Глава 23
На месте впадения Твери в Волгу много лет назад новгородцы срубили городок и нарекли его по имени реки Тверью. Входила Тверь в состав Переяславского княжества, но вскоре город вырос, окреп и стал самостоятельным княжеством, а удобное положение на торговом пути сделало Тверь богатым городом.
В посадах тверских укреплений селился мастеровой люд. Особую славу города составляли каменщики-строители.
Пробуждалась Тверь под перезвон колоколов. Звонили к заутрене.
Вскорости заиграл рожок пастуха, захлопали калитки, замычали коровы и заблеяли козы. Со слободы на высокие луговые травы выгоняли стадо. Коровы запруживали улицы, вперемежку семенили козы. Позади шел пастух, наигрывая на свирели. Подгоняя отставших коров, то и дело щелкал кнутом босоногий пастушок.
И перезвон колоколов, и мычание коров, и хлопанье бича, и игра на свирели успокаивающе подействовали на молодого великого князя.
Он поднялся, надел сапоги. Вошел приставленный к нему отрок, внес таз и кувшин с водой. Иван умылся, отерся льняным рушником и до завтрака вышел на красное крыльцо.
Дворня уже суетилась. От поварни валил дым печей, неподалеку мужик колол дрова, под навесом гридни чистили, скребли коней.
Издалека донесся перестук молотков в кузнице, затарахтели колеса телеги по плахам мостовой. От торжища послышались первые зазывные голоса торговок, пирожниц, сбитенщиков. Тверской торг такой же суетный, как и московский…
Трапезовал князь Иван в одиночестве: великая княгиня Елена была еще в Москве. Ел нехотя кашу гречневую с молоком да творог со сметаной и медом. В сени направился, с трудом переступая от боли в ногах.
В просторных светлых сенях его уже дожидались бояре, переговаривались, один вопрос беспокоил: пора выплачивать Москве по уговору. На Думе порешили собрать деньги по дворам. Однако тверской люд взволновался, потребовал переложить долг на бояр и купцов…
С появлением князя бояре стихли. Иван сказал:
- Не станем доводить люд тверской до бунта, бояре, подумайте, чем все обернуться может.
Известный на всю Тверь скандалами боярин Брешко заверещал:
- На всех подворно разложить! Силой собрать! Его оборвал старый боярин Семенов. Поглаживая седую бороду, заметил:
- Поди, запамятовал, боярин Брешко, как десяток лет назад народ вотчины наши крушил и ты от гнева людского в Ржеве укрытие сыскал?
- Так то когда было! Смерд есть смерд.
- Не будем спорить, бояре, - прервал их великий князь, - сойдемся на Думе, сызнова порешаем, как лучше, чтоб и волки были сыты, и овцы целы.
- Москве с кого бы шкуру ни снимать, лишь бы свое взять! - снова завизжал боярин Брешко. - Тверь не Литва! Хорош мир!
Расходились бояре, недовольные Иваном Третьим: ишь что удумал, за счет Твери обогащаться. Старый боярин Семенов снова заметил:
- Благо, не разорил, данью отделаемся.
Молодой великий князь Иван отправился в опочивальню, где его уже ожидал лекарь из Рима мистро Лион.
Напарил Иван ноги, лекарь пиявки поставил. Вдруг у князя голова закружилась, сам не упомнил, как на полу очутился. Лекарь с отроком подхватили князя, уложили на лавку…
Очнулся великий князь, глаза открыл - перед ним Санька стоит. Иван не удивился, только спросил:
- Ты ли, Санька?
- Я, княже. Государь сказал: «Великий князь Иван Молодой в Твери, и тебе там надлежит быть!»
- А Настена?
- Что Настена, в Тверь переберется.
- Вот и ладно. А я вот вишь, Санька, будто сам не свой. Враз от головокружения свалился. Лишь сейчас очнулся.
Промолчал Санька, а Иван продолжил:
- Да кабы польза была от лечения, а то вред один от этого мистро Лиона, врача римского.
