо, мистер Гэри, — ответила я, уже планируя спросить, знакомы ли они с нашей мамой, дружили ли в школе, и, возможно, задать ему пару вопросов про Расмуссена. — Спокойной ночи.

— И пусть клопы вас не кусают, — пожелал он и пошел к двери веранды, но потом обернулся и чуточку грустно улыбнулся. Будто что-то задумал. Но так ничего и не сказал. Только отер ладони о брюки и вошел в дом.

Этель принесла подушки с наволочками, которые были отглажены и пахли хозяйственным мылом «Тайд», и хотя было очень тепло, она все равно прикрыла наши голые ноги чистой белой простыней. Тру спросила, нельзя ли ей, пожалуйста, выпить стакан молока, и Этель принесла молока. Потом Этель опустилась в кресло, и все огни были потушены, за исключением светлячков, и было тихо-тихо, только цикады свиристели громче обычного, как бывает теплыми летними ночами, да гавкал пес Мориарти. Этель сказала:

— Ох, девочки, вам приходится мотыжить очень твердое поле. Помолимся немного вместе.

Этель не была католичкой. Она была баптист. Поэтому каждый воскресный вечер ходила в церковь в негритянском районе, пока Расмуссен приглядывал за миссис Галецки, и разве это не мило с его стороны? Тьфу.

Когда вырасту, обязательно стану баптистом. Я никогда так не веселилась в церкви. Преподобный Джо проповедовал с ужас какой прытью. Даже прытче Барб, инструкторши с детской площадки, а она по части бодрости кому хочешь сто очков вперед даст. После службы был общий сбор на церковном дворе, хотя вообще-то это и не церковь вовсе, а бывший магазин электротоваров, на фасаде там до сих пор истертая вывеска: «Лавка Джо Кула: Маленькие и большие электроприборы для Разборчивых Клиентов». И всех там угостили жареными цыплятами, ждавшими на скатерти в красную клетку, а еще — цветной капустой, она прямо как шпинат, только вкуснее. В автобусе № 63 по дороге домой я спросила Этель, сможем ли мы еще раз приехать и захватить с собой Мэри Браун, потому что Мэри Браун ничего так не любит, как жареных цыплят. Между залпами смеха Этель ответила:

— Эта девочка тощее бедной родственницы.

Я закрыла глаза, и Тру тоже, когда Этель произнесла молитвенным голосом: «Господи, этим девочкам не повредила бы небольшая помощь». Этель рассказала Господу, что мы были хорошими девочками и что наша мама заболела, и пусть он, пожалуйста, убережет нашу маму, чтобы она вернулась и позаботилась о нас. Мне стало так тесно в груди. И грустно. Глубокая такая грусть, будто хочешь чего-то сильносильно. Голодная печаль. Должно быть, я расхныкалась, потому что Тру лягнула меня.

Этель встала с протяжным «ааамииииинь», поцеловала нас в лоб и ушла в дом, закрыв сетчатую дверь и оставив сладкий запах духов «Фиалки в долине», чтобы он побыл с нами еще немного.

Я лежала головой на одну сторону соломенной кушетки, Тру — на другую, так что ее босые ноги были вровень с моим животом, и я растирала их, пока сестра не уснула, а это почти сразу и произошло. Тогда я встала, тихо-тихо, как это бывает, когда не удается заснуть. И долго смотрела на рыжие волны, выбивавшиеся из-под енотовой шапки Тру. Было полнолуние, и свет падал сестре на лицо, из-за чего она стала похожа на святую. Я подтянула простыню ей под самый подбородок и подошла к краю веранды, чтобы хорошенько рассмотреть дом Расмуссена. Там было темно, свет только в одном окошке горел, не иначе в кухне. Может, Расмуссен ездит по городу, разыскивая Жирняя Эла Молинари, как и обещал мистеру Питерсону? Или, может, прячется за углом, выжидая и наблюдая за мной, — как в ту первую ночь, когда он гнался за мной по аллее. После того как Расмуссен покончит со мной, убьет и снасилует, Тру останется совсем одна. И пусть сестра строит из себя упрямую и решительную, я же помню, какой она стала после папиной смерти. Она не перенесет подобного еще раз. Она с ума сойдет, и ей придется уехать жить в Главную психушку округа вместе с миссис Фусман с Хай-Маунт-стрит, которая попыталась утопить обоих своих детей в ванне, когда Бог сказал ей, что они дьяволята. Я не могу допустить, чтобы такое произошло с моей сестренкой. Ни за что не подведу папу. Я уж лучше умру — вот до чего я люблю своего Юного Трубача.

