Глава 10
ПОДНЕБЕСНАЯ ИМПЕРИЯ
1403–1404 годы
Бог даровал нам столь необычную удачу; что мы завоевали Азию и низвергли величайших королей земли. Лишь несколько владык прошлого обладали столь же обширными владениями или приобрели такую же огромную власть, или имели столь же многочисленные армии. И все эти великие завоевания не могли быть совершены без некоторых жестокостей, которые привели к уничтожению огромного числа божьих созданий. Поэтому я решил совершить доброе дело, которое искупит преступления моей прошлой жизни. И для этого я сделаю то, что еще не удавалось никому, объявлю войну неверным и уничтожу идолопоклонников в Китае.
Речь Тимура перед принцами и амирами, 1404 год.
Шараф ад-дин Али Язди, «Зафарнама»
Китай пребывал в состоянии хаоса. В начале XIII века Чингис-хан бросил на него свои орды ив 1215 году разграбил Пекин. Завоевание Китая продолжил его сын Угедэй, который захватил еще большую территорию, а завершил покорение Китая внук Чингиса Хубилай-хан. В 1264 году он стал великим каганом, разгромив в битве за трон своего брата Ари-Буку. Хубилай покинул Каракорум, традиционную столицу Монгольской империи, и перебрался на юг. Свою зимнюю ставку он устроил в прекрасном городе Пекине, который также называли Та-Ту, или Ханбалык — город ханов. Его знаменитая летняя столица Шенду вдохновила английского поэта Сэмюэла Тэйлора Колриджа описать волшебный город Ксанаду в знаменитой поэме «Кубла-хан», хотя поэту во многом помогли пары опиума.
Эта новая империя, в которую вошли Китай и Монголия, совершенно затмила три государства улуса Чагатая в Средней Азии, державу Хулагу в Персии и Иране и Золотую Орду Джучи, хотя власть кагана над ними была чисто номинальной. Истории о ее величии долетели до Европы, благодаря полуфантастическим рассказам венецианского путешественника Марко Поло, который почти двадцать лет служил великому кагану. Долгие годы Китай был разделен на север и юг. Однако в конце концов войска Хубилая двинулись на юг от Янцзы, в 1279 году династия Сунь была разгромлена, и Китай был объединен. Династия Юань, которую основал Хубилай, просуществовала до 1368 года. Его правление стало временем расцвета торговли и налаживания связей между Востоком и Западом. Каждый год по Янцзы шли двести тысяч джонок, перевозящих шелк, рис, сахар, жемчуг и драгоценные камни между крупнейшими городами Срединного Царства. Китайские торговцы хлынули на рынки Персии и Индии, Явы, Малайи и Цейлона. Начали бурно развиваться драма, литература, живопись.
Однако после смерти Хубилая в 1294 году его империя покатилась вниз по наклонной плоскости. Частично в этом был повинен и сам хан. Захватив китайский трон, он распростился с монгольским обычаем выбирать правителей на общем собрании принцев. Хубилай заменил его обычный принцип наследования, одним ударом подорвав власть монгольской знати. И если он жестоко подавлял любые волнения, его преемникам это уже не удавалось. Великие Ханы, которые сменили Хубилая, были склонны к лени и пьянству, они занимались дворцовыми интригами и затевали какие-то заговоры. После убийства в 1323 году императора династии Юань Ин Цзуна Китай развалился на части, и его начала раздирать кровопролитная гражданская война. Эпидемии — возможно, чума— и природные бедствия опустошили некогда процветающую империю.
Последний монгольский император Шун Ди был известен своей жестокостью, похотливостью и глупостью. Вместо того, чтобы попытаться как-то смягчить последствия голода, терзавшего страну, он интересовался только постельными делами. Его наложницы изощрялись в разнообразных эротических забавах, вроде «Танца небесного дьявола», чтобы только доставить удовольствие императору. Налоги росли с безумной скоростью, так как требовалось оплачивать императорские развлечения, поэтому не удивительно, что в долинах рек Янцзы и Хуанхэ полыхнули сразу несколько восстаний китайцев против монгольского владычества, которые сразу начали шириться. В 1350-х годах во главе одного из таких восстаний встал крестьянский лидер Чжу Юан-чжан, который подчинил себе поочередно всех соперников. Часть его армии была отправлена на север, «чтобы избавить страдающих людей от огня, который жжет, и от воды, которая топит их», так они называли тираническое правительство монголов. Двигаясь на Пекин, крестьянская армия сокрушала любое сопротивление, какое только встречала, но это сопротивление было очень слабым. Люди совсем не желали сражаться за своего распутного и трусливого императора Шун Ди, а его приближение поняло, что господству монголов в Китае приходит конец. Армия мятежников росла с каждым днем и к 1368 году превратилась в неодолимую силу, захватила Пекин и вышвырнула монголов из северного Китая. Шун Ди умер в изгнании.
В том же году, когда пала столица империи, простой крестьянин Чжу Юан-чжан, опираясь на свою армию, провозгласил себя императором и сменил имя на Тай Цзу, став основателем династии Мин. В течение тридцати лет он правил самодержавно, но все-таки относительно мягко, восстановив порядок в клокочущей империи. Новый император поощрял развитие сельского хозяйства, не забывая казнить всех, кто противился его реформам. Китайская система управления, подорванная монголами, была восстановлена, хотя и видоизменилась, чтобы отвечать нуждам нового императора. Члены императорской семьи получили в управление самые богатые, наиболее важные стратегически города, где построили для себя дворцы, собрали собственные армии и, как неизбежное следствие, начали вынашивать свои честолюбивые планы.
В 1399 году Тай Цзу умер, оставив своего 16-летнего внука и наследника Чжу Ди бороться за власть. Тимур узнал об этом вскоре после возвращения из Индии, но тогда он уже решил двинуться на запад, в Сирию и Египет, и начать войну с Баязидом. Через свою сеть шпионов, дипломатов и торговцев он постоянно получал информацию о состоянии дел в Китае и знал, насколько плохи эти дела. Новый молодой правитель был вынужден бороться с собственным дядей, принцем Пекина, так как он не мог оторвать глаза завидущие от императорского трона, да еще и его армия была самой сильной в стране. Заявив, что он остается верным слугой престола, принц повел свою армию на юг «для умиротворения неспокойных». Под предлогом борьбы с придворными министрами, которые якобы возмущали народ, принц начал борьбу за власть. Война продолжалась четыре года. Когда Пекин и другие провинции увязли в междоусобицах, Тимур начал подбираться к цели. Поднебесная империя была готова рухнуть перед завоевателем.
Китай представлял собой заманчивую цель для человека, который еще ни разу не был побежден в бою. Прекрасно зная о приближающейся смерти, сутулый, полуслепой император желал достойного окончания своей военной биографии. Поход в Китай был оправдан и соображениями религии, и денежными мотивами, вопросами чести, монгольскими традициями. Неслыханные богатства ожидали того полководца, который захватит Пекин, столицу государства, в котором, если верить хроникам, в последние годы мусульман казнили десятками тысяч и жестоко подавляли все попытки распространить ислам. Здесь, как и в других городах, завоевателей ожидали слава и добыча. Язди, в одном из редких припадков откровенности заявивший, что от гнева Меча Ислама правоверные страдали гораздо больше, чем неверные, написал, что Тимур после победы над Китаем ожидал, что «сумеет исправить ошибки прежних войн, когда пролил столько крови правоверных». Завоевание Китая означало бы, что Тимур выполнил свое жизненное предназначение и объединил под своей рукой все четыре монгольских королевства, которыми правили сыновья Чингис-хана. Первым его признал дом Джагатая, потом наследники Джучи и Хулагу. Единственным, кто еще не подчинился Тимуру, оставалось государство Хубилая, единственное монгольское государство, не принявшее ислам. Истинная вера не только не сумела закрепиться там, более того, ее приверженцев подвергали жестоким гонениям. Но что было уже подлинным кощунством — религия неверных закрепилась даже среди монголов. «Говорят, что новый император Китая, который от рождения был идолопоклонником, недавно обратился в христианство», — пишет испанский посол Клавихо.
Тимур тщательно готовился к войне с самым грозным противником. Как обычно, его разведка добыла массу ценных сведений. Люди, которые водили караваны по всей Азии, регулярно доставляли ему сообщения об ухудшении политического положения Поднебесной империи. Известия о том, что мусульманских торговцев изгоняют из Китая, стали нестерпимым оскорблением для Тимура, он чувствовал себя просто обязанным отомстить. Прибыв в 1398 году в Ташкент вместе с возвратившимся послом Тимура, китайский посол Ан Чжи-тао был задержан, а потом отправлен в путешествие по татарским землям под строгой охраной. Его совершенно неожиданная и вынужденная поездка занесла его далеко на запад, в Тавриз, Шираз, Исфаган и Герат. Путешествие продолжалось шесть лет. Когда оно закончилось, то стало одним из самых длинных в истории дипломатических вояжей. Посол вернулся в Пекин через двенадцать лет после того, как император отправил его к Тимуру.
Это намеренное оскорбление императора Мин было отражением растущей мощи и уверенности Тимура. В течение нескольких лет его взаимоотношения с Пекином изменились от осторожной сдержанности, характерной для более слабого правителя, к растущему упрямству и, в конце концов, открытой враждебности. Клавихо во время своего пребывания при дворе Тимура наблюдал унижения, которым подвергался другой китайский посол, вероятно, присланный потребовать освобождения Ана. При этом его послание было сформулировано так, что правитель татар до недавнего времени считался вассалом императора Мин. «Прибыли к нему посланники от катайского императора сказать, что ведь ему хорошо известно, что эта земля дана ему в управление и за нее он должен платить ежегодную дань», — пишет испанец.
Китайские архивы рассказывают похожую историю. В письме сыну Тимура Шахруху, написанном в 1412 году и адресованном скорее полководцу, чем правителю государства, император Чен Цзу требует, чтобы тот признал себя вассалом Китая. В противном случае он угрожал самыми строгими карами: «Твой отец Тимур Гураган, подчиняясь воле всемогущего бога, признал себя вассалом нашего великого императора. Он продолжал посылать дары и послов, и за это тот даровал мир и счастье людям вашей далекой страны. Ты должен признать нас своим господином со всей почтительностью, не заставляя нас применить к тебе силу». Все пышные титулы, которыми Тимур пользовался в своей империи, — Император Века, Завоеватель Мира — были немыслимы при дворе императора Мин. Для императоров в Пекине владыка татар был просто Фу-ма Тимур Самаркандский.
