Глава 13
У митрополита Филиппа случился осторожный разговор с государем. Великий князь Иван Васильевич исповедался у митрополита. Принял Филипп тайну исповеди, посокрушался страданиям человека и как бы ненароком заметил:
- Третье лето, как потерял ты, сын мой, великую княгиню Марию. Скорбь твоя уместна и понятна. Но не пора ли о живом помыслить? Много на Руси княжон и дочерей боярских, всем им ты будешь люб. На какую выбор твой падет, такую и примем.
Долго стоял государь в задумчивости. Может, великую княгиню Марию вспоминал, как прожил с ней в согласии почти два десятка лет, иль еще что на мысль пришло?..
Наконец он сказал:
- Владыка, не торопи. Еще не забыл я великую княгиню. Трех лет не минуло с ее смерти. Да и сын у меня, сам ведаешь, великий князь Московский Иван Молодой. Не говорил я с ним о том… А как надумаю, владыка, о браке, с тобой совет стану держать и с боярами думными. - Ив шутку речь перевел: - Не блины, отец духовный, печь, жену выбрать. С ней ведь и в постель ложиться.
Митрополит брови насупил, помрачнел:
- Я ли того не разумею! Но и ты, сын мой, помни: великий князь венчанный - муж зрелый, вдовец греховными мыслями обуян.
- Великим князьям московским то не грозит, московских князей государевы заботы терзают.
В плодородном ополье, у небольшой реки Каменки, впадающей в Нерль, стоял город Суздаль. Хоромы и дома, торговые ряды и мастерские ремесленного люда, вал и ров, а над всем Суздалем высились каменные церкви и собор Рождества Богородицы.
От самого Суздаля на многие версты по большим и малым рекам, по их притокам и по всему побережью ратники жгли костры и варили смолу в огромных чанах, конопатили большие суда и ладьи и спускали их на воду.
Перестук топоров, окрики мастеровых, чадная копоть висели той ранней весной по всему Прикамью.
Судовая рать воеводы Константина Беззубцева готовилась к отплытию.
Дня было мало. Ночами жгли факелы и плошки. Телегами и санями подвозили бочки с солониной, сало, кожаные кули с зерном и крупой, все носили по зыбким дощатым сходням. Казалось, подготовке конца и края не видно, но настал день отплытия судовой рати.
Накануне у Беззубцева побывал Иван Третий. В шатре воеводы государь говорил:
- Ты, боярин Константин Александрович, помни: полки увели великий князь Иван Молодой и Даниил Холмский, ты поведешь реками судовую рать. Наказываю вам: трясите Казань. А когда время подойдет, ту татарскую крепость Русь одолеет…
После Пасхи и воскресного молебна суда отплыли. По реке несло мелкую шугу, коряги, бревна. Воевода Беззубцев плыл на головном судне, стоял у борта, глядел, как взрывают воду множество весел. А когда паруса ловили ветер, казалось, не ладьи плывут, а река.
Ветер развевал полы плотного корзна , сеял брызгами. А вдоль реки уходили вдаль берега с редкими поселениями и еще не зазеленевшими лесами. Иногда на высоких берегах виднелись сторожевые посты с шарами из сухой травы, при тревоге становившиеся маяками для других засек.
Вспомнилось Беззубцеву, как Иван Третий наказывал:
- Из Нижнего тревожьте казанцев постоянными набегами, подобно осам, не давайте им покоя…
Ночами суда и ладьи приставали к берегу, ратники жгли костры, отогревались, варили еду. А с рассветом садились на весла и продолжали путь…
К концу апреля-пролетника показались укрепления Нижнего Новгорода, башни, бревенчатые стены. Судовая рать подошла к причалам, где уже толпились люди.
В Нижнем Новгороде воевода Беззубцев получил сведения, что к нему из Великого Устюга ведут полки великий князь Московский Иван Молодой и воевода Даниил Ярославский.
На исходе Рамадана хан Ибрагим, удачно потрепав рать воеводы Стриги-Оболенского, воротился в Казань.
