Глава 3
ВЕЛИЧАЙШИЙ И САМЫЙ МОГУЧИЙ ИЗ КОРОЛЕЙ
Характер Тимура оценивается прямо противоположно теми, кто ослеплен его военными успехами, и теми, кто возмущен его жестокостями и полным пренебрежением к человеческой жизни.
Эдвард Д. Браун.
«Литературная история Персии»
Если мы намерены разобраться в невероятной биографии Тимура, в его многочисленных походах и битвах, в мотивах, которые провели его через половину света, и в блестящих тактических приемах, которые позволили ему оставаться непобедимым до самой смерти, если мы желаем оценить его тягу к великолепию, отваге и красоте, его нетерпимость к лености, трусости и коррупции, его постоянное уважение к ученым и религиозным деятелям, коварство и жестокость, оказавшиеся роковыми для миллионов, его благородство и мягкость, которые спасли многих других — короче, если мы желаем понять величайшего селфмэйдмена в истории, лучше всего нам обратиться к свидетельствам его современников.
Самый льстивый портрет Тимура нарисовал персидский придворный историк XV века Шараф ад-дин Али Язди. «Зафарнама» — «Книга побед» является настоящим панегириком, обильно пересыпанным пассажами, воспевающими добродетели императора, в результате чего большинству читателей надоедает это угодничество, и они отбрасывают прочь Язди как никчемного, угодливого прислужника. Но интересным в этой персидской хронике является то, что несколько раз она говорит то же самое, что и книга Ибн Арабшаха, самого непримиримого критика Тимура.
Язди пишет: «Смелость подняла его до престола императора Тартарии и подчинила ему всю Азию, от границ Китая до границ Греции. Он правил государством сам, не полагаясь на министров. Он был удачлив во всех начинаниях. Со всеми он был благороден и вежлив, исключая тех, кто не повиновался ему — он наказывал их с крайней строгостью. Он любил справедливость, и никто из ставших тираном в его владениях не остался безнаказанным. Он любил учиться и учил людей. Он постоянно трудился, поощряя искусства. Он был исключительно отважен при составлении планов и их исполнении. С теми, кто ему служил, он был добр».
Как ни странно, именно Арабшах дал наиболее ценный портрет завоевателя. Как мы видели, сирийца можно было считать кем угодно, только не бесстрастным наблюдателем, так как в 1401 году он стал свидетелем разорения татарскими ордами своего родного Дамаска. Он был до глубины души возмущен пытками и убийствами жителей города, поэтому не удивительно, что он обвинял во всех своих несчастьях Тимура. Он не скупился на бранные эпитеты в адрес своего героя, называя его ублюдком, гадюкой, демоном, деспотом, предательским самозванцем, коварным дураком, зловещей совой. Поэтому не следует считать Арабшаха объективным биографом.
Свидетельства Арабшаха можно считать точными, пусть даже критическим по характеру, именно из-за его подчеркнутой враждебности. Самым наглядным доказательством этого является последняя глава его книги, само название которой способно озадачить читателя. Она озаглавлена «О чудесных дарах Тимура, его свойствах и характере». В отличие от предыдущих глав, которые редко превышают пять страниц, а часто ограничиваются вообще одной, эта занимает целых тридцать пять страниц. Сначала автор рисует нам портрет завоевателя в конце его жизни, и здесь следует привести пространную цитату. Она начинается с описания внешности Тимура:
«Тимур был высок и хорошего сложения, словно он принадлежал к остаткам амалекитян, велик бровями и головой, могуч силой и отвагой, чудесен свойствами, бел волосами, смешанными с рыжим, крепок телом, широк плечами, с толстыми пальцами, длинными ногами, совершенным сложением, длинной бородой, сухими руками, хромой на правую ногу, с глазами, подобными свечам, без сверкания, громким голосом. Он не боялся смерти, хотя ему почти исполнилось семьдесят лет, он сохранил ясность рассудка, силу и выносливость тела, отвагу и бесстрашие, подобно крепкой скале».
Советская археологическая команда, которая вскрыла могилу Тимура в 1941 году, обнаружила, что он был хорошо сложенным человеком ростом около 5 футов 7 дюймов, «высок и хорошего сложения» для того времени. Его хромота также полностью подтвердилась. Он был ранен в правую ногу, там, где бедро соединяется с коленной чашечкой, в результате чего она стала короче левой. Поэтому Тимур заметно хромал, что и принесло ему оскорбительное прозвище. Когда он шел, то приволакивал правую ногу, а левое плечо было заметно выше правого. На правой руке и локте также были найдены раны. Рыжий цвет, о котором говорит Арабшах, скорее всего, был связан с усами и бородой, остатки которых были обнаружены на черепе.
Арабшах писал: «Он не любил шуток и безделья. Остроумие и подшучивание его не радовали. Правда, даже если она была горькой, восхищала его. Он не грустил во время неприятностей и не радовался при достатке… Он не позволял своему окружению пустые разговоры или разговоры о кровопролитии, плене, насилии, покушениях на гарем. Он был энергичным и смелым, внушал почтение и покорность. Он любил смелых и доблестных воинов, с помощью которых открывал узилище террора, которые рвали людей на куски, подобно львам. С их помощью в битвах он сворачивал горы».