Еще в 1394 году Тимур обращался к императору Мин со всей уважительностью.
«Я почтительно обращаюсь к Вашему Величеству, великому императору Мин, которому Небеса вручили власть над Китаем. Слава о вашем милосердии и ваших добродетелях распространилась по всему миру. Великолепие вашего правления сияет подобно небесному зеркалу и освещает королевства, как ближние, так и дальние… Народы, которые доселе никому не подчинялись, признали вашу власть, и даже самые отдаленные королевства, погруженные во тьму, осияны светом… Ваше величество благосклонно даровали торговцам далеких стран разрешение прибыть в Китай и торговать. Иностранные послы получили возможность восхищаться процветанием ваших городов и мощью вашей державы, они словно вышли из темноты и узрели свет небес… Я почтительно получил ваше благосклонное письмо, в котором Ваше Величество соизволили вопросить о моем благополучии. Благодаря вашему попечению повсюду построены караван-сараи, дабы иностранцы могли добраться до Китая, и всем народам отдаленных стран позволено процветать по вашему соизволению. Я почтительно вижу, что сердце Вашего Величества подобно вазе, отражающей все, что происходит в мире… Мое сердце отрыто и освещено вашим благоволением. Я могу ответить на самые добрые чувства Вашего Величества только молитвами за ваше счастье и долголетие. Пусть они длятся бесконечно, подобно небу и земле».
Столь униженное послание сопровождалось даром — двумя сотнями лошадей.
В самом начале XV столетия Тимур наконец завершил подготовку и решил повернуть от сладких речей к оружию. В это время из Пекина к его двору прибыло китайское посольство, чтобы потребовать дань, которую Тимур не платил уже семь лет, хотя занимал территории на восточных границах Монголии, которые традиционно даровались во владение китайскими императорами. Посол, пребывание которого в Самарканде совпало с визитом Клавихо, напомнил татарскому императору, что дань так и не получена. Он получил оскорбительный отказ. Клавихо вспоминает: «Ответ его высочества этим послам был таков: сие действительно так, и он намеревается заплатить эту дань. Однако он не желает обременять послов лишним грузом на обратном пути в Китай. Поэтому Тимур сам доставит дань. Все это, разумеется, было сказано очень грубо, чтобы сильнее уязвить их, поскольку его Высочество совсем не собирался платить дань». В другом случае, заметив, что посол из Пекина занимает место выше испанца, Тимур приказал им поменяться местами. Как он потом заявил на секретной аудиенции, китайский посол был «посланником грабителя и дурного человека». Затем он ясно дал понять, что времена дипломатии и дани завершились. Надвигалась война. «Если только пожелает бог, никогда более ни один китаец не осмелится прибыть к Тимуру с таким посланием, как этот человек».
Причины столь резкого разрыва дипломатических отношений с Пекином нетрудно угадать. Тимур готовил этот поступок уже много лет. Он всегда очень трезво подходил к выбору противников. Он решил начать наступление, лишь когда его армии стали достаточно большими и сильными, чтобы бросить вызов самому могущественному правителю Востока. Он также откладывал начало этого долгого и трудного похода до тех пор, пока не были уничтожены все остальные противники. На севере была сокрушена Золотая Орда. На западе под натиском татар рухнули империи оттоманов и мамлюков. На востоке осталось лишь одно непокоренное государство — Китай, последний вызов человеку, который намеревался править миром. Но сейчас дорога на восток была открыта.
Тимур знал, что столица Китая является самой богатой в мире сокровищницей. В 1404 году его посланник вернулся в Самарканд из Пекина вместе с послом Аном. Он сообщил, что столица Китая в двадцать раз больше Тавриза. Если это верно, пишет Клавихо, тогда «это действительно должен быть самый большой город в мире». Тимуру также сообщили и менее приятную новость: в армии империи Мин столько воинов, сколько песчинок в пустыне.
«Далее человек сообщил, что император Китая является господином столь многих воинов, что, когда он решает начать войну за пределами империи, даже не считая тех, кто ушел, он может оставить 400000 всадников для охраны своих владений, но также имеет множество полков телохранителей. Как далее сообщил человек, в настоящее время в Китае ни одному благородному человеку не разрешено появляться публично на лошади, если только у него не находятся на службе как минимум тысяча конников. И тем не менее можно встретить очень большое количество таких благородных верхами. Далее были изложены многие другие удивительные сведения относительно столицы и страны Китай».
И вот такое королевство решил покорить Тимур. Это был вопрос принципа, последний решающий ход в блестящей партии на грандиозной шахматной доске. Острый гамбит он разыграл шесть лет назад. Были построены крепости, вдоль восточных границ были распаханы и засажены поля, и все это в порядке подготовки последнего похода. Долгие годы он воевал за пределами Марвераннахра, бросая свои армии то против одного неприятеля, то против другого. Он действовал, как опытный гроссмейстер, сокрушая королевства и увеличивая свою империю каждым ходом. Большую часть времени он вел жестокие войны на западе. Теперь по его повелению, повинуясь его воле, ряды татарских пешек двинулись на восток.
Аллахдад, один из самых верных амиров Тимура, был отправлен на восток с приказом подготовить детальное описание земель, которые татарскому войску предстояло пересечь, чтобы выйти к китайской столице. Задача была поистине грандиозной. «Составить карту этих районов и описать их состояние, чтобы объяснить Тимуру положение в этих землях, описать характер пути через них и все возможные дороги, объяснить ему природу их городов и их деревень, долин и гор, замков и укреплений, ближних районов и дальних, пустынь и холмов, пустошей и пустынь, ориентиров и башен, озер и рек, племен и семей, тропинок и широких дорог, примечательных мест и незаметных на всем пути, странноприимных домов и харчевен, безлюдных мест и населенных, описав дорогу самым подробным образом, избегая скачков и умолчаний, указав расстояния на всех промежутках и характер пути между населенными пунктами».
Северный вариант пути в Китай считался единственным реальным выбором. Именно по этой дороге посол Ан прибыл из Пекина. К северу от заснеженных гор Тянь-Шаня этот маршрут проходит через Семиречье, Землю Семи Рек, которые восточнее Марвераннахра впадали в озеро Балхаш. Этот маршрут пересекал степи, где имелось достаточно пастбищ для лошадей, что было крайне важным пунктом во всей сложной системе организации военного снабжения армий Тимура.
Аллахадад участвовал в подготовке этого похода с самого начала. Зимой 1401 — 02 годов, когда Тимур зимовал на пастбищах Карабаха, он уже отправился к восточным границам с приказом распахать и засеять поля, чтобы кормить армию, и построить базы, с которых начнется наступление. Одно укрепление следовало построить в десятидневном переходе от Аспары, восточнее реки Сырдарья. Другая крепость строилась еще ближе к Китаю, за озером Иссык-Куль. Аллахадад продолжил приготовления, которые Тимур уже начал в 1396 году, когда провел два года в Самарканде, украшая свою столицу и готовя планы войны на востоке. Было ясно, что это не какое-то мелкое мероприятие. Тимур поставил своего внука и наследника Мухаммед-Султана во главе армии из 40000 воинов и соответствующего количества амиров, чтобы он наблюдал за строительством крепостей и приводил в порядок поля и пастбища в этом районе. Все местные племена были либо включены в армии Тимура, либо уничтожены.
Аллахадад успешно выполнил свою задачу. Он использовал «множество листов папируса», чтобы составить карту, тщательно заделанную в аккуратную рамку. На ней были нанесены все детали, которые требовались Тимуру, и ничего не было пропущено. По словам Арабшаха, он сделал все это достаточно быстро. Император получил карту, когда еще находился в Малой Азии со своей армией, направляясь обратно в Самарканд,
С приближением войны на восточных границах началось оживление. После окончания строительства все усилия были направлены на сбор урожая и увеличение поголовья скота, чтобы обеспечить провизией огромную армию, которая опустошала страну не хуже саранчи. Каждый крестьянин и пастух от Самарканда до Асфары получил приказ «прекратить заниматься торговлей и иными делами и целиком посвятить себя возделыванию полей». Если требовалось, мужчины и женщины должны были даже отказаться от пяти ежедневных молитв, положенных мусульманам. Иногда даже Аллах уходил на второе место. Всю империю трясло, словно в лихорадке, все куда-то спешили. На базарах и улицах Самарканда, в мечетях и медресе, в садах и дворцах говорили только о предстоящем походе. Словно верная жена, город отпускал Тимура в походы и всегда терпеливо ожидал его возвращения, которое неизменно оказывалось триумфальным. Все знали, что Китай был его самой заманчивой и давней целью. Многие опасались, что ненасытный император наконец просто не выдержит. После бесчисленных побед одно-единственное поражение от самой сильной в мире армии могло привести к крушению всей империи. Ставки были высоки как никогда.
* * *
Весна 1403 года принесла стареющему императору две неожиданности и одну трагедию. Тимур и его армия все еще пересекали Малую Азию, возвращаясь в Самарканд, когда он получил сообщение, что султан Баязид, самый знаменитый его пленник, который путешествовал под охраной в обозе армии, скончался. Разные источники по-разному описывают смерть правителя оттоманов. Авторы упоминают тромбоз, астму, апоплексический удар, разрыв сердца и даже самоубийство. Нет оснований полагать, что это известие сильно обрадовало Тимура, который сам вскоре должен был разменять восьмой десяток. Поэтому слезы, которые описывает Язди, скорее всего, были крокодиловы. «Тимур был так сильно потрясен, что он горькими слезами оплакивал злую судьбу великого принца. Он начал понимать, провидение очень часто грубо ломает человеческие планы, вроде тех, что составил он сам… Он хотел поднять упавший дух Баязида, восстановив его на троне в большей славе и блеске, чем тот имел ранее».
Такие планы, реальные либо воображаемые, были разрушены. Но заметим, прилетели и гораздо более неприятные новости. В императорский лагерь под Ак-Шахром примчался гонец с ужасным известием. Мухаммед-Султан очень тяжело заболел. Он так и не сумел полностью оправиться от ран, полученных под Анкарой. Никак не показав своих чувств, Тимур приказал отправить тело Баязида в Брусу «со всей торжественностью и пышностью», как и подобало великому королю. Он подарил сыну правителя оттоманов Мусе Челеби королевский плащ, прекрасный пояс, меч, колчан, украшенный драгоценными камнями, тридцать лошадей и какое-то количество золота. Только завершив это дело, Тимур поспешил в лагерь молодого принца. Но по дороге его задержала необходимость подавить восстание одного туркменского племени, и когда правитель прибыл на место, состояние его внука заметно ухудшилось. Мухаммед-Султан уже не мог говорить и неподвижно лежал на ложе, лицо его покрыл холодный смертельный пот. В течение трех дней лекари пытались что-то сделать, но напрасно. На четвертый день после смерти Баязида молодой Мухаммед-Султан, лев поля битвы и самая главная надежда Тимура, скончался.
