Глава третья
Воцарение Бардии
В тронном зале древнего дворца мидийских царей сегодня было многолюдно.
Из узких окон под самым потолком меж массивными каменными колоннами лились яркие потоки солнечных лучей. Под этим ослепительным дождем полуденного света вспыхивали и переливались россыпи драгоценных камней на богатых одеждах множества знатных гостей, толпившихся в ожидании выхода царя. Здесь были представители родовой знати из всех двенадцати персидских племен и из шести племен мидийского народа.
Персы были немного смущены тем, что дворцовая стража сплошь состоит из мидян и кадусиев, а конные телохранители Бардии, встречавшие всех приглашенных на широкой дворцовой площади, были в основном бактрийцами. Жрецы, освящавшие молитвами и жертвоприношениями столь торжественное собрание, опять-таки были из аддийского племени магов.
– Одно лишь утешает, что хотя бы часть евнухов в этом дворце – персы, – усмехнулся Гистасп, переглянувшись со своим другом Интаферном.
– Слишком слабое утешение, – негромко обронил Интаферн.
Наконец глашатай возвестил о выходе царя. По огромному заду будто прокатилась волна, это многие сотни вельмож все как один опустились на колени, коснувшись лбом гладких мраморных плит, которыми был вымощен пол.
Бардия вступил в тронный зал, облаченный в длинный царский кандий пурпурного цвета с вышитым на груди золотыми нитками изображением солнца. Высокий стоячий воротник кандия и широкие рукава были обшиты жемчугом. На ногах царя были сафьяновые башмаки красного цвета, на голове – высокая тиара из белого мягкого войлока. Тиара была повязана фиолетовой лентой, длинные концы которой свешивались на спину.
Царя сопровождала свита из гладколицых евнухов, дворцовых служителей и мальчиков-слуг. Все это шествие замыкали плечистые телохранители с короткими копьями в руках. Только в этот миг, глядя на раболепное приветствие первых людей Персидского царства, Бардия до конца уверовал в то, что стал повелителем гигантского наследия, созданного его воинственным отцом и жестоким братом.
Когда царь уселся на трон, к которому вели устланные коврами ступени, огромная толпа, блистающая золотом украшений, поднялась с колен. Наступила самая торжественная минута.
Сейчас Бардия должен объявить о новом распределении государственных должностей и о составе своей ближайшей свиты.
Глашатай зычным голосом повторял сказанное царем, выкликая имена персидских и индийских вельмож. Кто-то назначался сатрапом, кто-то – царским судьей, кто-то – хранителем царских сокровищ… Рядом с царским троном стоял писец с папирусным свитком в руках, на котором был составленный вчера вечером список людей, облеченных царским доверием. Поскольку Бардия читать не умел, писец тихо, но внятно говорил царю имена и должности по списку, Бардия же повторял за ним – уже специально для глашатая, который стоял у подножия трона.
Услышав произнесенное глашатаем имя, всякий удостоившийся назначения либо оставленный царем в прежней должности приближался к трону, отвешивал почтительный поклон, получал царский поцелуй и возвращался в зал на свое место. Процедура длилась более двух часов, покуда глашатай не закончил выкрикивать все имена и назначения.
Затем царь, опять-таки устами глашатая, объявил, как он намерен управлять царством – чем несказанно изумил большинство людей, собравшихся в зале. Столь необычное царское обращение к своим подданным в этих стенах еще не звучало.
Бардия заявил, что намерен распустить половину войска, поскольку в ближайшие три года не собирается ни с кем воевать. Царь прощает недоимки за все прошлые годы, а все угодившие в долговое рабство вновь обретают свободу. Произвольные поборы сатрапов и царских сборщиков налогов отныне заменялись упорядоченной системой выплат дани в царскую казну каждым городом и селением. Были перечислены льготы тем, кто получил телесное увечье на войне или на общественных работах, женщинам, потерявшим мужей либо всех сыновей, работникам царских усадеб и земледельцам, проживающим на священных участках. Сатрапы и чиновники, обвиненные в вымогательствах, подлежали царскому суду в присутствии обвинителей. И в довершение всего было объявлено, что все население Персидского царства освобождается от податей на три года.
На этом торжественный церемониал был закончен.
Царь поднялся с трона и удалился вместе со свитой, которая заметно увеличилась за счет тех вельмож, что получили придворные должности.
Остальные подавленно молчали.
* * *
Вечером того же дня был устроен пир, приглашено было более трехсот гостей. Однако особого веселья не получилось, несмотря на все старания музыкантов, танцовщиц и акробатов. Вино пьянило, но не радовало душу многих пирующих, пребывавших в удрученном состоянии духа после тронной речи царя. Одни осушали заздравные чаши лишь из вежливости, другие и вовсе не притрагивались к вину.