Хан мнил себя потомком Батыя. Раболепные мурзы постоянно напоминали об этом. Они нашептывали ему о его доблести и мужестве, и он верил в это. Не будь Ахмат ханом Золотой Орды, Ибрагим давно бы заставил московского князя платить дань Казани.
Ибрагим узкоглаз, щеки впалые, поросли рыжей щетиной, а из-под зеленой чалмы выбивались редкие космы. Где бы ни появился хан, его повсюду сопровождали телохранители. Эти молчаливые воины по его, Ибрагима, повелению кинули в подземелье царевича Касима и там прервали его дыхание.
Каждый день хан обходит белокаменные крепостные стены и с их приземистой высоты взирает на большой город и шумные базары, пыльные кривые улочки и корабли у волжского причала.
В Ибрагиме течет кровь великих предков. Он в этом убежден, она зовет хана на борьбу с урусами. Горластые глашатаи уже с утра кричат с минаретов и у мечетей, на базарах и у ворот города:
- Великий хан Ибрагим, мудрый и достойный, зовет верных сыновей Аллаха воевать с неверными урусами!
Когда Ибрагим узнал, что в Нижнем Новгороде объединились полки двух московских воевод, он рассмеялся: разве забыли они, что постигло князя Стригу-Оболенского?
Он даже не мог помыслить, что эти воеводы попытаются подступить к Казани. Хан посмеивался: у урусов нет такой силы, чтобы одолеть его укрепления, - и потому отправился со своими нукерами и мурзами в леса подвластных ему волжских племен. Ибрагим любил весеннюю охоту. Иногда он выбирался в степи и стрелял в быстрых сайгаков или гонялся с нагайками за волками.
Когда Ибрагима не было в Казани, всем в городе ведала его мать, нестарая крепкая ханша Гульнара. Она держала в руках и войско, всех этих темников, тысячников и сотников.
Гульнара знала, как пресечь заговоры и расправиться с заговорщиками.
И в этот раз хан Ибрагим с верной ему тысячью покинул Казань…
Торжествующе гудел Нижний Новгород, исходился в радостных криках. Ожидали прихода из Великого Устюга Ивана Молодого с князем Даниилом Ярославским, да тех Вятка задержала, а в Нижний Новгород привел своих ратников князь Нагой-Оболенский.
Шумно в Нижнем Новгороде, гуляют ратники в трактирах и на торгу, пьют пиво и сбитень, рыбная шелуха и кости землю устилают, ровно снег. Воевода Константин Беззубцев приказал сотникам усилить караулы: ну как ордынцы наскочат? А сам с Нагим-Оболенским чертеж казанских укреплений рассматривают, так и сяк к листу пергамента приглядываются.
И было из-за чего.
Иван Третий, отправляя воевод к Нижнему Новгороду, наказывал не давать покоя татарам. А вслед прислал гонца с повелением: Беззубцеву Нижний Новгород не покидать.
Боярин Беззубцев и князь Нагой-Оболенский задумались: как вести себя? И тогда Нагой-Оболенский предложил:
- Ты, боярин, с судовой ратью останешься в Нижнем Новгороде, а я со своими полками пойду к Казани и если не одолею, так хоть урон нанесу.
И начали воеводы готовиться к походу на Казань. Сотники и полковые воеводы судовой рати заявили Беззубцеву, что они от великого князя Ивана Третьего указание не получили, чтоб в Нижнем отсиживаться, и как один пойдут с воеводой Нагим-Оболенским.
Решено было выступить таясь, чтоб в Казани не изготовились, тем паче что хан Ибрагим из города отъехал.
Двинулась русская рать. Шли ночами. Дорогу прокладывали конные дворяне, а следом шла пехота. Костры не разводили и встреч с татарскими дозорами избегали…
Но вот вступили в пределы Казанского ханства. Стали попадаться татарские поселения, уничтожали их. Надолго не задерживались…
Подошли к пригородам Казани. И тут их уже ждали татарские воины. Охватили ратников подковой, в конной атаке вздумали сломить русских ратников. А воевода Нагой-Оболенский бросил пеших воинов на левое крыло татар. Люто рубились ордынцы, визг и крики висели в утреннем небе. А конный дворянский полк уже рассек ордынскую подкову и ринулся в обход татарам.