Тимур был безутешен. Он всегда выделял этого принца среди остальных и очень любил его. Было что-то неправильное в этой череде преждевременных смертей. Старший сын императора, его первенец Джихангир умер в возрасте двадцати лет четверть века назад. А этого молодого человека Тимур любил больше остальных сыновей и внуков, сразу назвав своим наследником, так как видел его качества правителя, смелость, ум и военные дарования. Даже Арабшах, самый злой из критиков Тимура, признает, что у принца был прекрасный характер. По словам сирийского историка, «на его лице лежала печать счастья, отраженная в линии бровей, а само благородство сияло в его чертах».
Вся армия погрузилась в траур. Ее поход домой, навстречу новой войне, превратился в погребальное шествие. Все оделись в черное. Мать Мухаммед-Султана и вдова Джихангира, прекрасная Хан-Зада была вызвана, чтобы встретить армию в Авнике, Армения. Прежде чем она прибыла в этот город, три молодых сына принца прибыли в Эрзерум. Их вид так потряс императора, что слезы снова заструились по его щекам. Трудно было описать горе матери. Хан-Зада уже потеряла мужа, а теперь потеряла своего первенца. Позднее она распустила волосы, разорвала на себе одежды и в кровь расцарапала себе щеки. Она никак не ожидала, что ее любимы сын умрет столь молодым. Он должен был стать великим императором. А теперь ее слезы смешивались с кровью, текущей по щекам, и смерть его поразила мать, «словно удар кинжалом».
Смерть, как знал старый император, все ближе подбирается к нему самому. Даже люди, многие годы разделявшие с. ним победы, начали уходить. В последние месяцы смерть унесла нескольких закаленных боевых товарищей. Сейф ад-дин Нукуз, давний и верный амир Тимура, умер вскоре после решающего столкновения с Баязидом. Марионеточный хан Султан-Махмуд, который все-таки был бесстрашным воином и захватил после битвы оттоманского султана, тоже скончался вскоре после сражения. И его пока никто не заменил.
Тимур приказал устроить погребальное пиршество по Мухаммед-Султану в Авнике. Повелители Азии прибыли со своими придворными, они восхваляли Аллаха, одарившего мир таким мужественным принцем и воином. Муллы монотонно и уныло читали коран. Боевой барабан Мухаммед-Султана прогрохотал в последний раз. Затем все придворные и принцы, вассальные короли и амиры, солдаты и слуги испустили громкий вопль горя. После этого по монгольскому обычаю барабан был разбит на куски. Никогда более он не загремит в честь другого принца.
Из Авника гроб принца был доставлен в Султанию, а потом в Самарканд, где Тимур приказал народу наблюдать за церемонией похорон. «При его приближении жители Самарканда вышли наружу и облеклись в черные одежды. Благородные и уважаемые люди шли в чёрном, величественные и прекрасные, словно лицо мира укрыл туман самой черной ночи».
* * *
Тимур в течение многих лет неоднократно доказывал, что просто физически не может пройти мимо христианского королевства Грузия, не вторгнувшись туда. Хотя смерть Мухаммед-Султана больно ударила по нему, хотя его солдаты были утомлены боями, а в своих размышлениях он все чаще обращался к грядущему походу в Китай, Тимур в этот момент опять не сумел устоять перед соблазном. Он приказал провести еще одну карательную экспедицию против царя Георгия VII, который не пожелал лично прибыть к императорскому двору. Это был шестой и последний поход Тимура против горного королевства.
Наступило время жатвы, и татары опустошили поля зерновых. Затем они двинулись в горные проходы, где начались упорные бои. Хроники упоминают осаду Куртина, сильно укрепленного города, который его жители считали неприступным. Так как цистерны были полны воды, а подвалы ломились от бочек с изысканными винами, во дворах паслось множество овец и свиней, защитники были уверены, что попросту пересидят татар. Но однажды ночью, когда инженеры строили осадные машины и тараны, один воин прополз по узкой трещине в скале и нашел путь в крепость на ее вершине. В течение ночи к нему присоединились еще пятьдесят человек. На рассвете на вершине раздались крики «Аллах акбар!», загремели татарские барабаны, зазвучали трубы, и начался штурм. Ворота были выбиты камнями, которые швыряли осадные машины, а гарнизон был раздавлен. Правитель и воины были обезглавлены, а воины, рисковавшие жизнью во время приступа, получили щедрое вознаграждение. Тимур выдал им богатые одежды, мечи, расшитые пояса, лошадей, мулов, палатки, зонтики, деревни и сады на родине и, разумеется, десятки молодых девушек.
Кампания продолжалась всю осень 1403 года. Тимур двинулся в центр страны, где он «разграбил семь сотен городов и деревень, опустошив возделанные поля, разрушив христианские монастыри и до основания спалив их церкви». Рвение, с которым он вдруг начал преследовать неверных, после того как в течение многих лет истребил тысячи и тысячи мусульман, можно счесть признаком того, что Тимур понимал: долго ему не прожить. Из Смирны он поспешил в Грузию, а оттуда направился в Китай.
Захватив в плен много знатных грузин в самом начале похода, Тимур начал переговоры о капитуляции Георгия. Учитывая подготовку к новому походу, он не собирался задерживаться в Грузии надолго. Хотя король отказался прибыть ко двору Тимура, он отправил правителю тысячу золотых монет, отчеканенных от имени императора, тысячу лошадей, золотую и серебряную посуду, роскошные одежды и исключительно большой рубин. Тимур заявил, что полностью удовлетворен этим выражением покорности, и армия двинулась дальше на восток. Сначала татары спалили множество церквей и монастырей вокруг столицы Грузии Тифлиса, а потом их орды внезапно исчезли. Грузия была разорена в очередной раз. Ее поля были вытоптаны, а закрома опустели. Целые города и деревни просто исчезли. Гниющие трупы валялись на обочинах дорог. Повсюду стояли пирамиды черепов, кошмарное напоминание о завоевателе. Приближалась зима, и холодные ветры уже засвистели в горных ущельях. Татарские орды Тимура грабили, жгли, убивали, насиловали, пока не оставляли после себя настоящую пустыню. Тишина повисла над опустошенным королевством. Поистине божьей милостью было то, что Непобедимый Господин Семи Климатов больше не возвращался в Грузию, хотя тогда об этом никто не догадывался.
В последний раз Тимур зимовал на высокогорных пастбищах Карабаха. Казалось, его неуемная энергия не иссякнет никогда. Он полностью отдался делам управления империей, отстраивал древний город Байлакан и раздавал земли сыновьям и внукам. Царство Хулагидов, которым когда-то правил недостойный Мираншах, он разделил между старшим сыном принца Абубакром, который получил Багдад и Ирак, и его вторым сыном Омаром, который получил северные районы, включая Тавриз и Султанию. На Тимура навалились династические проблемы. Стареющего императора очень заботил гладкий переход власти после его смерти. Его внук Пир-Мухаммед получил город Шираз. Брат юноши Рустам получил в управление город Исфаган, а еще один брат Искандер — Хамадан. Принц Халил-Султан получил земли между Кавказом и Трапезундом на северном побережье Малой Азии.
После смерти Баязида и Мухаммед-Султана, амира Сейф эд-дина Нукуза и Султан-Махмуда Тимуру уже не требовались новые напоминания о приближении его смерти. Однако весной 1404 года, — когда основные силы татарской армии перебрались на пастбища после грандиозной охоты с целью заготовки мяса, он потерял еще одного близкого человека. Шейх Барака, его духовный наставник, который сопровождал его во всех походах долгие годы, который привел Тимура и его войска к нескольким блестящим победам, отправился на запад, чтобы выразить свои соболезнования по поводу смерти наследника. Радость повелителя татар от этой встречи оказалась недолгой. Вскоре после встречи Барака последовал в могилу за Баязидом и Мухаммед-Султаном.
Путешествие домой продолжалось, но не прерывалось управление империей. Тимур путешествовал вместе со своим походным двором, что позволяло ему править суд, принимать прошения и жалобы, получать дань от покоренных правителей и их послов, наказывать провинившихся чиновников. Но все это никак не касалось рядовых воинов. Их мысли и мечты были сосредоточены на одном — как можно скорее вернуться о Марвераннахр. Каждый шаг приближал их к дому.
В 900 милях на восток от Карабаха в пустыне находилось памятное место, здание, поднимавшееся среди песков, словно подножие небес. Ветераны походов Тимура с волнением рассказывали о нем молодым товарищам, которые никогда не видели такого величественного монумента и с трудом верили, что минареты могут быть такими. Причина радости стариков была очень простой. Эта башня означала, что их пятилетнее странствие завершилось. Они благополучно вернулись в Марвераннахр. Это была Благородная Бухара, Средоточие Ислама, второй город империи.
* * *
Минарет Калон, при виде которого в 1404 году так радовались воины Тимура, и сегодня высится над Бухарой. Он на 150 футов поднимается в небо и виден практически из всех закоулков города.
Холодным, ясным осенним вечером я сидел в чайхане на площади Ляб-и-Хауз, которая является душой и сердцем старого города. Я наслаждался дымящейся пиалой душистого зеленого чая и потрясающим видом построенной в XVII веке ханаки диванбеги Надира, мечети и пристанища святых паломников. Я намеревался посетить минарет Калон, но был просто зачарован красотой самой очаровательной городской площади Центральной Азии. Здесь, по крайней мере, царил покой. Хауз, построенный еще в 1620 году крупнейший бассейн города, представлял собой большую квадратную чашу, наполненную зеленой водой. Крутые ступеньки сбегали с мостовой к воде. Вдоль улицы стройными рядами тянулись тутовые деревья, причем самое корявое и древнее из них было посажено еще в 1477 году. На вершине самого высокого дерева виднелось старое гнездо аистов.