Гости недовольно перешептывались:
– Ты слышал, Отана, в ближайшие три года не будет ни войн, ни походов. Так что можешь колоть дрова своей боевой секирой…
– С таким «добреньким» царем персы вообще разучатся владеть оружием!
– Клянусь Митрой, не ожидал я услышать такое из уст Бардии.
– О, если бы Кир услышал речь своего сына!..
– Вот и подумаешь теперь, стоило ли убивать Камбиза…
– Тише, Интаферн. Попридержи-ка язык!
Находившийся неподалеку Каргуш расслышал реплику подвыпившего Интаферна и сразу узнал того, кто старался заткнуть тому рот. Это был знатный перс Мегабиз. До самого конца шумного застолья внимание Каргуша было приковано к этим двоим.
Арсам, хоть и был в числе приглашенных, но, возмущенный тронной речью Бардии, предпочел дворцовому пиршеству скромный ужин в доме своего друга, у которого он остановился, приехав в Экбатаны. Гистасп же счел неблагоразумным пренебрегать царским приглашением, тем более что милостью Бардии он был назначен сатрапом Парфии и Гиркании. Значит, Бардия доверяет ему. Парфия и Гиркания как раз граничат с Мидией и землями кадусиев.
На пиру Гистасп сидел за одним столом с Отаной и Гобрием.
Гобрия оставили наместником Вавилонии. Отана из начальника конницы возвысился до сатрапа, ему Бардия доверил богатую провинцию – Сузиану.
Гистасп даже пошутил по этому поводу:
– Полагаю, друг Отана, своим назначением ты обязан красивым очам Фейдимы, которая досталась Бардии вместе с гаремом Камбиза. Ни для кого не секрет, что твоя дочь – самый прекрасный цветок в царском гареме.
– Я не видел бактрианку, жену Бардии, но, говорят, ее красота не идет ни в какое сравнение с красотою Фейдимы, – серьезно ответил Гобрий. – Кто знает, может, ты и прав, Гистасп.
– Я буду только рад, если моей дочери удастся завладеть сердцем Бардии, – говоря это, Отана печально вздохнул. Надеюсь, через нее мы сможем как-то воздействовать на Бардию. После сегодняшней тронной речи мне кажется, что царь немного повредился в рассудке, или же находится под чьим-то очень сильным влиянием.
– Молчи, Отана! – тихо предостерег Гобрий. – Рядом могут быть «уши» царя.
За столами и впрямь сидело немало мидян, кадусиев и бактрийцев.
Все это были сторонники Бардии, с восторгом принявшие щедрые посулы царя. Бактрийцам и их соседям маргианцам, на чьи цветущие земли из года в год, подобно саранче, слетались сотни сборщиков налогов, царские указы сулили трехлетнюю передышку от налогового гнета. И это не могло не радовать их. Мидяне, жившие в плодородных долинах, тоже задыхались от налогового бремени. Вдобавок они были обязаны наравне с персами участвовать во всех военных походах, выставляя пехоту и конницу. Их потери на войне были гораздо более ощутимы, нежели у тех же бактрийцев, которые выставляли только конницу, да и то не во всех случаях. Трехлетний мир, обещанный Бардией, был для мидян подобен дару богов!
Радовались обещанной мирной передышке и кадусии, еще не оправившиеся от огромных потерь в Египте и Куше. Никогда еще воины этого горного племени не уходили так далеко от своей страны. Вождям кадусиев казалось бессмысленным завоевывать столь неплодородные земли – сплошь пески и камни. Еще более бессмысленным занятием считали они приказы удерживать в повиновении многочисленных вольнолюбивых египтян, сражавшихся под покровительством своих страшных богов с птичьими и звериными головами, но с фигурами людей.
– Будет лучше, если Бардия выведет гарнизоны из Египта, покуда египтяне не истребили все персидские гарнизоны, – разглагольствовал знатный кадусий, весь увешанный золотыми амулетами. – Держава Ахеменидов достаточно велика и без Египта. Не лучше ли отправиться на завоевание Индии? Там живут племена, родственные нам, и нет такой жары, как в Египте.
– Ты ничего не знаешь?! За рекой Инд тоже простирается большая пустыня, и жара там отнюдь не слабее, чем в Египте, – возразил кадусию не менее знатный перс.
– Зато в Инде наверняка не водятся те зубастые твари, которых так много в Ниле, – сказал кадусий. – Одному из моих воинов это чудовище откусило ногу, когда он забрел на мелководье.
– Ты имеешь в виду крокодилов, друг мой? – усмехнулся Гистасп, услышав их спор. – Уверяю тебя, крокодилы водятся и в Инде. Тамошние племена делают панцири из крокодиловой кожи.