Звенели мечи и сабли, рубились дворяне с татарами, резались ножами, бились шестоперами…
Не выдержали казанцы, отступили к городским воротам. Открылись обе кованые створки, впустили татарских воинов. За стенами крики: «Алла! Алла!»
Растеклись московские ратники по посаду, дома жгут, убивают татар, пленных освобождают. Сунулись московиты на приступ, а со стен в них казанцы тучи стрел пускают да еще смеются:
- Урус, ходи сюда!
Обозлились ратники, друг друга подбадривают:
- Эвон, видите, какие там дворцы и мечети? Полезем, возьмем приступом… Там золото, баб татарских попробуем!
Созвал Нагой-Оболенский полковых воевод, и все на одном сошлись: город не возьмем, все тут поляжем. Особливо когда к Казани хан Ибрагим явится…
Затрубили рожки отход, и к вечеру полки начали отступать. А конные татарские отряды всю дорогу преследовали русских ратников.
На полпути к Нижнему Новгороду выставил воевода Беззубцев полки прикрытия. Попытались они задержать отряды татар. Но те боя не приняли, кинулись в обход. Беззубцев разгадал их прием и перекрыл дорогу в Нижний Новгород.
Возвратились ратники Нагого-Оболенского, похвалялись, как Казань повоевали. О том русские воеводы и грамоту великим князьям московским Ивану Третьему и Ивану Молодому отписали…
У Вятки молодого великого князя догнал гонец с указанием ворочаться в Москву, а Даниилу Ярославскому выступить на Нижний Новгород и объединенными силами с воеводой Беззубцевым перекрыть дорогу татарам.
По Вятке и Каме пошли полки ярославского воеводы, еще не ведая, что Беззубцев и Нагой-Оболенский уже выступили от Нижнего Новгорода, а хан Ибрагим поднимается на больших судах к Каме, чтоб перекрыть дорогу полкам Даниила Ярославского…
В день святого Илии, когда русская рать уже была на подходе к устью Камы, в шатер ярославского воеводы вошел старший передового дозора боярин Андрей.
- Княже, - сказал он, - верстах в десяти татары стали ордой, они готовы дать нам бой. Пешие и конные уже поджидают нас, а часть находится на судах. На одном из них и хан Ибрагим. Мы изловили татарина, и он бахвалился, что хан побьет урусов и сожжет Нижний Новгород…
Вызвал Даниил Ярославский воевод и предложил им план: когда лучники обстреляют татар, конные полки дворян обрушатся на Орду и разорвут ее на части, пехота же копьями, шестоперами и мечами будет добивать казанцев. А засадному полку воеводы Ухтомского выждать и, когда закачаются татары, ударить и окончить разгром…
На рассвете, выступив из леса, лучники начали обстреливать ордынцев. Те ответили, но тут же застучали по земле сотни копыт, и, обнажив мечи, сабли, дворянские полки ринулись на татар. Началась жестокая сеча. Крики «Алла! Алла!» соединялись с грозными криками ратников.
Ржали кони, и все слилось в звериный рев. Воевода Даниил Ухтомский смотрел на сражение со стороны, где изготовился к атаке засадный полк. Уже давно встало солнце, а исход битвы был неопределенным. Ратники засадного полка просили Ухтомского:
- Воевода, выпусти в дело! Нет мочи глядеть, как наши дерутся…
Воевода отмалчивался. Но вдруг увидел, будто дрогнули татары. И тогда, обнажив саблю, он взмахнул ею:
- Давай!
И затрещали кусты. Вынесся засадный полк, обрушился на казанцев.
В бешеной рубке переломили исход боя. Погнали ордынцев. Много полегло в том бою и татар, и русских ратников.