А чтобы спасти Тру, мне нужно воплотить в жизнь свой план. Пойти к дому Расмуссена и немного осмотреться: нет ли там чего-нибудь вроде теннисной туфли Сары или Джуни Пяцковски или медали Святого Христофора, которую Джуни получила на Первое Причастие и которую, по словам Быстрюги Сьюзи Фацио, так и не нашли. А потом я вернусь и разбужу мистера Гэри, он возьмет тенниску и медаль, отвезет их в полицейский участок, и тогда копы приедут за Расмуссеном, чтобы арестовать его и поджарить на электрическом стуле.

Мне хотелось попросить Этель помочь, но я знала, что ей очень нравится Расмуссен. Она даже творила для него благие дела: поливала его розы, если день выдавался жарким, а Расмуссен был занят в своем полицейском участке и не мог приехать домой. Или, если ему нужно было уходить очень рано, Этель забирала его молоко и масло, оставленные на крыльце, заносила в дом и совала в холодильник. Этель говорила, у Расмуссена болит сердце, потому что давным-давно он принял неверное решение. И из-за этого решения женщина, которую он любил всем сердцем, и душой, и всеми звездами в небе, и всеми морскими звездами в море, вышла замуж за кого-то другого, и потому она, Этель, женщина довольно романтическая, сильно переживает из-за Расмуссена. О, бедняжка мисс Этель Дженкинс из округа Калхун, штат Миссисипи! Расмуссену удалось обвести вокруг пальца даже самую умную женщину из всех, кого я знала.

Я осторожно толкнула скрипучую сетчатую дверь во двор с веранды. Вышла со двора миссис Галецки в аллею, потому что два дома разделял белый штакетник забора, усаженный спящими желтыми розами. Задержала дыхание и огляделась. Вроде все как всегда, так что я обогнула гараж Расмуссена и попыталась заглянуть внутрь. Готова спорить, похищая девочек, он притаскивал их сюда, чтобы насильничать. Их ведь прямо на улице похитили. Сара шла в магазин за молоком для мамы, а Джуни Пяцковски, как я слыхала, направлялась на занятия в «Студию танца Элейн», где устраивались детские уроки чечетки и балета. И обеих не сразу нашли. Так что Расмуссен должен был где-то прятать их. У него, наверное, есть машина, как у мистера Гэри. В нашем районе машины редкость, большинство местных жителей ездят на автобусах или ходят пешком куда нужно — скажем, в пекарню «Хорошее настроение», или в церковь, или в универсам «Крогер».

Я тихонько прокралась на задний двор к Расмуссену, медленно-медленно прикрыв ворота, но оставив их незапертыми, чтобы суметь быстро улизнуть, если что. Я глазам своим не верила! Вот он какой, тот садик, про который мне рассказывал Расмуссен. Ого! И купальня для птиц, полная воды, и маленький скворечник на жерди. И морковка, и помидоры, и редиска, и маленькие зеленые бобы, обвивавшие длинные палки, составленные как вигвам. И столько самых разных цветов, некоторых я прежде и не видала. Настоящий Эдем. Миссис Голдман просто с ума бы сошла, попади она в такой! Да и папа тоже.

Я на цыпочках прошла по траве к дому и положила руку на алюминиевую ручку. Конечно, дверь не заперта: Расмуссену-то чего бояться? Я прислонилась к двери, дожидаясь, пока сердце не прекратит биться как воздушный змей в ветреный день. Потом скрестила на удачу пальцы и медленно потянула ручку вниз. В этот самый миг весь задний двор осветился, словно днем. В гараж Расмуссена заезжала машина. Я упала и быстро поползла к саду — больше тут нигде не спрячешься. Прошла, кажется, целая вечность, но вот Расмуссен опустил дверцу гаража со звуком «кликети-кликети-кликети». Я слышала его шаги, но самого Расмуссена не видела. Забралась внутрь бобового вигвама и стала ждать, когда хлопнет входная дверь, но ничего не происходило. Прождав несколько минут или часов, я высунула голову посмотреть. Не стоило этого делать, все ведь говорят: не надо высовываться, когда прячешься от кого-то, но я же должна была понять, куда подевался Расмуссен. Он очень высокий, запросто заглянет через забор к соседям, а там на самом виду, на веранде, спит Тру. Легкая добыча, сказала бы Этель. И что я увидела в лунном свете? У желтых роз, вдоль забора, взад-вперед медленно бродил Расмуссен. И плакал.