– Если инды убивают крокодилов, стало быть они не поклоняются им, как это делают египтяне, – проворчал кадусий. – И то хорошо. Зато Индия ближе к нам, нежели этот проклятый Египет.
– Оставьте эти разговоры, друзья, – громко обратился к гостям Прексасп, назначенный «оком царя» и восседающий за одним столом с царем. – В ближайшие три года все народы Персидской державы будут наслаждаться миром и покоем по воле мудрого Бардии. Мечи и копья будут спать. У всех нас появится больше времени для охоты, воспитания молодежи и приятного досуга с любимыми женщинами. Давайте лучше поговорим о женской красоте. Право, это более интересная тема, чем дальние страны с их непонятными обычаями и вонючими крокодилами…
Вокруг засмеялись.
– Отлично сказано, Прексасп! – воскликнул Гаумата, сидевший по правую руку царя, как и полагалось сидеть на пирах хазарапату.
Он находился в приподнятом настроении, зная, что в отведенных для него покоях дворца его дожидалась Атосса. Она сама пожелала еще до свадьбы разделить с ним ложе. Этому не стал противиться и Бардия, переселив сестру из гарема в покои друга. Гаумата был благодарен Бардии не столько за самую высокую должность в государстве, сколько за желание царя породниться с ним.
Тем самым Бардия хотел показать, что Гаумата и его брат Смердис происходят из древнего рода мидийских царей, хотя на самом деле это было не так. Предки Гауматы находились в свите последнего мидийского царя Астиага, который в знак особого расположения подарил одному из них красавицу из своего гарема. Впоследствии распространился слух, будто эта красивая наложница являлась внебрачной дочерью Астиага.
Гаумата не верил в эту легенду, однако и не опровергал ее на людях, ибо она возвышала их с братом над всей мидийской знатью, давно утратившей свои царственные корни.
* * *
Гаумата брел глухими коридорами дворца, следуя за рабом, который нес в руке масляный светильник. Черный мрак, наползая из всех углов, заполнял огромные помещения, робкий огонек светильника под мрачными сводами казался мотыльком, затерявшимся в темной зловещей безбрежности. Если на пути встречался очередной поворот либо попадались ступени, раб замедлял шаг, дабы захмелевший Гаумата мог опереться на его плечо.
Пир между тем все еще продолжался. Просто Бардия отпустил Гаумату, понимая, что тому не терпится уединиться с Атоссой.
Впрочем, пустота и мрак царских чертогов были обманчивы. Вот впереди замелькал желтый свет, высветив часть глухой стены. Еще один поворот – и взору Гауматы предстал широкий проем высоких резных дверей, массивные створки которых были гостеприимно распахнуты. У дверей на страже стояли два евнуха. Завидев Гаумату, они низко поклонились.
Гаумата жестом позволил рабу удалиться: дальше он доберется сам.
Флюоритовые кадильницы на высоких изящных подставках озаряли спальный покой неверным подрагивающим сиянием, в воздухе расползалась тончайшая благовонная дымка, рождавшаяся в небольшой бронзовой курильнице. Посредине комнаты стоял низкий овальный стол, уставленный яствами. В глубине за кисейными занавесками виднелось широкое ложе, ножки которого в виде львиных лап утопали в густом ворсе пушистого ковра с желто-красными узорами. Стены тоже были увешаны коврами малиново-красных оттенков.
Из-за ширмы, украшенной гирляндами из цветов, вышла молодая женщина, легкая, как видение. Это была Атосса.
Гаумата при виде нее слегка поклонился.
Он впервые видел Атоссу так близко, да еще с распущенными волосами и в прозрачном одеянии, сквозь которое просвечивало прекрасное обнаженное тело. То, что дочь великого Кира отныне будет принадлежать ему, вдруг наполнило Гаумату непонятной робостью, словно дух грозного царя витал в ароматном полумраке, пристально наблюдая за ним.
От волнения Гаумата даже не расслышал, что сказала ему Атосса. Лишь по жесту ее обнаженной руки догадался, что она приглашает его к столу.
Гаумата опустился на мягкие подушки, поджав под себя ноги.
Атосса устроилась напротив на низкой скамеечке.
Стоявший сбоку светильник освещал дивное лицо, полное созерцательной задумчивости.
Гаумата исподтишка разглядывал властную дочь Кира II Великого.