Выглядит так, словно величие и благородство Тимура, которые он маскировал на протяжении девяти десятых книги, все-таки прорываются наружу. После пространных заключений и разнообразной ругани, описания походов Тимура наступает время дать оценку Тимуру как человеку. И внезапно язык меняется. Завоеватель становится «чудесным человеком», его бесстрашие дважды упоминается на протяжении нескольких строк, как и Язди, рассказывает о его отваге. Он становится объектом любви солдат. Человек, которого Арабшах на протяжении трехсот страниц обвиняет в необузданной жестокости и пролитии рек крови, как выясняется, не терпит в своем присутствии разговоров о кровопролитии, насилиях и грабежах. Как пишет Арабшах, вы чувствуете, что после первых страниц, полных ненависти, он сам против собственного желания начинает смотреть на Тимура гораздо более уважительно. Это очень примечательный и важный момент. Тимур, как он пишет далее:
«Спорщик, который может составить мнение о предмете по первому мимолетному взгляду, следит за мельчайшими деталями. Он не дает себя обмануть изощренной ложью и не пропускает еле заметные колебания. Он четко проводит различие между правдой и вымыслом, находит искреннего советчика и пользуется силой его разума, как обученным охотничьим ястребом, поэтому в своих размышлениях он имеет ясную путеводную звезду».
Тимур больше не грубая гадюка, он умелый дипломат и политик, который мастерски управляет делами своей империи, изощренно применяя хитрости и недомолвки, «ясная звезда» в созвездии интеллектов. В первой главе Арабшах гневно обрушивается на родословную Тимура. Он родился, как утверждает сириец, в «дикой орде, не знающей порядка и религии». Воспитанный в традициях степных кочевников, татарский владыка свободно говорил на турецком и персидском языках, но был неграмотен. К концу книги Арабшах приходит к прямо противоположному заключению относительно ума Тимура и его знаний.
«Тимур любил ученых людей и уважал благородных людей из семьи пророка Мухаммеда. Он выказывал высочайшее уважение ученым и врачам, и предпочитал их всем остальным, и принимал каждого из них соответственно рангу и даровал им честь и уважение. Он обращался с ними по-дружески, забывая о своем величии. В своих спорах с ними он проявлял благородную сдержанность, строгое милосердие и прикрывал свою жесткость добротой».
Самый жесткий критик Тимура, человек, который видел, как его родной город был сожжен дотла, а его мужчины и женщины изнасилованы и перебиты, в конце концов подчеркивает, что повелитель татар не был бездушным, грубым, вспыльчивым тираном. Тимур любил собирать вокруг себя самые блестящие умы. Лишь немногие могли ожидать милосердия, после того, как он сжег город, но ученые, поэты, писцы, мусульманские священники, шейхи, дервиши и диваны, артисты и архитекторы, каменщики и умелые мастера неизменно оставались живы.
Если воины были его первой любовью как императора, восхищение Тимура святыми людьми и писателями заняло второе. При его правлении Самарканд привлекал — добровольно и не совсем — самых замечательных мыслителей Азии, а культура этого континента в то время ярко сияла на фоне погруженной во мрак невежества Европы. Из Багдада прибыл Низам ад-дин Шами, автор первой книги «За-фарнама», которая позднее подтолкнула Шараф ад-дина Али Язди написать вторую под таким же названием. Персидские ученые толпились при его дворе. Там был Саад ад-дин Масуд Тафтазани, один из самых знаменитых энциклопедистов своего времени, теолог, лингвист, юрист и преподаватель. К нему присоединился Али ибн Мухаммед ас Сайид аш Шариф ал Джурджани, мистик и логик, Абу Тахрир ибн Якуб аш Ширази ал Фирузабади, прославленный лексикограф. Люфтфаллах Нишапури, придворный поэт и панегирист сына Тимура Мираншаха, пользовался уважением и самого Тимура. Другой поэт, Ахмед Кермани, автор книги «Тимурнама», был одним из близких знакомых, а известные учителя, вроде Джезири, составителя одного самых уважаемых арабских словарей, часто получили от него щедрые дары. Он строил много медресе и мечетей, школ и больниц. И в центре всей этой культурной паутины находился Тимур, распространяющий свои благодеяния, как паук растягивает паутину.
В 1401 году произошла одна из самых памятных встреч, когда великий арабский историк Ибн Халдун посетил Тимура во время осады Дамаска. Пробыв в татарском лагере около месяца, он покинул с величайшим уважением «одного из величайших и самых могучих королей», написав для него историю Северной Африки. Тимур произвел на него огромное впечатление знанием истории татар, арабов и персов. «Он был очень умным и очень проницательным, любящим поспорить о том, что он знает, но также о том, чего он не знает». Арабшах также отмечает интерес Тимура к истории. Он пишет: «Тимур постоянно читал анналы и летописи блаженной памяти пророков, деяния королей». Император даже создал при своем дворе специальную должность чтеца историй. Особенно он любил практические дисциплины вроде математики, астрономии и медицины.
Предвосхищая некритические комментарии Язди, Арабшах выражает восхищение настойчивостью и решительностью Тимура. «Когда он приказывал или давал знак, что следует сделать, он никогда не отменял распоряжение и не менял своей цели, поэтому его нельзя было обвинить в непостоянстве планов или неуверенности в делах». Язди идет гораздо дальше. «Амбиции Тимура были безграничны, по крайней мере его проекты превосходили величайшие в мире. Он никогда не бросал свои дела, не доведя их до конца».