Князь поднялся. Его зашатало. Санька подскочил, подхватил:
- Потерпи, княже. Усадил.
Иван головой покачал:
- Вот уж не ожидал…
От Тайницкой башни, что в Московском Кремле, повелел Иван Третий прорыть тайный лаз на случай вражеской осады.
С великим бережением копали, а где земляные работы вели, огородились забором высоким с выездными воротами. У тех ворот днем и ночью стояла стража зоркая. А самих мастеров, какие подкоп вели, из Кремля не выпускали, чтоб никому не рассказали, куда ход подземный поведет и в каком месте закончится.
О тех земляных работах одному государю было известно.
Никто под страхом смерти не помышлял проникнуть к Тайницкой башне. Святая святых была она для всех: ни говорить о том лазе, ни расспрашивать, коли не желаешь познаться с пыточной избой.
Землю за Китай-город вывозили, те же обозники подвозили лес крепежный и кирпич - стены обкладывать.
Часто приходил к Тайницкой башне Иван Третий, молча спускался в лаз вслед за главным мастером. А куда он водил государя, одному Богу известно.
Редко появлялся в Москве великий князь Иван Молодой. Как-то спросил у отца о Тайницкой башне, о ее секрете, но Иван Третий разговор оборвал, сказав сыну:
- Когда нужда будет, поведаю, а покуда жив я, и знать никому не надобно. Станешь ты вместо меня государем московским, тайну тебе передам…
Не пыталась познать секрет и великая княгиня Елена. Лишь однажды случилась у нее с Иваном Третьим такая беседа.
Зашел государь в московские палаты Ивана Молодого - сноха с внуком в Тверь собиралась. Присел к столу, на Елену испытующе поглядел:
- Не обижает ли тебя муж твой, Елена? Великая княгиня глаз не отвела, не потупилась, посмотрела смело:
- Нет, государь, Иван добр ко мне и обид не чинит.
- И то ладно, коли мир и согласие между вами.
- На все воля Божья.
- Вот ты меня, Елена Стефановна, о башне Тайницкой ни разу не спросила, о том, какие работы там ведутся. Тебе, Елена, верю, как никому. Знаю, с тобой любая тайна умрет. Лаз этот на случай, ежели враги к Москве подступят и защитникам Кремля в осаде доведется отсиживаться.
Замолчал великий князь, снохе в глаза заглянул. Что он в них прочитал? Нет, не любопытство праздное и не женское удивление таили очи ее - взгляд строгий и волевой.
Государь продолжил разговор:
- Врагов у Московской Руси много, Елена. Князей удельных усмирили, братья мои пока замолчали, поджали хвосты, Орда Золотая, какая грозила нам до смерти своего хана Ахмата, тоже скончалась. Но вот угроза нам постоянная с западных рубежей, от ляхов и Литвы. Речь Посполитая - вот кого остерегаться надобно… Потому, Елена Стефановна, и лаз строю. А выход ему не к Москве-реке будет, а совсем в иную сторону, к лесам подмосковным.
Слушала княгиня, ни разу свекра не прервала. Мысль ворохнулась: одиноко государю, коли к ней, невестке, пришел выговориться. Сжалось сердце: ведь Софье не открылся, никому из бояр не проговорился, даже от сына Ивана все таил. Елена положила ладонь Ивану Третьему на руку и сказала:
- Хворь, государь, одолевает великого князя Ивана Молодого. - Она продолжала удерживать руку Ивана Третьего в своей руке. - Тяжкая хворь, чую. И не только ногами, душой мается он.
- На итальянца-лекаря надежда, Елена. Московской Руси великий князь здравым надобен. Слышь, Елена Стефановна, здравым! Ты уж, княгиня, проследи за ним. Виновен я. Может, в борозду государственную преждевременно поставил его, повременить надобно было. Но уж слишком сгущались тучи над Русью Московской!
- Государь, в чем вины твои, не мне судить. Одно знаю: власть ему тобой дадена, но не по твоей воле у него пытаются отнять ее…
У Ивана Васильевича взметнулись брови:
- Ты кого имеешь в виду?