Стоял тихий южный вечер, сияли звезды, время для прогулки было самым подходящим. Я пошел прочь от тихого бормотания Ляб-и-Хауза по темным улицам старого города. Люди играли в карты в полосах света, который падал из открытых дверей. Если какой-то силуэт и показывался на крошечных аллейках, то сразу таял в темноте. По улицам носились ребятишки. Вокруг мерцающих огней над неработащим фонтаном порхали летучие мыши, бешено хлопая тонкими, словно бумага, крыльями. Лавки торговцев коврами были закрыты, и шаги эхом отдавались под их сводами. Здесь и там высились громадные порталы, окруженные угловыми башнями. Это были мечети и медресе, некоторые из них были освещены. А более далекие таяли в темноте. Но самым потрясающим памятником был самый высокий минарет, какой я когда-либо видел, огромная золотая башня, которая пронзала ночь. Это был один из самых знаменитых символов Бухары. Он неудержимо влек к себе, и я пошел по улицам мимо мечети Магок-и-Аттари, на базар горшечников, вокруг мечети Базар-и-Корд, вдоль медресе Амир Алим-Хан, туда, где стояло величайшее здание, уцелевшее от старой Бухары.
Построенный в 1127 году минарет Калом избежал разрушения во время походов Чингис-хана, когда были уничтожены сотни минаретов. Вождь степняков был настолько поражен ее высотой, когда ехал через город, что приказал своим воинам пощадить его. (Вся остальная Бухара оказалась не столь счастливой. Когда орды Чингис-хана завершили грабеж, про нее было сказано: «Под лучами солнца равнина казалась целиком залитой кровью».) Минарет не похож на остальные в том отношении, что там почти тысячу лет служили несколько муэдзинов. Эту башню видели измученные верблюжьи караваны, пересекавшие пустыню Каракумы. Она становилась первым признаком человеческого жилья для путников, измученных голодом и умирающих от жажды. Горящие на вершине маяки помогали заблудившимся во время песчаных бурь. Минарет также служил сторожевой башней. Из окон в узорчатой галерее ротонды воины осматривали горизонт в поисках вражеских армий, приближающихся к Бухаре. Для нарушителей закона в XVII I и XIX веках минарет Калон становился «Башней смерти», так как преступникам приходилось подняться по 105 ступеням, чтобы встретить свою смерть. Церемонии были тщательно отработаны, они должны были внушать страх, отвращение и мрачный восторг собравшейся толпе зевак. С вершины минарета оглашались преступления приговоренного. Зрители умолкали. Затем, после томительной паузы, преступника засовывали в мешок и, вопящего от ужаса, сбрасывали вниз.
С любой точки зрения минарет Калон представляет собой выдающийся памятник архитектуры. Он стоит на восьмигранном основании диаметром около тридцати футов и, плавно сужаясь, уходит в небеса десятью ярусами резного кирпича и изящной глазурованной плитки. На вершине, поверх шестнадцати окон, находятся еще более тонкие украшения. Кирпичи слегка выступают наружу, а потом образуют горизонтальную крышу, увенчанную похожим на ракету шпилем.
Хотя минарет уцелел во время нескольких погромов, которые устраивали захваченным городам Чингис-хан и его монголы, мечети Калон, над которой он высится, повезло меньше. Таковы были его размеры и великолепие, что завоеватель почему-то решил, что он венчает дворец султана. Обнаружив, что это всего лишь самая великолепная мечеть Бухары, он немедленно приказал своим воинам использовать подставки для корана в качестве кормушек для лошадей. Здесь, в доме бога, Чингис-хан дал своим воинам разрешение уничтожить город, и через несколько минут мечеть была подожжена. Она сгорела дотла.
* * *
Разумеется, все называли Бухару «Куполом Ислама» или «Сердцем Ислама» еще до Тимура. В этом городе появились такие великие религиозные ученые, как Багауддин Нахшбанди — его имя означает «Украшение религии», и имам аль Бухари. Их книги до сих пор изучаются в Бухаре, поэтому я полагаю, что Бухару по-прежнему можно называть «Куполом Ислама».
На следующее утро я вернулся в мечеть Калон, чтобы встретиться с имамом Абдул Гафур Раззаком, самой важной фигурой религиозного мира Бухары. Он напоминал средних чет лентяя, с козлиной бородкой и тяжёлыми веками. Двигался имам (если вообще двигался) как-то слишком замедленно. Когда я пришел, он чуть заметно шевельнул бровью, и молоденький помощник бросился готовить чай. Его хозяин остался, лениво поклонившись из вежливости.
Имам аль Бухари стал одной из величайших легенд ислама. Он жил в XIX веке и составил «Сахих аль Бухари» — книгу, которую мусульмане всего мира почитают самой важной после корана. Это наиболее полное собрание хадис, то есть изречений пророка. Аль Бухари был известен своей феноменальной памятью, еще ребенком он выучил наизусть две тысячи хадис. Он собрал и изучил более 600000 изречений, но после тщательного изучения отобрал из них всего лишь 7275 как сахих, то есть подлинные. Он тщательно проверил происхождение каждого, вплоть до того момента, когда они были изречены самим пророком.
Вместе с аль Бухари, хазрет Мухаммед Багауддин Нахшбанди был одним из самых прославленных сынов города. Он был современником Тимура и одним из самых уважаемых лидеров суфиев Центральной Азии. Своих последователей он призывал к созерцательности, самоочищению, миролюбию, терпимости и нравственной чистоте, но также и к отказу от власти. Комплекс, в который входят школа, мечеть, ханака, и могила Нахшбанди, находится в десяти минутах езды от Бухары, недавно был восстановлен с помощью Турции. Он был открыт для посетителей в 1993 году, в ознаменование 625-й годовщины его рождения. Проведенная церемония должна была означать возрождение ислама в Центральной Азии. Сегодня туристы могут видеть пилигримов из всех стран ислама, которые обходят вокруг черного могильного камня святого человека, останавливаясь, чтобы с почтением поцеловать его. Некоторые обмениваются парой слов со священником, стоящим в тени большого платана, и передают ему пару банкнот, чтобы священник помолился за них. Другие вешают тряпочки и бумажки с пожеланиями на дерево. Одновременно пилигримы приносят подношения в благодарность за исполнение желаний.
Купол Ислама подвергался яростным атакам в первой половине XX века. В советское время, когда религиозное образование было запрещено, имам жил у своих деда и бабки. Втайне они нашли ему учителей, которые работали в медресе еще до прихода Советов. С их помощью он начал изучать коран и арабскую каллиграфию. Когда ему исполнилось восемнадцать лет, он заслужил право учиться в престижном медресе Мир-и-Араб, построенном в Бухаре еще в XVI веке, изящном здании под синим куполом, которое находится прямо напротив мечети Калон. «Тимур никогда не поверил бы в то, что происходило в эти времена. В советское время в медресе не принимали ни одного студента из Бухары, так как коммунистические правители города хотели показать себя образцовыми коммунистами. Они говорили своим боссам, что ни один житель города не желает изучать религию, так как все бухарцы очень прогрессивны. Меня приняли только благодаря знанию каллиграфии».
Он проучился в медресе семь лет, в том числе два года в медресе имама аль Бухари в Ташкенте. Прослужив два года в армии, он вернулся в мир ислама в качестве преподавателя медресе Мир-и-Араб. К пятидесяти годам он проделал замечательную карьеру, достигнув вершин в своей профессии. «В советское время у нас были три мечети и одно медресе, в котором учились 80 студентов. Теперь у нас сотня мечетей только в районе Бухары и 11 медресе по всей стране».
Вероятно, Тимуру было бы приятно видеть, что, сохранив религиозное наследие Бухары, суфизм возглавил возрождение этой религии. «Это происходит потому, что мы пытаемся просвещать людей. Это загадочное учение помогает людям совершенствовать себя и становиться ближе к аллаху. Наверное, вы знаете, насколько Тимур уважал учение школы суфиев. Многих из них он привез в Самарканд и построил мавзолей для них, когда они скончались. Суфизм многого добился в его правление».
Бухара, Узбекистан и Центральная Азия снова вступают в период ислама. Но гораздо удивительнее то, что Бухара обретает себя в качестве места возрождения традиций суфизма, наверное, первого такого возрождения со времен покровительства Тимура шестьсот лет назад.
Сегодня все это было выяснено во время изучения мечети Калон. Она должна была вмешать 12000 молящихся во время пятничной молитвы, поэтому рядом с ней была построена большая квадратная площадь, окруженная колоннадой с арками. Это была вторая по размерам мечеть в Центральной Азии, ее построили в 795 году, когда ислам знавал лучшие времена. Мечеть можно видеть и сегодня, жалкую и потускневшую, и закат ее начался еще в XVI веке.
Лишь огромная площадь для молитв напоминает о былом процветании. Тогда эта площадь была заполнена молящимися почти целиком. Ее размеры резко контрастируют с — маленькой нишей михраба, обращенной к Мекке, которую можно видеть под сверкающим синим полушарием Кок-Гумбаз (Синий Купол). Вокруг него идет белая куфическая надпись: «Бессмертие принадлежит богу».
Сегодня минарет мечети Калон, как и все остальные п Бухаре, тих и безмолвен. Больше не слышны переливчатые призывы к молитве. Ислам снова оказался под присмотром властей, которые опасаются вспышки фундаментализма. Как и его коллеги по всему миру, имам был назначен государством и находится под его бдительным присмотром.
Закат золотой эры ислама в Бухаре начался в IX веке, когда она была известна как оплот веры, и продолжался до XIX века, когда начали брать верх разврат и фанатизм. Но еще раньше власти начали манипулировать религией. Прислуживавшие Тимуру священники поддерживали его власть и давали благословение многочисленным походам против неверных и мусульман, не делая никакого различия. И в таких поворотах судьбы, в общем-то не было ничего нового. Купол Ислама не мог сиять непрерывно, начиная с IX века.
Бухаре понадобилось более ста лет, чтобы оправиться от погрома, учиненного Чингис-ханом в 1219 году. Когда Ибн Баттута в 1366 году проезжал через город, он отметил: «Почти все его мечети, академии и базары лежат в руинах». Путешественник был просто потрясен: «Я не нашел ни одного грамотного человека». Городу пришлось дожидаться прихода Тимура, чтобы возродить былую славу.
* * *
Наиля, директор департамента защиты мечетей и памятников Бухары, была вежливой дамой лет пятидесяти с умным, тонким лицом. Однажды вечером мы сидели за бокалом зеленого чая в Ляб-и-Хаузе, оглядывая площадь с веранды на первом этаже маленькой чайханы.
«Люди говорят, что амир Тимур не имел никакой связи с Бухарой, но это не так», — начала она.