Тимур просто блестяще маневрировал своими армиями, чтобы добиться победы на поле боя, но не менее умело он передвигал свои силы на шахматной доске, где холодная расчетливость, смелость и самообладание делали его одним из лучших игроков своего времени. Даже здесь он был исключением, как утверждает Арабшах. «Он постоянно играл в шахматы, чтобы с их помощью отточить свой ум. Но его ум был слишком горделив, чтобы играть в малые шахматы, поэтому он играл только в большие. В них использовалась доска 10 квадратов на 11, а к фигурам добавлялись два верблюда, два жирафа, два стража, два мантелета, визирь и другие фигуры».
Чем дольше рассуждает Арабшах о характере Тимура, тем больше он восторгается его качествами, пока в самом конце не заявляет откровенно: «Его называли непобедимым владыкой семи климатов, правителем земли и воды, покорителем королей и султанов». Однако в кончике хвоста таилось ядовитое жало. Вспомнив о своей глубоко затаенной ненависти, он проклинает Тимура за одну очень серьезную черту. «Он обратился к законам Чингис-хана, на котором лежало проклятье Аллаха. Поэтому Тимура следует считать неверным, как всех, кто предпочитает законы Чингис-хана вере ислама». Арабшах был прав, указывая на противоречия между двумя побудительными мотивами, которые руководили жизнью Тимура-завоевателя. Однако он не сумел правильно оценить политическую и религиозную идеологию Тимура, которые представляли собой сложный сплав ясы, или традиционных обычаев Чингис-хана, и ислама.
Тимур совершенно свободно обращался то к исламу, то к ясе, когда ему это требовалось, чтобы оправдать свои действия, будь то военные завоевания или какие-то внутренние политические перестройки. Кроме всего прочего, он был оппортунистом. На своей коронации в 1370 году он посадил номинальным правителем страны марионеточного хана из рода Джагатая, чтобы соблюсти традицию, согласно которой править должен человек королевской крови. После этого хан руководил расширяющейся империей Тимура. Сначала это был принц Суюргатмыш, а с 1388 года его сын Султан-Махмуд. При всех своих амбициях и величии, даже в расцвете могущества, он никогда не называл себя ханом. Вместо этого он носил титул Тимур Великий Амир или — после женитьбы на Сарай Мульк-ханум — Тимур Гураган, зять Великого Хана. Именно под этими именами его поминали в кутбе (пятничной молитве), их чеканили на монетах. И никто не сомневался в истинном источнике его власти.
Тимур не был неверным. Ислам руководил всей его военной карьерой, как христианство служило идеологическим двигателем крестоносцев во время их кровавых походов в Святую Землю. Полумесяц всегда увенчивал королевский штандарт Тимура, именно под знаменем ислама он совершал все свои завоевания. То, что ислам и кровавые побоища несовместимы между собой, как-то оставалось в стороне. Впрочем, то же самое можно было сказать о христианстве и крестовых походах.
Точно так же, как он свободно манипулировал обычаями Чингис-хана, Тимур легко и непринужденно обращался с законами ислама, отбирая и сохраняя то, что считал полезным, и отбрасывая ненужное. Например, он не нашел времени обратить внимание на рекомендацию пророка мужчинам иметь по четыре жены. Более важно то, что, несмотря на полную странствий жизнь, он так и не нашел возможности почтить один из пяти столпов ислама. Он так и не совершил паломничества в Мекку, что считается обязанностью истинно правоверного мусульманина. Он не брил голову, он не носил тюрбан и одежды, предписанные верой.
Интерпретация Тимуром понятия «джихад» вызывает новые сомнения в том, что он может считаться хорошим мусульманином. В его глазах джихад оправдывал применение силы и жестокости против кого угодно. Тимуру было совершенно безразлично, против кого идет священная война — против неверных христиан в Грузии (во время одного из походов он даже вынудил короля Баграта обратиться в ислам) либо против братьев-мусульман, которых он предавал мечу с такой же легкостью. Высшие командиры, простые солдаты, несчастные женщины и невинные дети — все к своему ужасу, обнаружили, что принадлежность к исламу совсем не гарантирует им безопасность от армий Тимура. В конце концов именно мусульманская Азия стала основным районом его походов. Татарские армии смерчем пронеслись по се центральной части — там, где сейчас располагаются Турция, Иран, Ирак, Сирия, Азербайджан, Узбекистан, Афганистан, Туркмения, Таджикистан, Кыргызстан, Казахстан, Пакистан и Индия, — неся смерть сыновьям и дочерям ислама. Кто может сосчитать миллионы безымянных мусульман, павших от рук воинов Тимура? Все эти люди испытали на себе самые безумные жестокости. Две тысячи человек были уложены друг на друга и замурованы заживо в башни и стены города Изифар в 1383 году. В Исфагане, священном городе Персии, в 1387 году были перебиты 70000 человек. При разграблении Багдада в 1401 году были убиты 90000 человек, из их голов сложили 120 башен. Дамаск и Алеппо видели невообразимые ужасы. И все это делал человек, присвоивший себе титул Гази, борца за веру.
