Глава 26
Наоми
Компьютер был здесь с самого начала.
Серебристый, маленький, ребристый. Ноутбук с мощным аккумулятором и американской клавиатурой.
Свечение экрана было первым, что увидела Наоми Ламар, когда восемь недель тому назад пришла в себя после беспамятства.
«Что было самым ужасным из того, что ты совершила в своей жизни?» – было написано на мониторе мелким черным шрифтом на белом фоне. Наоми прочла вопрос, и с ней случилась истерика; обливаясь слезами, она скрючилась на дне колодца.
«Колодец» – так она называла свою тюрьму, поскольку у нее были округлые стены, от которых воняло болотом, фекалиями, тиной и сточными водами. Не очень сильно, но едко. Эта вонь держалась в отвесных металлических стенках, как запах остывшего дыма держится в обоях квартиры заядлого курильщика.
Без посторонней помощи ей никогда не выбраться отсюда.
Она поняла это в ту же секунду, когда впервые открыла глаза, очнувшись на дне колодца.
Наоми увидела голые стены, ободранные и исцарапанные, словно до нее легионы пленников пытались ногтями уцепиться за них, тщетно пытаясь выбраться наверх.
Так как верх казался единственным выходом из этого круглого отсека без дверей с бетонной плитой в качестве пола, которую пересекала тонкая трещина. Эта щель настолько мала, что в нее нельзя просунуть даже мизинец. В эту щель можно было бы вставить лом, будь он у нее. На теле Наоми – ничего, кроме рваной пижамы. К счастью, в ее темнице было не очень холодно. Она предполагала, что какие-то генераторы или другие технические агрегаты обеспечивали ее тюрьму спертым, теплым воздухом. Она спала на изоляционном коврике, который занимал почти все помещение. Кроме того, здесь имелся полиэтиленовый пакет и серое пластмассовое ведро, которое каждые два дня опускалось вниз на тонкой веревке. Чтобы Наоми не надумала вскарабкаться вверх по этой веревке, она была смазана вазелином.
Ах да, у нее был еще компьютер.
В самом начале ее мучений – шесть недель тому назад, если можно было верить дате на мониторе, – она неправильно привязала веревку к ведру, и ее фекалии вылились ей на голову. Большая часть нечистот просочилась в щель. Но не все.
С помощью такой же системы ведер ее снабжали также продуктами, водой в пластиковых бутылках, плитками шоколада и готовыми блюдами, которые предназначались для разогревания в микроволновке и которые ей приходилось есть холодными.
В течение двух месяцев.
Без душа. Без музыки.
И без света, если не принимать во внимание слабое свечение монитора, которого было недостаточно, чтобы увидеть, куда исчезало пластмассовое ведро и кто – и с какой высоты – опускал его к ней вниз. Наряду с водой, едой и бумажными носовыми платками, которые она использовала в качестве прокладок во время своих месячных, через регулярные промежутки времени в ведро клали новый аккумулятор для ноутбука. Наоми расходовала совсем немного энергии.
У компьютера не было других программ, кроме простенького текстового редактора, в котором не содержалось никаких документов. Конечно, не было связи и с Интернетом. И разумеется, Наоми не могла изменять системные настройки. Даже яркость монитора, на котором постоянно мерцал только этот один-единственный вопрос:
«Что было самым ужасным из того, что ты совершила в своей жизни?»
В первые дни своей вынужденной изоляции, сходя с ума из-за беспокойства о судьбе дочери, Наоми действительно размышляла о своих прегрешениях. Пыталась вспомнить, какое из них было достаточно тяжким, чтобы в качестве кары за него оправдать все те ужасные муки, которые она переживала с тех пор, как ночью выбежала в одной пижаме из своей каюты в поисках дочери. Анук оставила ей коротенькую записку, положив ее в ногах их кровати.
«Мне очень жаль, мамочка».
На белом листке бумаги не было больше ничего, кроме этой поспешно нацарапанной фразы, никакого объяснения. Без подписи. Только: «Мне очень жаль, мамочка». С учетом того, что уже было полтретьего ночи, а Анук не спала, как обычно, рядом с ней, для матери не могло быть более пугающего сообщения.