Рядом с нами за длинным столом большая семья, в том числе несколько армейских офицеров, праздновала какое-то счастливое событие с помощью бесчисленных порций пива и водки. Я любил возвращаться на эту маленькую площадь, своеобразную Каабу Бухары, вокруг которой днем и ночью крутились и толкались бухарцы. Эта площадь жила своей жизнью, странная смесь стариков и плачущих младенцев, романтически настроенные парочки, утки, гуси, неизменные зимородки и бродячие коты. В знойный полдень здесь царила всеобщая летаргия. Старики, постоянно играющие в нарды, и мальчишки, нырявшие в воду с тутовых деревьев, пропадают, утки старательно прячутся в тени. Пропадают даже повара, готовящие шашлыки. Но когда приближается вечер и становится прохладнее, подземная жизнь, которая раньше скрывалась где-то, снова появляется. Струи фонтанов поднимаются в небо, утки и гуси громко орут, гурманы приходят к водоему, чтобы перекусить, шашлычники со звоном точат ножи и вскоре пропадают в клубах синего дыма от мангалов, мальчишки прыгают в воду, и над площадью опять разносится треск костяшек домино и нардов. Ляб-и-Хауз, как и вся Бухара, имеет свой собственный ритм жизни.
Наиля продолжила: «Начать с того, что мать Тимура, дочь садра, прибыла из Бухары, поэтому в детстве он провел здесь много времени. Он всегда очень уважал этот город, и главной причиной этого было его исламское наследие. В действительности, Бухара стала вторым городом империи. Если Самарканд был светской столицей, то Бухара — религиозной. Вы должны помнить, что в те времена ни один правитель не мог ничего предпринять в области политики, экономики и военной без поддержки религиозных деятелей. Тимур также восстановил много важных памятников, вроде мавзолея шейха Сейф ад-дин Бухари и Хазм-Аюба. Он также восстановил часовню Багауддина Нахшбанди. Человек, который присматривал за библиотекой Тимура, Махмуд-Ходжа Бухари, также родился в этом городе. Тимур несколько раз бывал здесь во время войн. Бухара и ее окрестности всегда были очень важны для него, особенно когда он собирал войска в долинах Заравшана и Кашкадарьи, чтобы отогнать монгольских захватчиков.
Во время многих походов Тимур не раз возвращался на пастбища вокруг Бухары. В 1381 году он зимовал здесь после захвата Герата. Здесь располагались прекрасные охотничьи угодья. Два сына Чингис-хана, Джагатай и Угедэй, посылали отсюда своему отцу верблюдов, нагруженных лебедями, когда бывали здесь. В 1389 году Тимур разгромил Хызр-Ходжу, хана Могулистана, и отправил свой двор и армию на отдых в Бухару, отметив победу грандиозной охотой на озерах и реках у подножия Заравшана.
В 1892 году Тимур снова приехал в Бухару, на сей раз заболев после Пятилетного похода в Персию. «Он был настолько болен, что вызвал свою семью из Самарканда, так как ждал смерти. Но врач из Бухары, используя методы Авиценны, сумел спасти его, и через месяц он был достаточно здоров, чтобы продолжить поход. Бухара всегда поддерживала Тимура в его завоеваниях, в отличие от Хорезма и других городов».
Однако следует прямо признать, что по своему значению Бухара все-таки заметно уступала Самарканду. Несомненно, бухарцы гордились своим богатым прошлым, но любой разговор о Тимуре неизменно напоминал, что он относился к Бухаре несколько пренебрежительно, если сравнивать ее со столицей империи.
Я спросил Наилю, как правительство сумело восстановить город. Хотя Бухара избежала превращения в Дисней-парк, как это произошло с Самаркандом, многие исторические здания которого было разрушены при полном невнимании властей.
Она ответила: «В районе Бухары мы имеем 462 мечети и других древних зданий, поэтому перед нами серьезная проблема. Но правительство и частные спонсоры тратят на это достаточно денег. Вы должны помнить, что Советы многое разрушили в Бухаре. В 1920-х годах на карте города можно было найти 1000 мечетей и других зданий. Это были 360 мечетей, 280 медресе, 84 караван-сарая, 18 хаммам и 118 хаузов, поэтому вы видите, как много было потеряно. Ленин отдал приказ солдатам сжечь ислам. Бухара являлась пламенем ислама, что же они могли сделать? Они жгли книги, убивали имамов и запрещали людям молиться. Они сожгли много мечетей и медресе, остальные превратили в свои официальные здания, клубы и склады. Они уничтожили Арк (древнюю крепость Бухары) и разбили часть минарета Калон. Русские инженеры приказали засыпать хаузы, потому что они представляли угрозу для здоровья, являясь рассадником малярии и холеры. Медресе Мирзои-Шариф превратилось в тюрьму. До революции все писали на арабском алфавите. Теперь они ввели кириллицу, так что многие из нас больше не могут читать старые книги. Бухара была крупным торговым центром на Шелковом Пути. Теперь нет. Большевики покончили с этим. Крупные бизнесмены внезапно стали врагами государства. Образованных людей бросали в тюрьмы. Необразованные, неграмотные люди превратились в большинство населения Бухары. Вот что случилось с нашим городом.
До недавнего времени нам не разрешали даже говорить о том, что происходило в первые годы советской власти. Мы не могли объяснить туристам, что случилось с некоторыми памятниками. Например, когда мы вели туристов по Арку и они спрашивали, почему крепость в таком плохом состоянии, нам приходилось утверждать, что все это сделало время. Нам не позволялось рассказывать, что Советы просто разбомбили большинство зданий в 1920 году. В музеях были выставлены картины, изображавшие ужасные казни, совершавшиеся по приказу бухарских эмиров — перерезание горла, повешение, побиение камнями, закапывание заживо. Все они должны были показать, насколько страшной была жизнь во времена ислама до того, как Советы спасли и цивилизовали нас. Вы должны понять все это. Это те причины, по которым узбеки вспомнили амира Тимура. Некоторые люди говорят, что в Узбекистане существует тенденция раздувать величие Тимура и все такое. Может, это и так, но мы молодая нация, только что поднявшаяся с колен. Нам нужен символ. Раньше у нас был Ленин. Он даже не был одним из нас. Если и существуют какие-то преувеличения, я думаю, они вполне простительны».
Один из ее рассказов о старых сооружениях звучал просто удивительно. До появления русских в Бухаре было 118 хаузов. Что случилось с ними? Я видел лишь одну или две пустые ямы, жалкие развалины с обвалившимися ступенями. И разумеется, видел Ляб-и-Хауз. Но ведь это все, что осталось от более чем сотни хаузов! Австриец Густав Крисп, торговец коврами и путешественник, скорее всего, недооценил разрушительную мощь Советов. В 1937 году он писал:
«Эти пруды Бухары все так же прекрасны. Вечером после того, как прозвучит призыв к молитве, пропетый муэдзином с минарета, люди в городе собираются вокруг прудов, которые окружены высокими серебристыми тополями и великолепными черными вязами, чтобы насладиться периодом отдыха и безделья. Расстилаются ковры, изо рта в рот передается дымящийся чилим, пыхтит самовар, босоногие мальчишки разносят плоские чаши с зеленым чаем. Появляются меддахи, или рассказчики историй, музыканты и мальчики-танцоры, которые демонстрируют свое искусство. Приходит фокусник или жонглер, чтобы показать удивительные и невероятные трюки. Индийский заклинатель змей присоединяется к толпе и заставляет своих ядовитых змей танцевать, а над всем царит мирный бухарский вечер. Ничей громкий голос не нарушает покой. Самые скандальные новости и события дня пересказываются тихим шепотом. Такой была Бухара несколько веков назад, такой она осталась сегодня. Есть вещи, которые не могут изменить даже Советы».
Исчезновение бухарского хауза, его открытых каналов и подземных водотоков повлекло за собой еще одну болезненную потерю. Аисты, которые несколько столетий были такой же частью городского пейзажа, как минарет Калон, и которые кормились в этих водоемах, почти полностью исчезли.
Наиля сказала: «К 1970 году аисты окончательно улетели. Я все еще жалею об этом. Каждое утро мы надеемся увидеть их. Вы еще можете увидеть одно или два гнезда на вершине тутовых деревьев в Ляб-и-Хауз. Я любила смотреть, как матери ловят лягушек и рыбу и кормят птенцов. Если птенцы пытались опробовать крылья, то падали в Ляб-и-Хауз и ждали, когда матери спасут. Это прекрасные птицы. Здесь их жило очень много, так как они могли найти себе корм. Знаете, была знаменитая бухарская песня, которая называлась «Аисты возвращаются в Бухару».
Она начала вспоминать мелодию, а потом затянула песню. Ее высокий тихий голос необычайно сильно звучал в ночи. Потом она продолжила: «Я знаю, их еще видят за городом, но это совсем не то, что птицы, живущие прямо в городе. Они были частью нашего детства. Бухара больше никогда не станет такой, какой была до того, как аисты улетели».
* * *
В течение нескольких дней я погружался в прошлое Бухары и все ждал, когда же оно откроется передо мной. Это чувство было более тонким, чем в Самарканде, так как здесь не было показной горделивости того города, и время открывало свои секреты гораздо более неохотно. В основном это было связано с тем, что лишь в одном месте сохранился в неприкосновенности старый район. Древние памятники Самарканда разбросаны практически по всему городу. Но при этом узкие улочки и переулки, которые раньше вели из исторического сердца Регистана к городским воротам, теперь не существуют. Здесь они уцелели.
Когда подошло время покидать Святую Бухару, я сделал это очень неохотно. Следующим этапом моего путешествия стала поездка длиной в 130 миль по долине Заравшана, которая снова повела меня по следам Тимура. На этот раз он вернулся в свою любимую столицу с запада. Самарканд не видел императора пять лет. Начав семилетний поход, татарские орды покинули Самарканд в октябре 1399 года, вскоре после победы в Индии. Воины вернулись в августе 1404 года, утомленные, нагруженные добычей, думая только о домашних радостях. Тимур мог посвятить долгие часы прогулкам по садам, обдумывая планы вторжения в Китай, но ведь он был императором, которого избрал бог, дабы освободить мир от неверных. Простые воины, которые приносили ему победы, думали совсем о другом. Война может подождать. Вино и женщины казались сейчас гораздо важнее.