Христиане, евреи, индуисты — все неверные должны были испытать на себе силу меча ислама, однако они отделались сравнительно легко. Если братьев-мусульман Тимур резал постоянно и регулярно, то на неверных обрушивал свой гнев лишь от случая к случаю. В 1398 году, незадолго на начала сражения с султаном Дели (мусульманином!), он приказал вырезать 100000 пленных индусов. Через два года 4000 армян были похоронены заживо в Сивасе, где Тимур пощадил мусульманское население.
Не было никаких оправданий диким жестокостям Тимура, которые творились под заявления о священной войне. Иногда, как в Афганистане и части Персии, он объяснял 98 свои погромы желанием покарать суннитов. В Мазандаране, который также находится в Персии, города, наоборот, разорялись, чтобы покарать дервишей-шиитов. Но чуть позднее Тимур с легкостью мог объявить себя защитником традиций шиитов. В Дамаске жители были нарочно перебиты под предлогом их враждебного отношения к шиитам. В 1396 году Тимур принялся размышлять, куда направить следующий удар. «Султаны Дели ослабли в защите истинной веры», — объяснил он своим амирам, прежде чем повести войска через горы Гиндукуша, чтобы разграбить этот город. В 1404 году он готовил армии к последнему походу. Еще раз было поднято знамя священной войны, на этот раз против императора Мин.
Мнение Тимура о мусульманской вере было основано на холодном прагматизме, а не на принципе. Хотя его воспитали в обычных традициях суннитов, его склонность к суфизму была укреплена покровительством ордену Накшахбанди, расположенному в Бухаре, а также помощью суфийским шейхам в Марвераннахре и Хорасане. Они занимали высокие посты при дворе Тимура, особенно шейх Барака из Андхоя. Тимур также хоронил членов своей семьи в красивых гробницах, расположенных рядом с часовнями суфийских святых. Но если корни его симпатий к суфизму были крепки, поддержка, которую он оказывал шиизму, трудно объяснима. Наиболее поразительное доказательство мы видим на его могиле в мавзолее Гур-Эмир в Самарканде. Там изображено разветвленное родословное дерево, которое восходит к зятю пророка Али. Еще одним реверансом в сторону шиизма было подчеркнутое внимание, которое Тимур в течение жизни оказывал потомкам пророка. Поэтому современным ученым так же трудно отнести его к какой-то определенной религиозной школе, как это было трудно его современникам. Тимур был хамелеоном. Все, что шло ему на пользу, было правильно и хорошо. Конечно, это очень циничная интерпретация религии, однако его отношение к джихаду было лишено внутреннего единства и последовательности. По сути, оно было приспособлено к максимально широкому применению силы и являлось оправданием завоеваний.
Конечно, устраивались публичные церемонии, на которых ислам сиял ярким светом. Пять ежедневных молитв являлись важной составляющей жизни двора и Тимура. Во время походов его неизменно сопровождали имамы и королевская мечеть, роль которой исполнял роскошный шатер из прекрасного шелка. Оттуда раздавались заунывные речитативы муэдзина, который призывал правоверных на молитву. Перед началом битвы Тимур неоднократно простирался на земле и возносил молитвы Аллаху. Это делалось на виду у принцев, амиров и воинов и служило напоминанием, что бог на его стороне. Эту уверенность поддерживали религиозные лидеры, которые всегда сопровождали армии во время походов.
Самым главным из них был шейх Саид Барака, которого Тимур встретил в Термезе еще в первые годы своего соперничества с Хусейном. В 1391 году, когда армия Тимура начала форсировать реку Кундуча, чтобы сразиться с воинами Тохтамыша, Барака подобрал кусок грязи и кинул его в противника. «Ваши лица почернеют от позора вашего поражения, — заорал он. — Иди там, где ты хочешь, — продолжил он, обращаясь к Тимуру. — Ты одержишь победу». И в который раз конные лучники императора действительно добыли ему победу.
Это был самый настоящий симбиоз. Религиозные иерархи сохраняли свое привилегированное положение благодаря Тимуру, а в обмен на это покровительство они заверяли его и его воинов в неизменной поддержке всемогущим всех военных начинаний императора, насколько это зависело от его земных слуг. Верноподданные священники в случае необходимости оправдывали любые действия. Как писала в 1962 году Хильда Хукхэм: «С благословения шейхов Тимур мог вести свои орды против любого королевства семи климатов, уничтожать неверных потому, что они не были мусульманами, а мусульман — потому что они не были правоверными».
Раболепные придворные писатели вроде Язди, служившего одному из внуков Тимура, исполняли те же обязанности. «Мы храним традиции Мухаммеда, а он заявлял, что он был дитя меча и что вместе с богом прошел через самые счастливые моменты его жизни, когда у него в руке был меч. Он добавляет, что сам рай находится под защитой меча, который показывал, что короли не есть мирные обладатели тронов, если они не победоносны, что их подданные не могут наслаждаться покоем в своих семьях, но лишь под защитой меча своего принца».