Наоми нашла бы эту записку только на следующее утро, если бы ее не разбудило разбушевавшееся море. И в этом колодце она всегда четко ощущала, когда на море было сильное волнение, вследствие чего она знала, что все еще находится на корабле, а не была выгружена где-нибудь в одном из контейнеров.
Наоми не понимала, что с ней произошло. Как она попала сюда.
И почему.
После записки в ногах ее кровати последним воспоминанием о прежней жизни была приоткрытая дверь в их коридоре на девятой палубе, наискосок напротив ее собственной каюты. Ей показалось, что за этой дверью плачет Анук. Наоми постучала, позвала дочь по имени. Просунула голову в дверь.
После этого… темнота.
С этого момента ее воспоминания были такими же мрачными, как дыра, в которой она сидела сейчас на корточках.
«Что было самым ужасным из того, что ты совершила в своей жизни?»
Она не собиралась отвечать пауку, похитившему ее. В ее представлении вверху, на краю колодца сидел не человек, а жирный, покрытый ядовитыми волосками паук-птицеед, который обслуживал ведро.
«Где моя дочь?» – набрала она на клавиатуре встречный вопрос. Наоми захлопнула ноутбук, положила его в полиэтиленовый пакет (она быстро поняла, для чего был предназначен этот пакет, ведь ведро опорожнялось не каждый день!) и дернула за веревку.
Ответ пришел через полчаса:
«Она жива и находится в безопасности».
Наоми захотела получить доказательство этого. Фотографию, голосовое сообщение, хоть что-нибудь. Однако паук не собирался делать ей такое одолжение, в ответ на это Наоми отправила наверх ноутбук со словами:
«Да пошел ты на…»
В качестве наказания она в течение двадцати четырех часов не получала ни глотка воды. Только после того как она, чуть не сойдя с ума от жажды, начала пить свою мочу, ей спустили вниз одну бутылку воды. С тех пор она больше ни разу не отважилась оскорбить паука.
И для этого система ведер функционировала наилучшим образом: чтобы приучить ее к дисциплине. Чтобы наказать ее.
Второе наказание, более страшное из этих двух, от последствий которого она, по всей видимости, скоро умрет, было приведено в исполнение гораздо позже. Это произошло из-за ее первого признания.
«Что было самым ужасным из того, что ты совершила в своей жизни?»
В течение семи недель она не отвечала на этот вопрос паука. Будучи умной – ведь как-никак она преподавала биологию в элитном университете, – она выдвигала гипотезы, оценивала альтернативы действий, анализировала решения. Но не писала опрометчиво в ответ.
Нет, только не я. Ничего.
Наоми покачала головой вперед и назад и принялась расчесывать шею. И то и другое она делала уже машинально.
Постепенно у нее начали выпадать волосы, они оставались у нее на пальцах, когда она проводила рукой по своей шевелюре, и Наоми была даже рада, что у нее в колодце не было зеркала. Так она не могла видеть и червей, которые извивались у нее под кожей.
Проклятье, я была вынуждена съесть тот рис.
Девять дней тому назад. В противном случае она умерла бы с голоду.
До этого целую неделю ведро опускалось только с пустыми мисками. На каждой из них фломастером был написан один и тот же приказ:
«Ответь на вопрос!»
Но она не хотела этого. Она просто не могла.
«Что будет со мной, если я признаюсь?» – решилась она наконец спросить паука.
Ответ пришел на следующий день вместе с компьютером, он стоял прямо под ее вопросом.
«Что будет со мной, если я признаюсь?»
«Тогда тебе будет позволено умереть».
Прошло несколько часов, прежде чем она взяла себя в руки и перестала рыдать.
Как бы сильно она ни была уверена в том, что паук обманывал ее относительно судьбы Анук, настолько же мало она сомневалась в правдивости этого утверждения.
«Тогда тебе будет позволено умереть».
Некоторое время она еще размышляла о том, существовала ли хоть какая-то надежда на то, чтобы выбраться из этой вонючей темницы, но потом она смирилась со своей судьбой и доверила компьютеру – а тем самым и пауку – свое признание:
«Я убила свою лучшую подругу».
