Роза
Она оставила люк открытым. Лестницу втянула наверх и положила у стены. Зашла в гостиную, поворошила рукопись. Восемь часов. Впереди вся ночь.
Втащила корзинку, подписи под письмами не было. Она не особенно взволновалась. Ингрид еще дозреет. Наверняка.
Стоило сесть, ожил мобильный телефон. Вспомнила, что обещала перезвонить. То был Оскар Свендсен. И снова он. Голос мягкий, вкрадчивый. Ни тени привычного высокомерия.
– Добрый день, это Оскар Свеидеен из «Карлбакс».
– Я знаю, откуда вы.
– Что? А, да. Конечно.
– Как голова? Раскалывается, наверное?
Он выдавил из себя смешок:
– Вы о чем?
– Вчера вечером я говорила с вашей женой. Фабиолой. Ей было не очень-то весело.
В трубке недолгое молчание. И тут же встречный удар:
– А как дела у нашего дорогого Рамиреса?
– Именно перевод я и собиралась с вами обсудить вчера вечером. Если бы вы были дома.
– Вы заканчиваете вычитывать?
– Видите ли, кое-что помешало. Сегодня пришлось навестить очень больного человека, прощалась. Было нелегко, признаюсь.
Молчание затягивалось.
– Понимаю. Кто?..
– Мой бывший муж, Титус Бруи.
– Ах да, Титус…
– Мы давно уже не вместе. Но тем не менее… если люди когда-то друг друга любили… то на пороге смерти лучше помириться.
– Прекрасные слова.
– Да. А вот смерть безобразна. И умирание тоже.
– Все настолько серьезно? Я слышал, он болен…
– Очень серьезно болен.
– Да, понимаю.
– Хорошо. Надеюсь, вы также понимаете, что мне сегодня тяжело было работать. И утром я решила вам позвонить, предупредить. Но вам нездоровилось…
– Что-то с желудком. Похоже на желудочный грипп. Но теперь все прошло, слава богу. Желудочный грипп – крайне неприятное заболевание. Вы болели им когда-нибудь? Считается, что…
– Нет. Ни разу. Обещаю, просижу над корректурой всю ночь. К утру будет готова.
– Нет, Роза, у вас есть еще и четверг. Не нужно сидеть всю ночь, так недолго себя и в могилу загнать.
– Вы же говорили, что это срочно.
– И не отказываюсь от своих слов. В понедельник книга уйдет в типографию. Но если корректуру я получу в пятницу, то за выходные можно внести правку.
Виктория! Она одолела Оскара Свендсена.
Положила кашу в крысиные мисочки. Села смотреть, чтобы ни один из молодых самцов не пролез. Пришла Клюковка, робкая, но голодная – как обычно. Даже Ежевичка показала носик. А она уж думала, что никогда больше не увидит ее. Та прихромала на трех лапках, поджав четвертую.
– Дружочек, это ты! – тихонько прошептала Роза. – А я-то думала, что ты погибла. Как твоя толстенькая мамаша. Скачи к миске, покушай. Бедняжка, как ты отощала…
Крыса будто поняла. В считаные минуты миски опустели. Роза встала, чтобы добавить каши, но животные тотчас юркнули под диван. Только бы новая крысиная поросль не объявилась. Будем надеяться, что они перепугались после происшествия с их братцем и убрались из дома.
Внизу Ингрид – темное пятно на кровати.
– Есть хочешь? – крикнула Роза.
В ответ – поскуливание.
– Спущу тебе кашу, как только согласишься подписать.
Сама она голода не чувствовала. Вспомнила про сигареты. Вытряхнула из пачки одну, закурила. Несколько раз глубоко затянулась. Тут же закружилась голова, подкатила тошнота. Организм забыл, что такое никотин. Забыл его силу. По утрам, когда закуривала первую за день сигарету, голова тоже кружилась. Курить она бросила пятнадцать лет назад.
Еще раз затянулась, выпустила облачко дыма. Прочла несколько страниц Рамиреса, не обнаружив ни одной ошибки.
– Барселона! – прокричала она в сторону люка и прошепелявила: – I know nothing, I am from Barcelona.
Никакой реакции.