Однако Повелитель Счастливого Сочетания Планет должен был советоваться с астрологами, чтобы выбрать удачный момент для нападения. Их обязанностью было определять расположение планет. На практике это означало, что они произносили тот вердикт, который хотел слышать император. Его ответ на заключения астрологов всегда определялся целесообразностью. Если астрологи не могли прийти к желаемому заключению, на них просто не обращали внимания. Когда у ворот Дели они решили, что знамения неблагоприятны для атаки, Тимур просто обратился к исламу. Он жестко заметил: «Ни фортуна, ни неудачи не зависят oт звезд. Я вручил себя попечению всемогущего, который никогда не оставлял меня. И какое влияние имеют планеты на его отношение ко мне?» Астрологи устыдились и отступили, а он взял свой экземпляр корана и открыл его на выражении, которое указывало на верную победу. Так оно и вышло.
Тимур не видел противоречия между кровопролитием и исламом. Переход от кровавой битвы сегодня к благочестивым молитвам в часовне или мечети завтра не представлял для него никаких моральных сложностей. Буквально за несколько дней Дели был разгромлен так, что ему потребовалось столетие, чтобы оправиться, но Тимур сразу после этого отправился в прекрасную мечеть на берегу реки Джамна, чтобы вознести благодарность Аллаху за свою победу. В Багдаде, когда его воины еще строили последние из 120 пирамид из отрубленных голов, когда река Тигр стала красной от крови, а в воздухе стояла вонь от разлагающихся трупов, Тимур посетил могилу почитаемого имама VIII века Абу Ханифы, главы одной из четырех ортодоксальных сект ислама, «чтобы испросить заступничества святого». И такое происходило постоянно. Поэтому со своими внешними проявлениями благочестия Тимур демонстрировал прямо-таки современный подход к этой проблеме.
Вино было еще одним вопросом, в котором Тимур демонстрировал свой двойственный подход к канонам ислама и монгольским традициям. Пьянство было строго запрещено исламом и, как правило, не разрешалось у него при дворе. Однако имелось великое множество исключений, которые использовались очень часто. По татарскому обычаю для празднования очередной победы устраивался роскошный пир. Пиры устраивали во время свадеб в семье Тимура. Окончание рамазана тоже нужно было отпраздновать. Испанский посол Клавихо как-то видел такую вакхическую оргию, которая соответствовала традициям монголов, но никак не запретам ислама. Каждому человеку на пиру выделяли прекрасного виночерпия, отметил испанец. Его обязанностью было следить, чтобы золотая чаша гостя всегда была наполнена. Отказаться пить во время тоста считалось серьезнейшим нарушением этикета и выражением невежливости по отношению к императору, причем требовалось осушить до капли очень вместительный кубок. Трезвенники в таких случаях обнаруживали внезапную тягу к виноградной лозе. Пиры неизменно завершались пьяным храпом. Те воины, которые еще могли стоять, растаскивали товарищей на ночь по шатрам. Ничего исламского в этом не было.
Подобные случаи выдавали пристрастие Тимура к популистским жестам. Иногда они должны были подчеркнуть его положение как вождя ислама, например зякет (раздача милостыни), соблюдение рамазана, отказ употреблять в пищу свинину. В других случаях он выбирал законы Чингис-хана и старался убедить последователей, что обычаи степи для него превыше всего. Он был очень умным, амбициозным, властным, циничным и настойчивым. Вопрос о том, был ли он добрым мусульманином или был привержен монгольским обычаям, звучит бессмысленно. Тимур был заинтересован и в том, и в другом в той степени, в которой это поддерживало его стремление к завоеваниям. Важно отметить, что он исключительно умело использовал обе веры для собственной выгоды. Это лишний раз доказывает его выдающиеся способности правителя.
Нигде его таланты не проявлялись столь явственно, как в военных делах. Конные лучники, с помощью которых Тимур основал свою империю, уничтожал королевства, действовали в рамках железной дисциплины и побуждаемые щедрым вознаграждением. Воины знали, что их могут разрубить пополам, повесить, обезглавить или казнить как-то иначе за трусость, зато после победы наградят или позволят разграбить город. Они прекрасно понимали, что беззаветная верность Тимуру на поле боя и вне его является самым коротким путем к богатству.
Все источники единодушно говорят, что благородство Тимура было одной из главных причин его победы над Хусейном во время борьбы за власть в Марвераннахре в 1360-х годах. Если Хусейн показал себя жадным и не спешил делиться с воинами военной добычей, Тимур действовал совершенно иначе. Если амир Балха был счастлив видеть, как Тимур платит выкуп драгоценностями, принадлежащими его жене, родной сестре Хусейна, Тимур считал самым важным в первую очередь вознаградить сторонников. Это отнюдь не была сентиментальная забота об их процветании и благополучии. Просто это был самый эффективный способ удержать их верность в рамках политической системы, склонной к постоянным предательствам и недолговечным союзам. Хроники полны рассказов о добыче, о воинах, которые сгибались под тяжестью награбленного, об огромных караванах рабов. Репутация Тимура, как щедрого повелителя, отлично послужила ему в реализации его военных планов. Она также принесла ему уважение противников. Временами, как в битве при Анкаре в 1402 году, воины противника перебегали на его сторону. В 1391 году, разгромив Тохтамыша в первый раз, Тимур роздал огромную добычу своим воинам в благодарность за их отвагу на поле битвы. Язди рассказывает:
«Он раздавал почетные одежды и пояса, украшенные драгоценными камнями, принцам, эмирам, шерифам, вождям и командирам своей армии. Он также отмечал своими дарами генералов и капитанов, командовавших войсками, чтобы вознаградить их за утомление и в знак радости при победе. Но удовольствие, которое получали великие воины, когда Тимур хвалил их действия, было невыразимо огромным. Он послал им золотые кубки с самыми драгоценными винами в руках прекраснейших в мире женщин».