* * *
Триумфальный въезд Тимура в Самарканд проходил по привычному сценарию. Он переезжал из сада в сад, из одного дворца в другой, задерживаясь в каждом на несколько дней, прежде чем с помпой двинуться дальше. Толпы народа приветствовали его, разделяя его горе от потери наследника, радуясь его последним победам и увеличению империи. Хроники описывают неторопливое передвижение от Пленяющего Сердце Сада в Сад Чинар, из Сада Картины Мира в Райский Сад и Северный Сад. Зеленые лужайки были богато украшены, воздух наполнял аромат роз, весело журчали ручьи. Опять начались приемы и аудиенции, шумные пирушки и официальные банкеты. Однако это не привело к приостановке грандиозной программы строительства. В ознаменование своих последних побед Тимур приказал построить дворец в парке к югу от Северного Сада. Работать заставили строителей, захваченных в Дамаске. Говорят, что каждая сторона дворца была длиной более семисот метров.
Язди пишет: «Этот дворец был самым большим и самым великолепным из тех, что построил Тимур. Основные украшения домов в Сирии были вырезаны из мрамора. В их домах часто можно было видеть ручьи. Сирийские архитекторы также очень искусны в составлении мозаик, изготовлении скульптур и забавных фонтанов. Наиболее замечательно то, что они умеют обрабатывать камни различных цветов так же искусно и тонко, как это делают мастера с черным деревом и слоновой костью. Таким образом они сделали во дворце несколько фонтанов, прелесть которых выиграла от того, что они выбрасывали струи разной формы и неподражаемой красоты. После этого ремесленники из Персии и Ирака украсили стены внутри дворца фарфором из Кашана, который стал последним штрихом, довершившим красоты дворца».
Прибытие императора в столицу совпало по времени с приездом Руи Гонсалеса де Клавихо, испанского посла, прибывшего от короля Энрике III Кастильского. Покинув Кадис в мае 1403 года, испанец и его товарищи проделали длиннейшее путешествие протяженностью 15 месяцев и 6000 миль, неоднократно задерживаясь то здесь, то там. Потерпев кораблекрушение в Черном море, они были вынуждены зазимовать в Константинополе. Вырваться оттуда они сумели лишь следующей весной. Надеясь получить аудиенцию у Тимура, пока татарская армия стояла на пастбищах Карабаха, Клавихо лишь чуть-чуть разминулся с ним и был вынужден спешно ехать на восток. Но Тимур с такой стремительностью возвращался на родину, что испанцу в конце концов пришлось пересечь всю Азию.
Повосхищавшись Тавризом, где Клавихо встретил большое посольство, направляющееся из Каира в Самарканд, и Султанией, где он получил аудиенцию у беспутного сына императора Мираншаха, Клавихо отправился в Марвераннахр. В Нишапуре один из послов скончался от лихорадки, но остальные продолжили свой мучительный путь, пересекли пустыню Каракумы и достигли южной границы владений Тимура на реке Амударье в Балхе, на севере Афганистана. После того, как испанцы пересекли хорошо охраняемую границу, вход был разрешен, однако выход был запрещен под страхом смерти — Клавихо поехал на север из Термеза в Шахрисабз, где он был просто подавлен красотой и величием дворца Ак-Сарай, строительство которого продолжалось уже более двадцати лет. Отсюда ему предстоял последний отрезок пути к цели, всего 50 миль. И вот в понедельник 8 сентября 1404 года, в 9 часов утра, измученный испанец наконец-то прибыл в город, великолепие которого он не мог себе даже представить и гостеприимство которого он никогда не забыл.
Хроники детально описывают возвращение Тимура в столицу, но восторженное описание Клавихо — беспристрастное, в отличие от работ Язди и Арабшаха, — дает больше: нюансы и краски. Он писал с совершенно необычных позиций культурного европейца, чьи предубеждения по отношению к варварам-азиатам внезапно получили смертельный удар. С первого же взгляда он был поражен расточительной пышностью императорского двора. Сначала его провели через большой сад, а затем он вошел в ворота, облицованные синими и золотыми плитками. Шесть слонов, захваченных в Дели, охраняли вход, и каждый держал на спине миниатюрную башенку. Затем Клавихо передавали от одного придворного другому, пока они не предстали перед внуком императора Халил-Султаном. Он принял письмо короля Энрике и направил послов к Завоевателю Мира. Тимур сидел на возвышении перед входом во дворец, опираясь на шелковые подушки. Он был одет в шелковый кафтан, а на голове носил корону, украшенную рубинами, жемчугами и драгоценными камнями. В фонтане, который выбрасывал вверх высокий столб воды, плавали красные яблоки.
Именно Клавихо рисует нам наиболее подробный портрет Тимура в последние годы его жизни. Он провел в седле много десятилетий, кожу обжигало солнце и палил зимний мороз. Все это не могло не сказаться. «Царь сказал, чтоб они подвинулись ближе для того, чтоб рассмотреть их хорошенько, потому что он плохо видел и был уже так стар, что почти не мог поднять веки; он не дал им поцеловать руки, потому что у них нет этого в обычае, и они никакому великому царю не целуют руки; а не делают этого оттого, что имеют о себе очень высокое мнение».
Так как этот 69-летний старик пережил многих современников, в том числе сыновей и внуков, сражался по всей Азии и проделал путешествия в много тысяч миль, не следует удивляться его плохому состоянию. Что гораздо более примечательно — несмотря на откровенные признаки старения, энергия Тимура не ослабевала. Наоборот, он продолжал рваться к своей цели и не желал останавливаться. И его безжалостность с возрастом не смягчилась.
Ему требовалось проинспектировать множество строек, не только дорогу, проходящую серпантином по городу, но и мавзолей, который строился в честь Мухаммед-Султана, и, что более важно, кафедральную мечеть, которую Тимур воздвигал в ознаменование своей победы в Индии. Пять лет многонациональная команда каменщиков, архитекторов, ремесленников и рабочих, собранная по всей империи, трудилась не покладая рук, и стройка уже была близка к завершению, когда Тимур вернулся с запада.
«Здоровье Тимура заметно ухудшилось, и он уже не мог долго стоять на ногах или сидеть в седле, его всегда носили в паланкине», — писал Клавихо. Но такое состояние не мешало императору заниматься делами. Главный архитектор и два амира, отвечавшие за строительство мечети, согнулись в глубоком поклоне, когда император прибыл осмотреть ее. Хотя Клавихо утверждал, что она была «самой красивой из всех, что мы посетили в Самарканде», Тимур остался недоволен. Портап был слишком низким. Его мечеть должна была затмить все остальные постройки исламского мира, а не только Самарканда. Амиры, которые надзирали за постройкой в его отсутствие, в результате были казнены.
Это было напоминанием, если кто в таком и нуждался, что Тимур, даже слабый и дряхлый, по-прежнему оставался верховным властелином. Подготовка кампании против Китая продолжалась. Были отправлены гонцы всем правителям, принцам, амирам и командирам, которые должны были сопровождать его в походе против самой большой армии на земле. Он решил устроить курултай на равнине Кани-гиль рядом с Самаркандом. Он преследовал две цели. Прежде всего, шумное собрание должно было продемонстрировать неверным в Китае, что их во славу Аллаха сметет еще более могучая сила. Во-вторых, император намеревался отпраздновать женитьбу пятерых своих внуков. Династия должна была приобрести новую славу и блеск. Этот праздник не должен был походить на все, которые ранее устраивал Тимур. Клавихо посчастливилось видеть все, что там происходило.
Если сначала Клавихо был потрясен масштабами и пышностью Самарканда, красотой его монументов, изысканностью садов и дворцов, то теперь его изумило количество людей, живущих там. Полный отчет о трехлетнем пребывании посольства при дворе Тимура занимает триста страниц. Пятьдесят из них написаны тоном самого искреннего восхищения, они посвящены празднику Кани-гиль. Празднования и пиры начались в конце сентября 1404 года и продолжались два месяца. Язди и Арабшах упоминают этот праздник один с восторгом, другой с язвительностью, но мы должны обратиться к изящному перу Клавихо, который дает детальное описание всего, что видел, рассказывая об императоре и его народе, находящихся в зените могущества. Поэтому мы вправе привести довольно длинную цитату.
«На другой день, двадцать третьего сентября, сеньор перебрался в другой дворец с садом, что был поблизости от того, называемого Диликайа (Дилькуша), где он устроил большой пир, на который собралось много людей из царского войска, получивших приказ прибыть, так как жили они в других местах. На этот пир прибыли и посланники. А этот сад и дворец очень красивы. На пиру сеньор был очень весел, пил сам [так же], как и те, что находились [рядом] с ним. По их обычаю, подали много мяса: баранины и конины. А после еды сеньор приказал выдать посланникам платье из камки, и они вернулись в свое жилище, находящееся недалеко от царского [дворца]. А на эти праздники собиралось столько людей, что, когда подходили к тому месту, где был сеньор, невозможно было пройти, если бы не стражники, бывшие при посланниках, расчищавшие для них дорогу, а пыль стояла такая, что и лица и одежда были одного цвета. Перед этими садами расстилались обширные поля, по которым протекала река и множество каналов. В этих полях сеньор приказал поставить много шатров для себя и своих жен и велел всему своему войску, разбросанному по станам и стойбищам его земли, чтобы оно собралось здесь, каждое на своем месте, поставило шатры и пришло со своими женами на эти праздники и свадьбы, которые он намеревался устроить.
А когда были поставлены шатры сеньора, уже каждый знал, где должен ставить свои, от старшего до младшего каждый соблюдает свое место, и все делается по порядку и без шума. И не прошло трех или четырех дней, как были установлены вокруг царских шатров около двадцати тысяч [других], и каждый день стекались сюда люди со всех сторон. И вместе с этой его ордой всегда кочуют мясники и повара, торгующие жареным и вареным мясом, и другие люди, продающие ячмень и плоды, и пекари, [разжигающие] свои печи, замешивающие и продающие хлеб. Всевозможных умельцев и мастеров можно найти в его орде, и все распределены по определенным улицам. [Кроме того], они везут за собой всюду, куда идет войско, бани и банщиков, ставящих свои шатры и устраивающих помещения для железных бань, то есть горячих и с котлами внутри, в которых держат и греют воду и [все], что нужно [для этого]. И таким образом каждый, кто приходил [в орду], уже знал свое место. А сеньор приказал перевести посланников в дом с садом, недалеко от того места, где стояла орда, чтобы быть поближе [к ней]; этот дом с садом [также] принадлежали сеньору».