– Он и тебя в Барселону возил? Прогуливались, взявшись за руки, по Ла-Рамбле? Забирались на смешную лестницу в парке Гуэля? Не хочешь туда отправиться? Освежить былое? Ты же там ориентируешься. Я видела посадочные талоны, поняла, что ты там бывала. А можешь выбрать другой город. Какой угодно. Мир так огромен.
Ингрид внизу пошевелилась. Застонала.
– Готова подписать?
Роза услышала, как она прошаркала, встала под люком.
– Как ты можешь…
– Что ты там бормочешь?
– Как ты можешь быть такой жестокой?
– Ты о чем? Ты на что намекаешь?
– Ты же мать! Ты выносила ребенка, родила…
– И что с того?
– А то! Ты же знаешь, как он любит твоего мальчика. Титус любит твоего сына Томаса.
Роза загасила сигарету. Во рту остался резкий горький привкус.
– Он часто говорил о Томасе, о том, какой он одаренный. Невероятно одаренный. Это его слова. Он даже купил ему гитару.
– Я знаю.
– Ты можешь гордиться своим сыном. Гордиться тем, что ты мать такого чудесного парня. Да и он, думаю, тобой гордится.
– К чему ты ведешь?
Ингрид понизила голос:
– Здесь слишком долго стояла тишина. Просто хочу поговорить.
– Не впутывай моего сына.
– Где он?
– Я сказала, не впутывай его!
– Прости.
Роза перелистнула страницу. Затем спросила:
– А у тебя нет детей? Или есть?
Ингрид неподвижно стояла в столбе света.
– Не получилось.
– Почему?
– Наверное, не суждено.
– У тебя отличное тело для деторождения. Широкие бедра и все такое.
– Этого недостаточно.
– Вот я слишком худая. Слишком узкий таз. И все равно получилось.
– Тебе следует радоваться этому. Я переживала, что у меня нет ребенка. Самая большая печаль в моей жизни.
– Но дети – это не всё.
– Я знаю столько песенок. С детства знаю. Мечтала петь их своим детям. И сказки рассказывать.
– У тебя проблемы с физиологией? Ты обследовалась?
– Нет.
– А почему?
– Да все откладывала.
– Но у тебя же были еще мужчины? Вряд ли Титус первый?
– Не все мужчины годятся на роль отца. Уж ты-то, наверное, знаешь.
Ей следовало разозлиться. Но Роза лишь рассмеялась. Внутри созревала какая-то мягкость.
– Тут ты права. Ну так что, будешь подписывать?
– Нет, не могу.
– Тебе решать.
– Пожалуйста, неужели ты не видишь, что так не может продолжаться?
– Не может, значит?
До этого Ингрид говорила спокойно и взвешенно. А тут расплакалась.
– Как думаешь, что скажет Титус, когда узнает о том, что здесь происходило? Он же тебя возненавидит, будет презирать. Неужели тебе не хочется, чтобы у него сохранились в сердце добрые воспоминания? Я знаю, они живы. Он очень тепло к тебе относится, Роза, уважает и даже… пожалуй, любит. Он невероятно переживает из-за того, что заставил тебя страдать. Мы оба переживаем. Я могу снова и снова это повторить. Я могу без конца молить тебя – прости, прости нас, к ногам твоим припасть готова. Прости нас, мы не хотели сделать тебе больно.
Роза сунула в зубы новую сигарету, но курить не хотелось. Рука, держащая спичку, дрожала.
– Ну как видишь, ты на пределе, – сказала она. – Долго ты не выдержишь.
Посидела, прислушиваясь. Читала рукопись, страницу за страницей. Налила себе еще кампари, выпила. Титус обычно добавлял в вино лед. Однажды провел кубиком льда вокруг ее сосков, скользнул ниже. Капельки скатывались в пупок, она вся трепетала. Они оба видели, как Микки Рурк ласкает кубиком льда Ким Бейсингер в том фильме, «Девять с половиной недель». Почувствовала, как от воспоминания перехватило дыхание. Встала, подошла к окну. Прижала пальцы к лону. Она вновь очутилась на колышащемся матрасе, его лицо так близко, его руки, его запах. Притянул ее к себе, обнаженный, провел по пояснице, по ягодицам…
И вдруг. Вопль. Дикий, пронзительный, полный страха. И визг.
– Роза! Роза! Сюда!