И дисциплина, и награды зависели от императора лично, а не от племенных вождей, стоявших на нижних ступенях лестницы власти. Тимур намеренно ставил на высшие посты людей из числа своих приверженцев, в том числе своих родных. Это делалось, чтобы подорвать традиционную систему командования племенных вождей, главный источник потенциальной опасности для него, и в конечном итоге восстаний. В результате сформировался новый военный класс, преданный лично Тимуру и свободный от политических связей с каким-либо племенем. Эти посты были сделаны наследственными, поэтому сыновья и внуки этих людей также служили императору, что увеличивало число его сторонников. По мере роста его власти увеличивался размер армии, туда вливались взятые в плен воины и новобранцы, что еще больше увеличивало влияние этой новой элиты, а вот влияние племенных вождей в такой же мере падало.
В организации армии Тимура сразу можно увидеть наследство Чингис-хана, так как он повторил разработанную монголами структуру. Она делилась на правое крыло, центр, левое крыло и авангард. Самым маленьким подразделением из 10 солдат — оплик — командовал онбаши. Десятки объединялись в сотни — юзлик — под командованием юзбаши. У них к седлу были привязаны литавры, чтобы командовать сотней. Дальше шел бинмик, который состоял из 1000 воинов под командованием бинбаши. Самым старшим командиром в армии Тимура был амир, который командовал 10000 воинов. Такой отряд назывался тумен, имевший в качестве знамени тук — длинное копье с лошадиным хвостом на вершине.
Тимур всегда щедро награждал тех, кто проявлял особую храбрость в сражении. Акты выдающейся отваги запечатлены в придворных хрониках. Повышение в звании зависело исключительно от поведения в бою. Онбаши мог стать юзбаши, совершив какой-то особенно героический подвиг, а командир сотни мог стать командиром тысячи. Самым старшим командирам даровался титул тархан, что сразу заставляло вспомнить о временах Чингис-хана. Любое повышение сопровождалось иными важными привилегиями, среди которых самой драгоценной было постоянное освобождение от податей. В отличие от других воинов армии Тимура, тархан имел право оставить при себе все награбленное. Все остальные были обязаны отдать часть добычи императору. Тархан также был свободен от уголовной ответственности. Только после того, как он совершал то же преступление девять раз, он отвечал перед законом. И самым великим даром был постоянный доступ к Тимуру.
Адъютанты императора — товачи — отвечали за то, чтобы воины были снаряжены надлежащим образом. После зачисления в армию каждый человек должен был иметь лук, колчан с 30 стрелами, щит и достаточно зерна, чтобы прокормить лошадь в течение года. Для каждых двух кавалеристов требовалась одна запасная лошадь, а каждый онбаши, командир десятка, обязан был иметь шатер, две лопаты, кирку, веревку, кожаный навес, топор, пилу и сотню наконечников. Татарский пехотинец имел лук, топор, кинжал, саблю, маленький круглый щит, деревянный с железным умбоном. Зимой он носил черные овечьи шкуры, а летом цветной кафтан, тесные штаны и сапоги. На голове у татарина был высокий колпак из войлока или кожи. У татар существовал большой набор второстепенного оружия, в том числе булавы, различные мечи, ножи и щиты. Более богатые воины имели шлемы, сабли и кольчуги для себя и лошадей. Татарский составной лук, главное оружие армий Тимура, был грозным оружием. Он был значительно длиннее персидских, турецких, индийских луков и посылал более тяжелые стрелы на несколько меньшее расстояние.
Воины Тимура охотно использовали еще одно разрушительное изобретение. Греческий огонь, появившийся в VII веке, был желеподобной зажигательной смесью, которую выбрасывали через бронзовые трубы. Ее первоначальный состав остается неизвестным до сих пор, так как византийские императоры тщательно хранили этот секрет, но предполагается, что греческий огонь был смесью горючих материалов, таких как сера, нефть, негашеная известь и загуститель на основе битума. Так как эта смесь загоралась сама и ее нельзя было потушить водой, она представляла собой очень эффективное оружие, сея панику среди тех, против кого она применялась.
В бою главной силой Тимура были конные лучники, а основным тактическим приемом — окружение противника, если это возможно. Очень часто он применял уловку, приносящую потрясающий успех, — ложное отступление. Например, при Алеппо его люди намеренно отошли, выманив сирийцев следом за собой. Потом противник был атакован превосходящими силами и разгромлен. Татары, как писал наблюдатель в начале XIV века, «большей часть побеждают своих врагов. Однако они не боятся показать спину, если битва складывается не в их пользу… Их манера сражаться очень опасна, потому что в любой битве или стычке с татарами оказывается больше убитых и раненых, чем в любом крупном сражении других наций. Это является результатом их стрельбы из лука, так как они стреляют сильно и точно, будучи очень умелы в искусстве стрельбы, так что они обычно пробивают все виды доспехов. Если так случается, что они терпят неудачу, они отступают большими и малыми отрядами в полном порядке, так что гнаться за ними и преследовать их очень опасно, так как они на скаку пускают стрелы назад, часто раня людей и лошадей, которые их преследуют».