Принцы дома Джагатая продолжали прибывать, пока Клавихо не решил, что вокруг императорского жилья на берегах реки Заравшан поставлены уже 50000 шатров и еще больше на окрестных лугах. В этих жилищах, расположенных в строжайшем иерархическом порядке, размещались император, принцы — его сыновья и внуки, амиры, сейиды, наследники пророка, ученые, шейхи, муфтии, кади, кипчакские послы, послы из Египта, Сирии, Малой Азии, Индии, Испании, тысячники — бинбаши, сотники, а также императорские чиновники и высшие придворные.
2 октября испанская делегация получила приказ прибыть в сад, хозяина которого Клавихо называет Главным Привратником и где готовился пир. Тимуру сообщили, что Клавихо не пьет вина, что было совершенно необычно для европейца, и он решил это исправить.
«В четверг, второго октября, сеньор прислал за посланниками в сад, где они жили, одного кавалера, бывшего главным его привратником, и он сказал им, что сеньор направил его передать, что хорошо знает, что франки пьют вино каждый день, но теперь в его присутствии они не пьют, сколько хотят, когда их угощают; поэтому он посылает к ним [вино], чтобы устроить пир. [Пусть] они едят и пьют, сколько хотят. А для этого [государь] послал им десять баранов и лошадь для угощения и меру вина. Когда кончился это пир и было выпито вино, посланников одели в платье из камки, рубашки и шапки и привели еще коней, присланных сеньором в подарок».
Через четыре дня император объявил, что устраивает грандиозный пир в Королевском Дворце, на который он пригласил всех членов императорской фамилии, правителей областей и вождей племен. Послов также пригласили участвовать. Пока они наблюдали за приготовлениями к пиру, Клавихо внимательно изучал шатер, в котором Тимур давал аудиенции. Первое, что он отметил, — это грандиозные размеры шатра, длина каждой из четырех сторон составляла сто шагов.
«Четырехугольный павильон имел круглый сводчатый потолок, опиравшийся на двенадцать столбов, таких толстых, как человек в груди; он был расписан лазурью, золотом и другими цветами. А от одного угла до другого было три столба, сделанных из трех частей, скрепленных вместе. Когда [столбы] ставили, то поднимали их с помощью колес, как у телеги или у ворота. В разных местах они крепились ободьями, которые помогали поднимать их [при установке]. С верхнего свода, с потолка вниз по столбам спускались полотнища шелковой материи, прикрепленные к ним. А так как [эти полотнища] были привязаны, то образовывали арки между столбами. Снаружи этого павильона было некое подобие крыльца, также четырехугольного, а поверху соединенного с самой постройкой. Это крыльцо покоилось на двенадцати столбах, но не таких толстых, как те, что внутри; так что всего опор в этом павильоне было тридцать шесть. Он, видимо, был сделан из пятисот натянутых цветных веревок. Внутри его лежат красный ковер, [отделанный] всевозможными и красиво вшитыми из различных многоцветных тканей вставками, в некоторых местах прошитыми Золотыми нитками. А посередине потолка было самое богатое изображение, с четырех сторон обрамленное фигурами четырех орлов со сложенными крыльями. Снаружи этот павильон был покрыт шелковой тканью в белую, темную и желтую полоски, похожую на сарсан. В каждом углу павильона стоял столб, уходящий ввысь, и на нем [было] изображение медного яблока, а выше — луны. В самом высоком месте павильона [также] стояли четыре столба, выше первых, и на них [тоже] были изображены яблоки и луны».
Несмотря на это сказочное великолепие, павильон был достаточно практичным. С земли к навесу вели мостки, с которых мастера могли исправить любые повреждения, которые причинит сильный ветер. Вокруг павильона шла ограда из разноцветного шелка такой высоты, что конник мог достать верх вытянутой рукой. Она была украшена вставками с зубцами поверху. В ограде был сделан сводчатый проход с двойными дверями из полотна, над которым высилась богато украшенная башня. Эта ограда тянулась на триста шагов, и внутри нее стояли другие палатки. Клавихо нашел все это просто изумительным. Издалека этот огромный шатер казался замком, настолько он был высок и широк», — не скрывает своего восхищения испанец.
Всего таких оград было одиннадцать, и в каждой стояли прекрасные павильоны и шатры. Куда бы ни шел Клавихо, все, что он видел, приводило его в восторг. Везде стояли шатры всех форм и размеров. Один был украшен большой фигурой орла с распростертыми крыльями, сделанной из позолоченного серебра. «Ниже его, на расстоянии полутора саженей от входа в шатер, стояли три серебряные позолоченные фигурки соколов, один с одной стороны, а другой — с другой, поставленные по порядку. У этих соколов были распущены крылья, как будто они хотели улететь от орла. Клювами [соколы] были обращены к орлу, а крылья их были расправлены. А у орла вид был таков, будто он собирался напасть на одного из них. Этот орел и эти соколы были прекрасной работы». Там были также шатры, установленные без веревок, их стены поддерживались шестами. Они были украшены серебряными бляшками с драгоценными камнями. Некоторые были покрыты красными коврами и ворсистым бархатом, другие были убраны более роскошно шкурками горностая и белки.
Роскошные пиры устраивались ежедневно, на них неизменно приглашали Клавихо и его товарищей. 8 октября они отправились на пир, который устраивала когда-то известная своей красотой принцесса Хан-Зада. «Теперь ей исполнилось около сорока лет, и она очень растолстела». Она была вдовой любимого первенца Тимура Джихангира. Позднее ее выдали за Мираншаха, от которого она бежала в 1399 году, когда он начал безумствовать, занимая пост правителя Султании. Вокруг нее стояли кувшины с вином и напитком, именуемым буза, — кобылье молоко, подслащенное сахаром. Играли музыканты, которые аккомпанировали хору певцов. Одна за другой королевские жены получали чаши с вином, которые опоражнивали одним или двумя глотками. Иногда одному из мужчин предлагали осушить чашу, которую он потом должен был перевернуть дном вверх, «чтобы показать даме, что на дне не осталось ни капли». После этого он начинал хвалиться своей способностью пить, что «дамы встречали веселым смехом». Это еще один пример того, как привычка Клавихо к трезвости вызвала общий интерес и неодобрение. Старшая жена Тимура Сарай-Мульк-ханум также присутствовала на пиру и «приказала, чтобы мы, послы, вышли вперед. Тогда она собственной рукой предложила нам чашу вина и настояла на том, чтобы я, Руи Гонсалес, попытался выпить такую же. Но я не стал, а она с трудом сумела поверить и понять, что я никогда не пью вина». Такое поведение не приветствовалось. Это считалось неуважением к хозяевам — не выпить чашу вина. Отказ хотя бы попробовать считался величайшей невежливостью. В любом случае такой поступок не улучшил отношения царственных хозяев к испанцам.
Несмотря на отказ европейцев пить, празднество продолжалось. «Теперь, когда выпивка продолжалась уже значительное время, многие мужчины, сидевшие перед принцессами, начали не столь часто опустошать чаши. Многие были уже действительно мертвецки пьяны. Такое поведение они считали признаком мужественности, и ни один пир, по их мнению, не мог закончиться раньше, чем большинство гостей не напьется всерьез». Гораздо больше удовольствия Клавихо получил от еды. Там было «изобилие жареной баранины, конина, тушеное мясо». В качестве гарнира предлагался рис, овощи, хлеб, пирожные.
Частью празднества была свадьба одного из внуков. Тимур приказал, чтобы все торговцы Самарканда покинули город и поставили свои палатки там, где расположилась орда. Купцы, ювелиры, повара, мясники, пекари, портные и сапожники поспешили на луга, где им приказали выставить свои товары и изделия. После того, как они прибыли, ни одному не позволили уйти без разрешения императора.
Однако праздник не был сплошным весельем. На самых оживленных местах равнины Тимур приказал поставить виселицы. «Он хотел показать всему простому народу, что умеет благодарить и радоваться, но также предупредить и показать тем, кто оскорблял его и совершал злые дела, что он может публично казнить преступников».
Первым был повешен губернатор Самарканда, который был назначен управлять городом семь лет назад во время похода императора в Индию и Малую Азию. Клавихо называет его самым главным чиновником всей империи. Тимур получил сообщения, что он злоупотреблял властью и обирал народ. Он был осужден и повешен. «От этого суда над таким важным человеком пришла в ужас вся страна, потому что этому человеку он очень много доверял», — пишет Клавихо. Друг, который пытался заступиться за губернатора, также был повешен. Один из приближенных, вероятно племянник Тимура, предложил большой выкуп, чтобы спасти чиновника. Как только император получил деньги, он сразу приказал пытать несчастного, чтобы тот открыл, где находится его остальное богатство. Затем он «был повешен головой вниз и висел, пока не умер».
Были повешены еще несколько чиновников, а также торговцы, которые продавали товары по высоким ценам. Однако эти мрачные действа составляли лишь малую часть праздника Кани-гиль. Хотя они служили предупреждением, что никто не смеет нарушать закон и что этим законом является Тимур, их совершенно затмевали шумные пиры и торжества, развлечения и танцы, веселье и песни, которым, казалось, не будет конца.
Во время своего путешествия Клавихо получил возможность встретиться с самыми старшими членами императорской фамилии. Принц Пир-Мухаммед, который, по словам Клавихо, не видел Тимура семь лет, был вызван из Афганистана, чтобы присутствовать на празднике. Он был «молодым человеком около 22 лет, смуглым и безбородым». После смерти Мухаммед-Султана он был назначен наследником Тимура. Он появился перед испанцами во всем своем юном величии, «одетый по татарскому обычаю. Платье из голубого атласа с золотым шитьем в виде кругов — по [одному] кругу на спине, на груди и на рукавах. Шапка его украшена крупным жемчугом и [драгоценными] камнями, а вверху красовался очень яркий рубин. Стоящий перед ним народ приветствовал его очень торжественно». Когда испанцев привели к нему, принц наблюдал за поединком борцов.
Клавихо также оставил нам подробный портрет старшей жены Тимура Сарай-Мульк-ханум, или Старшей Госпожи, как он ее называет. Он рассмотрел ее на другом пиру, куда Тимур пригласил испанцев. Если не считать способности проглотить огромное количество вина, больше всего восхитили Клавихо ее наряды. Она носила красное шелковое верхнее платье, расшитое золотом, а ее подол несли пятнадцать женщин. И все-таки Клавихо не сумел скрыть своего удивления, когда перешел к описанию ее лица и головного убора. «На ее лице было столько белил или чего-то другого белого, что оно казалось бумажным. Эти белила накладываются [на лицо] от солнца».