- Господа нашего Всевышнего! - нашлась с ответом Елена.
Государь вздохнул:
- Мудра ты, Елена. Ох, как мудра. Тебе бы не бабий сарафан носить, а рубаху кольчужную и меч. Сына бы мне такого!
Елена усмехнулась:
- Внук Дмитрий растет, Рюрикович!
Дай-то Бог, дай! А Ивану скажи, пусть поправляется. Никто у него великого княжения не заберет. В Тверь я его на поправку послал. - Уже уходя, от двери повернулся: - На Думе решать будем о стене кремлевской. Обветшала она…
На Думе Иван Третий сидел задумчивый. Уехала сноха с внуком в Тверь и будто занозу в душе оставила, рану душевную.
Что бояре на Думе говорили, о чем спорили, не слышал. Слова Елены будоражили сознание. О власти Ивана Молодого она говорила. Догадывался тогда еще, что сноха на Софью намекала. Да Софья и не скрывает, что хочет видеть на великом княжении своего сына Василия. Сколько раз она государю внушала, что у Василия кровь от царей византийских!.. И больной Иван Молодой-де не великий князь. Государь понимал, но объявлять, что передаст великое княжение от Ивана Молодого Василию, не собирался. Память хранила обещание, данное жене, покойной Марии.
Есть ныне жена Софья, но та, Мария Борисовна, Марьюшка, всегда стоит впереди этой, царьградской…
Мысли на прошлое перекинулись. Недалекое, но прошлое… Поход на Новгород Великий вспомнил. Торит Торжок, пылают пограбленные новгородские деревеньки, льется кровь именитого новгородского боярства…
Сын Иван ежится, но мысль работает четко. Так надобно было, иначе как государство воедино собирать, ежели у новгородских бояр думы волчьи. Сами на войну с Москвой люд подбивали…
Очнулся Иван Третий от раздумий, когда митрополит посохом пристукнул и выкрикнул:
- Смолкните, бояре, послушаем, о чем государь сказывать станет! Я взываю вас к разуму!
Повел великий князь Иван Васильевич очами по палате, и бояре насторожились.
- Бояре думные, лаз под Тайницкой башней строить завершаем. И то для пользы государственной. Но не о том речь моя. Не хочу я вас, бояре, одолевать словами излишними о недругах наших, какие над Русью Московской нависли, - вам и без меня то ведомо. О стене кремлевской совет ваш хочу услышать.
Чуть повременил, на бояр посмотрел.
- Не оговорился я, о стене кремлевской речь моя будет… Со времен прадеда нашего, светлой памяти героя Куликовской битвы великого князя Дмитрия Ивановича Донского, Кремль каменный стоит. Но вы, бояре, понимаете, старость не красит человека, так и стена кремлевская обветшала, в негодность пришла. И надумал я, пора ее заново возводить из кирпича добротного.
И снова на бояр посмотрел.
- Знаю, о деньгах вы сейчас думаете, о затратах. Согласен и трудности предвижу. Однако новый Кремль возведем, и будут враги наши о него лбы разбивать.
Откинулся в кресле. Митрополит вновь голос подал:
- Зрю я, об отечестве печешься ты, государь. Не мыслю Русь православную ни под татарином, ни под немцем, ни под ляхами. Не католическая она, искони от Владимира Крестителя православная. В новом, каменном обличье стоять Москве!
- Истинны слова твои, владыка! - выкрикнул Холмский. - С тобой, государь, мы в согласии. А что до денег, так не на паперти же стоим. От земель наших, от вотчин смерды выход нам давали. Так потрясите, бояре, казной своей!
- С моей калитой я скоро по свету пойду! - взвизгнул старый боярин Труш.
Холмский насмешливо посмотрел на него:
- Гляжу я на тебя, боярин, не слишком ли часто ты на паперти стоишь? Постыдился бы!
- А ты меня, Даниил, не совести! Я такой, как есть.
Дума заглушила их перебранку:
- Мы, государь с тобой в согласии!
- Коли надобно, сыщем деньги!