Почти все войско состояло из мужчин, но военная служба не являлась их привилегией, как отмечает Арабшах.
«В его армии также имелось множество женщин, которые участвовали в жарких битвах, и сражались с мужами, и бились со смелыми воинами, и повергали могучих героев в схватке уколом копья, ударом меча и меткой стрелой. Когда одна из них беременела и должна была родить, а армия в это время находилась в походе, она отъезжала в сторону и сходила с лошади, рожала ребенка, заматывала его в тряпки, снова садилась верхом и брала ребенка с собой, после чего догоняла свой отряд. И были в его армии люди, рожденные в походе и выросшие там же, которые женились и заводили детей, но так и не имели постоянного жилища».
Потрясающе умный и предусмотрительный вождь, Тимур щедро платил за точные и своевременные разведывательные данные, что серьезно помогало ему во многих походах. Широкая сеть шпионов была раскинута от Самарканда по всем его владениям, королевствам и империям, которые он намеревался завоевать. Среди его шпионов было множество бродячих монахов, дервишей, шейхов и суфиев. Арабшах писал: «Он редко сердился, и столь глубоким было море его планов, что нельзя было коснуться дна, и никто не мог достичь высоты его правления ни гладким, ни тернистым путем. Повсюду в своих владениях он имел информаторов, а в чужих королевствах шпионов. Это были амиры, как Атыльмыш, один из его союзников, или ученые факиры, как Масуд Кахаджани, его главный министр, или торговцы, ищущие выгодные товары, глупые борцы, атлеты-преступники, ремесленники, предсказатели, медики, странствующие отшельники, болтуны, оборванные бродяги, моряки, путешественники, элегантные пьяницы, остроумные певцы, старые сводни».
Эти мужчины и дети возвращались назад с новостями со всей Азии. Они сообщали о ценах и наличии товаров в различных королевствах, имена военачальников и аристократов, приносили карты земель и городов. «Один точно составленный план может заменить службу ста тысяч человек», — по слухам, говорил Тимур.
Чтобы облегчить доставку информации, Тимур, как и монголы, организовал систему почтовых станций, известных как ямы. На каждом имелось до 200 лошадей, и содержание этих конюшен оплачивало местное население. Клавихо, который лично видел работу этой системы по пути ко двору императора, оставил детальное, как обычно, описание, с каким рвением посланцы и гонцы мчались по поручению императора. Важность государственных дел была такой высокой, что, если посланец, ехавший на уставшей лошади, встречал других всадников на свежих, им под угрозой смерти приказывали спешиться и отдать своих коней посланцу и его свите. Никто не смел ослушаться. Испанцы сказали, что однажды старший сын Тимура со своей свитой были вынуждены отдать своих лошадей посланцу, спешившему в Самарканд.
Информация и разведывательные сведения, доставленные посланцами, ценились очень высоко, и Тимур принимал все меры для их сохранности. Посланцы имели строгий приказ ездить только в полной броне. «Тимур действительно собрал большое количество лошадей, чтобы те, кого он посылал и те, кто ехал к нему, могли скакать днем и ночью. Делая так, они легко могли покрыть до 50 лиг за сутки, хотя при этом загоняли насмерть двух лошадей. Но в обычных условиях такое путешествие заняло бы три дня. Для него скорость была самым главным в этой службе», — писал Клавихо. И он не допустил никакого преувеличения. Но такая быстрая езда неизбежно брала свою плату. «На обочинах дороги во время путешествия мы видели множество мертвых лошадей, которые были загнаны насмерть и брошены. Их было так много, что об этом следует упомянуть».
* * *
Совсем неудивительно, что Тимур сравнивал себя с Чингис-ханом. Для этого он имел кое-какие основания: масштаб военных триумфов, тот же самый регион, где он совершал свои походы, и постоянное следование традициям великолепного предшественника (когда это было выгодно). Приговор истории был неоднозначным, мнения противников разделились поровну, причем стояли они на тех же позициях, что и самые первые спорщики: Арабшах, с одной стороны, и Язди — с другой.
В работах по истории Монголии и России Лео де Хар-тог пишет, что Тимур был более грубым и жестоким, чем Чингис.
«Тимур был таким же безжалостным, как и монгольский завоеватель, но его конкретные методы часто могли считаться садизмом, которого никогда не было у Чингис-хана. В области религии между ними также имелись огромные различия. Ограниченный мусульманин, Тимур плохо понимал другие веры, тогда как исповедовавший шаманизм Чингис-хан был очень восприимчив к другим религиям».
В действительности не слишком точно понятно, был ли Тимур таким же безжалостным, как Чингис. Имеются многочисленные рассказы о проявленном им милосердии. Города, которые сдавались быстро, такие как Герат, Ургенч и Багдад, встречали гораздо более мягкое обращение, чем те, которые сопротивлялись, и при этом в ходе общего штурма гибли воины Тимура. Те, кто осмеливался восстать против Тимура, не смели ждать пощады. Если говорить об опустошениях, которые сопровождали каждый его поход, то Тимур, более чем Чингис, был склонен жалеть людей и памятники. Даже если этого не происходило, то Тимур мог в интересах торговли и сельского хозяйства отстроить заново город, который его воины сожгли дотла.