Ее лицо дополнительно было защищено тонкой белой вуалью, которая была частью роскошного головного убора. «На голове как бы шлем из красной материи, похожий нате, в которых [рыцари] сражаются на турнирах», который особенно заинтересовал посла.
«А этот шлем очень высок, и на нем было много крупного, светлого и круглого жемчуга, много рубинов, бирюзы и разных других камней, очень красиво оправленных. Покрывало, [ниспадавшее на плечи], было расшито золотом, а наверху [всего] был очень красивый золотой венок со множеством [драгоценных] камней и крупного жемчуга. Самый верх венчало сооружение из трех рубинов, величиной около двух пальцев, ярких и чрезвычайно красивых, с сильным блеском. Верх [всего] украшал большой султан, высотой в локоть, и от него [некоторые] перья падали вниз, а другие — до лица и доходили [иногда] до глаз. Эти перья были связаны вместе золотой бечевкой, на конце которой [имелась] белая кисточка из птичьих перьев с камнями и жемчугом».
Когда она шла, этот головной убор раскачивался взад и вперед. Ее волосы, длинные, черные, распущенные, были выкрашены, чтобы казаться еще чернее. Многочисленные женщины свиты шли рядом, чтобы поддерживать ее головной убор. Всего, по оценке Клавихо, там было около трехсот сопровождающих. Вдобавок один человек нес изящный шелковый зонтик, чтобы защищать ее от солнца. В грандиозную процессию было включено множество евнухов, которые шли впереди королевы. Вот такой торжественной процессией она подошла к возвышенности, на которой сидел император, села рядом с ним, но чуть позади.
Одна за другой жены Тимура входили в павильон, каждая строго соблюдала букву этикета, занимая место на возвышенности чуть ниже, чем предыдущая. Самым последним добавлением к императорскому гарему была госпожа по имени Джаухар-ага, что «на их языке означало Госпожа Сердца». Казалось, что желания императора были такими же сильными, как всегда. Он женился на ней всего лишь месяц назад.
Однажды испанцев пригласили в жилище Сарай-Мульк-ханум. Это был апофеоз роскоши и экстравагантности. Там можно было увидеть, как награбленные сокровища используют их новые владельцы. «В шатре две двери, одна за другой; первая дверь — из тонких красных прутиков, переплетенных между собой и покрытых снаружи легкой шелковой тканью розового цвета. Эта дверь была сделана так, чтобы и в закрытом виде через нее мог проходить воздух и чтобы те, что находились внутри, могли наблюдать [все] происходящее снаружи, а сами оставались невидимыми. А перед этой дверью была другая, такая высокая, что в нее мог бы въехать всадник на лошади, отделанная позолоченным рисунчатым серебром, эмалью, тонкой инкрустацией из лазури и золота. Эта отделка была самая утонченная и самая лучшая, какую можно встретить в той земли и в христианской». Клавихо был прав. Эти потрясающие двери были дверями Брусы, захваченными Тимуром после разгрома Баязида в 1402 году. На одной двери было изображение святого Петра, на другой — святого Павла. Внутри шатра, покрытого красным шелком и украшенного «полосами серебряных позолоченных бляшек, спускавшихся сверху донизу», находились другие сокровища. Прежде всего это был золотой ковчежец, украшенный эмалью, инкрустированный драгоценными камнями и жемчугом. Рядом стоял маленький столик, также отлитый из золота, с большой пластиной прозрачного зеленого камня, вделанной в столешницу. Но одна вещь особо выделялось, и снова Клавихо описывает ее в мельчайших деталях.
«Перед этим столиком, напоминающим блюдо, стояло дерево из золота, наподобие дуба. Ствол его был толщиной в человеческую ногу, со множеством ветвей, расходящихся в разные стороны, с листьями, как у дуба, высотой в человеческий рост. И возвышалось оно над блюдом, стоящим рядом. А плоды его были из рубинов, изумрудов, бирюзы, красных рубинов, сапфиров, крупного отборного жемчуга, удивительно яркого и круглого; эти [драгоценности] украшали дерево в разных местах, кроме того, [там] располагалось много маленьких разноцветных золотых птичек, отделанных эмалью, из которых некоторые были с распущенными крыльями, а другие сидели так, точно готовы были упасть, прочие как будто клевали плоды с дерева и держали в клювах рубины, бирюзу и прочие камни и жемчуг, которые там были».
Удивленный обилием драгоценных камней, Клавихо спросил, где добывают эти великолепные рубины. На это ответил король Бадахшана, провинции на севере Афганистана, находящейся в десяти днях пути от Самарканда, на территории которой находили эти камни.
«И он вежливо ответил и рассказал нам, что недалеко от города Балах и и есть гора, где их находят, и что каждый день [от этой горы] отбивают кусок, а потом их ищут, а когда находят, то осторожно вынимают. [А делают это так]: берут породу, в которой они находятся, отбивают ее понемногу долотом, пока не окажется на поверхности сам [рубин], а потом на точильных камнях [их] отделывают. [Он рассказал также], что тэм, где добываются рубины, сеньор Тамур-бек поставил большую стражу. А этот город Балахия находится на расстоянии десяти дней пути от города Самарканте, в сторону Малой Индии».
Ляпис-лазурь и сапфиры добывали в районе, находящемся чуть южнее.
И вот среди этой роскоши была отпразднована свадьба молодой королевской пары по законам ислама и в соответствии с монгольскими традициями. Им выдали великолепные торжественные одежды, а потом одевали и раздевали девять раз, так как это считалось наиболее счастливым числом. Раньше Клавихо видел серебряные блюда, заваленные сластями и пирожными, которые Тимур присылал своим старшим приближенным, и они «укладывались слоями девять на девять, потому что таков был обычай при дарах, которые даровал его высочество». Пока молодая пара меняла одно одеяние на другое, сопровождающие осыпали их драгоценными камнями, рубинами, жемчугами, золотом и серебром. Караваны верблюдов и мулов протискивались сквозь ликующие толпы, привозя все новые дары новобрачным.
Праздники постепенно перешли в настоящую вакханалию. Днем музыканты, акробаты, гимнасты, канатоходцы и клоуны развлекали благородное собрание. Богато украшенные слоны, скаковые лошади и скороходы, длинноногий жираф, подарок египетского посла, дефилировали к общему удивлению. Этот зверь был еще более экзотическим, чем слоны. К вечеру Тимур и его амиры, принцы и принцессы, великие воины и старейшины племени барласов рассаживались перед огромными столами, заваленными жареным конским и бараньим мясом, овощами и фруктами, пирожными и сладостями, и пировали до утра. Когда завершался пир, наступало время удовлетворить иной голод, и в этом не было никаких ограничений. Тимур объявил, что временно отменяются все строгие правила и обычаи, по которым жило общество. Разрешены были любые удовольствия.
Язди говорит, что император торжественно объявил: «Это время пиров, удовольствий и радости. Пусть никто не мешает и не укоряет другого. Пусть богатый не посягает на бедного, сильный на слабого. Пусть один не спрашивает другого: «Почему ты это делаешь?» После этого заявления все отдались тем удовольствиям, которые предпочитали. И все, что делалось, оставалось незамеченным». Арабшах; который был разочарован этими глупостями, отмечает, как все торопились использовать это императорское разрешения для разврата. Здесь он как обычно ударяется в пламенные разоблачения. «Каждый поклонник стремился к предмету вожделения, каждый любовник встречал возлюбленную, никто никого не беспокоил и не пытался гордиться перед низшим… Ни один меч не извлекался из ножен, кроме меча созерцания, ни одно копье не взметалось, кроме копья любви».
Разумеется, даже этим удовольствиям пришел конец. Для Клавихо и его товарищей праздники оборвались внезапно. 3 ноября, после нескольких дней напрасного ожидания последней аудиенции у Тимура, послы получили приказ возвращаться в Испанию. «А посланники сразу заявили протест и утверждали, что сеньор их [еще] не отпустил и не дал ответа их государю королю Кастилии и как [вообще] подобное может случиться».
Но возражений испанцев никто не слушал. Здоровье императора серьезно пошатнулось, и он просто не мог принять их.
«Сеньор был очень болен, лишился языка и находился при смерти, как им сказали люди, знавшие это наверняка. А их торопили потому, что сеньор был при смерти и [хотели], чтобы они уехали раньше известия о его кончине и чтобы не рассказывали об этом в [прочих] землях, по которым пройдут».
Они должны были путешествовать вместе с послом Египта. Однако еще две недели испанцы тянули, страшась возвращаться в Кастилию с пустыми руками после столь долгого посольства. 21 ноября они отбыли домой из Самарканда.
* * *
Два месяца полной беззаботности, разнообразных удовольствий и удовлетворения любых желаний закончились. Отъезд Клавихо совпал с окончанием празднования Кани-гиля. Яркое солнце провожало их, прорвавшись сквозь осенние тучи. Великий Тимур издал новый указ. Все законы против неправильного и нескромного поведения, отмененные на время праздника, снова вступали в силу. Больше не было никаких разнузданных удовольствий и буйства. Иностранные послы были отпущены. Империя возвращалась на тропу войны.
Пока разочарованные испанцы ехали на запад, а татарская армия готовилась выступить на восток, осенние празднования сменились мрачными зимними холодами. В качестве наблюдателя и летописца этих памятных дней на лугах вокруг Самарканда Клавихо не имеет соперников. Он был в равной степени удивлен, восхищен, подавлен и разочарован, и все эти чувства, как и многие другие, отражены в его записках, что делает их самым живым и самым точным отчетом. Но когда началась зима, и Тимур занялся последними приготовлениями к самой опасной войне в его жизни, никто не может превзойти яростный и громогласный стиль Ибн Арабшаха.
«Зима с ее штормовыми ветрами ревела и вздымала над миром шатры своих туч, которые носились взад и вперед, ее грохочущие плечи содрогались, и все рептилии от страха перед холодом бежали в глубины геенны, костры перестали гореть и потухли, озера замерзли, листья опали с ветвей, бегущие реки замерли, львы спрятались в своих норах, а газели укрылись в зарослях. Мир бежал к Богу-Хранителю из-за страшной лютости зимы. Лицо земли побелело от ужаса перед ней, щеки садов и изящные фигуры деревьев стали тусклыми, вся их красота и живость улетели, молодые побеги иссохли и были развеяны ветрами».
Свадьбы, похоть и пирушки закончились. Они уже казались принадлежащими другой эпохе. Самарканд, призвав отвагу, рожденную многолетним опытом, готовился сказать «прощай» своему стареющему императору. Орды готовились двинуться на восток.