Взгляд ее серо-зеленых глаз продолговатой формы таил в себе скрытую надменность. Светлые, дугою изогнутые брови, золото пышных волос, ниспадающих на грудь и плечи, тонкий прямой нос с чувственными ноздрями, красиво очерченный рот – все свидетельствовало о царственной породе. Светильник придавал теплый матовый блеск ее коже, просвечивающей сквозь тонкую ткань, виднелась высокая грудь с напряженными коричневыми сосками, и Гаумата не мог оторвать глаз от этой очаровательной картины. Страсть овладела всем его существом, в ушах звенело от нахлынувшей к голове крови, он плохо слышал, о чем его спрашивала Атосса. Она, возможно, как и любая красивая женщина, догадывалась, сколь возбуждающе действуют на мидийца ее ленивые движения. Царская дочь, жена Камбиза, сестра нынешнего царя Атосса, вовсе не собиралась, как наложница, сразу же утолять похотливые желания Гауматы.
Она тем временем принялась расспрашивать мидийца о том, кому из известных ей вельмож повезло больше на милости нового царя, кому – меньше, а кого вовсе никуда не назначили. Гаумата рассеянно отвечал на вопросы, поскольку мысли его мешались, он едва сдерживал возбуждение. Атоссе же приходилось проявлять настойчивость, чтобы добиться нужного ей ответа, поскольку женщинам на церемониалы и оглашения царских указов доступ был закрыт. Атосса была умна, ее интересовало все, что связано с политикой и с ее братом…
– Так, ты говоришь, что Арсам, отец Гистаспа, не получил сатрапию. Почему? Ведь он такой же Ахеменид, как и Бардия. Ты слышишь меня, Гаумата? – Атосса отщипнула от грозди винограда крупную ягоду и бросила ее в лицо мидийца. – Ответь же мне! Или ты уже засыпаешь?
– Как я могу заснуть, коли предо мною сидит такая красавица! – Гаумата похотливо улыбнулся, не отрывая взгляд от груди и бедер Атоссы. – Я немало наслышан о твоей красоте, но увидев тебя воочию…
– Мы говорим об Арсаме! – резко оборвала его Атосса. – Почему мой брат не доверил ему провинцию?
– Арсам слишком стар, чтобы управлять сатрапией, – проворчал недовольно Гаумата. – Вдобавок он недолюбливает Бардию. Арсам пользуется уважением в народе, поэтому судейское кресло подходит ему больше, чем жезл сатрапа. По-моему, это справедливо.
– А почему Бардия отдал Карманию в управление Интаферну? – вновь спросила Атосса, поглаживая бархатистую кожицу персика.
– Интаферн сам захотел этого, – промолвил Гаумата, – ведь он из рода Артахеев, который когда-то царствовал над племенем карманиев.
– Вот и я о том же, – заметила Атосса, впившись ослепительно белыми зубами в сочную мякоть. – Боюсь, что Интаферну захочется возродить величие своего рода. Мне ведомо будто бы он обладает редкостным честолюбием.
– Бардия ценит честолюбивых мужей, – сказал Гаумата и многозначительно добавил: – У него есть все основания доверять Интаферну.
Атосса посмотрела на Гаумату так, словно хотела прочесть его потаенные мысли, как ни в чем не бывало продолжая лакомиться фруктами.
– Еще будут вопросы, о божественная? – поинтересовался Гаумата, которому уже изрядно надоел этот диалог.
– Будут, – она усмехнулась и надменно сощурила свои миндалевидные глаза. – Это правда, что ты из рода мидийских царей?
Гаумата позволил себе небрежно хмыкнуть: ну да, как же, гордая дочь Кира желает дарить свои ласки лишь человеку царской крови!
Однако презрительная усмешка мигом слетела с уст Гауматы, едва Атосса вновь пронзила его своим проницательным взглядом.
– Да или нет? – она повысила голос.
– Да, – Гаумата кивнул. Атосса поощрительно улыбнулась.
Гаумате показалось, что надменный взгляд ее как будто потеплел. Он торопливо вскочил с подушек, увидев, что она встала из-за стола.
– Уже поздно, пора спать, – как бы извиняясь, проговорила Атосса. – Продолжим нашу беседу завтра.
Она направилась к ложу, покачивая бедрами.
Гаумата догнал ее, довольно грубо и бесцеремонно схватил за руку, унизанную звенящими браслетами.
Атосса обернулась, брезгливо поморщилась. С ловким проворством высвободив руку из цепких пальцев Гауматы, она надменным тоном произнесла:
– Поначалу протрезвей после пира, а там посмотрим, захочу ли я тебя как мужчину. Покойной ночи! – Затем насмешливо добавила, чтоб уж окончательно унизить его:
– Можешь воспользоваться одной из моих рабынь, коли тебе невтерпеж. Любая из них будет рада провести ночь с пьяным потомком мидийских царей.
И Атосса небрежным жестом указала рукой на двери, ведущие в комнаты служанок.
Оскорбленный до глубины души, Гаумата вскинул голову и, резко повернувшись, вышел.