То, что Тимур был жесток, оспаривать не приходится. Но обвинять его в садизме — значить начать ничем не обоснованные рассуждения, аргументами в котором будут предубеждения XXI века, а не ценности XIV века, когда человеческая жизнь стоила гораздо меньше, чем сегодня. Тимур не был образцом жестокости. Например, когда мамлюкский султан Бейбарс в 1263 году захватил Антиохию, он приказал вырезать весь гарнизон, составлявший 16000 человек, а 100000 жителей продал в рабство. Побоища, которые устраивал Тимур, не были ни удивительными, ни приятными. Они предпринимались, чтобы вселить ужас в сердца противников, окончательно вырвать завоеванные территории у бывшего владельца и свести к минимуму риск восстания.
Обвинения в религиозной нетерпимости также несправедливы. Тимур использовал ислам главным образом как инструмент завоевания престижа и придания законности своим действиям. А упрека в ограниченности ему не бросил ни один из критиков, даже такой пристрастный, как Арабшах. Тимур был политиком до мозга костей. В эпоху, когда полумесяц и крест столкнулись между собой в Эгейском море и Средиземном, как знамена враждующих армий, именно Тимур, а не оттоманский султан завязал дружеские отношения с христианскими владыками Европы. По мнению Тимура, практические выгоды от торговли между Европой и Азией могли перевесить традиционную вражду между христианством и исламом. Это был очень дальновидный человек, его интеллектуальные горизонты были такими же широкими, как степи, по которым он вел свои армии к новым победам.
Арминиус Вамбери, венгерский филолог и путешественник XIX века, сумел дать более достоверную историческую оценку Тимура. Он не стал сравнивать его с Чингис-ханом. «Те, кто ставит Тимура бок о бок с Чингисом, как обычного дикаря и своенравного тирана, совершают двойную ошибку. Он был, прежде всего, азиатским воином, который использовал свои победы в духе того времени и той страны».
Чингис передал другим военное и гражданское руководство. После первых захватов он руководил дальнейшими походами из своей ставки в Каракоруме. Тимур оказался более беспокойным человеком, он не желал праздно сидеть на месте. Самарканд, хоть и являлся имперской столицей, почти не видел своего императора. Он внезапно появлялся, привезя с собой неслыханные богатства, награбленные в величайших городах Азии, праздновал свои победы, устраивая неслыханно роскошные пиры, а потом снова исчезал, отправляясь в поход, который мог затянуться на пять лет. В отличие от Чингиса, Тимур редко отсутствовал на поле боя, более того, часто он сам бросался в схватку, подвергая свою жизнь серьезной опасности.
Сэр Джон Малкольм, солдат XIX века, государственный деятель и историк, дал одно из лучших описаний военной карьеры Тимура: «Солдаты должны были обожествлять такого вождя, как Тимур… Его не интересовало мнение остальных слоев общества. Его целью была слава завоевателя. Если благородный город лежал в руинах или население провинции было истреблено, это делалось из холодного расчета, чтобы это ужасающее впечатление послужило достижению его целей».
Но каковы бы ни были их действия на поле боя, главное различие заключалось в другом. По сегодняшним меркам Тимур был завоевателем-кочевником. Он постоянно находился в движении. Едва он завершал один поход, как тут же собирал армию для следующего. Чингис и его орды должны были бы смотреть на Тимура с презрением, так как в Самарканде повелитель татар устроил постоянную столицу. Он принял сторону столь презираемого степными кочевниками оседлого населения и нарушил все обычаи кочевников. Любимый город Тимура, Жемчужина Востока, отражал его любовь к великолепию. Прекрасные мечети и медресе, сады и дворцы, каждый из которых сам по себе был чудом света, открывали уважение к искусству и архитектурным красотам, которое было совершенно чуждым Чингису. Оба человека сеяли смерть и разрушения на половине известного тогда мира, обрекли мечу миллионы человек и уничтожали города на своем пути. Но только Тимур был готов отстраивать их, он был разрушителем и строителем одновременно. Этим он резко отличается от всех остальных завоевателей. Большую часть жизни он провел, уважая старые традиции, установленные его монгольским предшественником, но к моменту смерти Тимур стал могущественным императором, не подчинявшимся никому и ничему. Самарканд стал высшим выражением его индивидуальности. Это была дань его беспримерной военной карьере без единого поражения, а также памятник его имперскому величию.
Более 40 лет город принимал подношения Тимура, словно капризная красавица. Это были золото, серебро, драгоценные камни, мрамор, экзотические животные, роскошные одежды, шелка, ковры, рабы и специи. Однако город так и не был удовлетворен. Каждый раз, когда Тимур возвращался, город снова отправлял его в битву. Прославление требовало все новой добычи после бесчисленных побед. Лишь постоянная война могла дать эту добычу.
К концу 1370-х годов новорожденная империя Тимура включала в себя Хорезм и Марвераннахр вместе с их сокровищами. И теперь Тимур обратил свой взор на запад, прислушавшись к тому, что ему нашептывал Самарканд.