Великого князя Московского Ивана Молодого взволновал неожиданный отцовский вызов в Москву. Зачем позвал его государь? Уж не случилось ли какого лиха? И это тогда, когда воеводе Даниилу Ярославскому наказано двигаться на Нижний Новгород!
Из Вятки выбрались с первым теплом. Снег подтаивал, но по лесам стояли высокие сугробы, а хвойные лапы клонились под тяжестью снега.
Резво бежали кони, и санки скользили легко. Молодой князь сидел, прикрыв ноги войлоком, а на Длинном чембуре бежал, изогнув шею лебедем, тонконогий конь. Охранный десяток дворян-гридней скакал чуть позади княжеских саней. Дворяне должны были обезопасить дорогу от разбойных людей, какие в ту пору гуляли по всей русской земле.
Великий князь редко звал Саньку в свои сани. Он чуял, отдаляется от него Александр. У каждого из них свои заботы.
Рысили кони, екала селезенка у бежавшего на чембуре княжеского коня. Конь - подарок молодому князю Ивану от государя с его конюшен…
И снова одолела мысль: о чем будет говорить Иван Третий? Молодой великий князь понимал, что отец еще не считает его вполне созревшим, чтоб решать с ним государственные дела. Пока он приучает его. Но наступит такое время, и Иван Молодой примет на себя полностью нелегкую ношу великого князя Московского…
Бегут кони, ежится от долгого сидения в санях молодой великий князь. Местами дорогу перегораживают снежные сугробы, подтаявшие днем, смерзшиеся в ночных морозах. Иногда вьюжит.
За неделю в дороге Иван Молодой промерз до костей. В Ярославле отогрелся, баньку принял и дальше в путь.
За Ярославлем чаще стали попадаться деревни, встречались дворянские усадьбы с земельными наделами и хозяйственными постройками за высокими тынами.
Дворянские хоромы рубленые, крытые тесом, а к ним примыкают крестьянские избы. Крестьяне этих деревень нанимали у дворянина пахотную землю, платили за нее и отрабатывали в дворянском хозяйстве.
Дворяне, служилое сословие, при Иване Третьем только зарождалось, но государь уже хорошо почувствовал его необходимость.
В один из вечеров великий князь Иван Молодой въехал на дворянское подворье, и, пока гридни ставили коней, хозяйка велела истопить баню.
Изрядно напарившегося с дороги князя она позвала за стол. Молодая улыбчивая Олеся, в домотканом крашеном платье, в красных полусапожках и легком повойнике, обхаживала князя, выставила на стол отварное мясо, квашеную капусту с луком, молоко в кувшине.
Князю Ивану было известно, что муж хозяйки ушел с ратниками князя Ухтомского, а жену Олесю он прошлым летом привез из Новгорода.
Белотелая, русоволосая, с большими голубыми глазами, она сразу же приглянулась князю. Пока Иван ел, она стояла, скрестив на груди руки, и бесстыдно разглядывала князя.
Когда он встал из-за стола, она указала ему постель во второй горнице…
Долго лежал князь, все ворочался с боку на бок. Спать не хотелось. Хозяйка унесла свечу, а Иван все не мог уснуть. Перед очами стояла Олеся.
Едва начал дремать, как почуял, что Олеся уселась на постель. Вздрогнул, а она повела рукой по его лицу и что-то прошептала…
Не на день, не на два задержался молодой великий князь Московский в дворянском имении. На хвори сослался. А когда уезжал и в санки усаживался, друг Александр будто невзначай обронил:
- Когда я женюсь, княже, и хоромы срублю, тебя, Иван Иванович, великого князя Московского, ночевать в тех палатах не оставлю…
Солнце уже клонилось к закату, когда князь Иван въехал в Москву. Миновал Земляной и Белокаменный город, грязными улицами в рытвинах и подтаявших лужах поехал мимо строек, бревенчатых церквей-однодневок, боярских теремов, домишек ремесленного люда. Потянулся квартал иноземных застроек, замысловатых домишек с островерхими крышами, крытых полукруглой черепицей, с резными оконцами, с петушками на кровлях.
В последние годы в Москве начали селиться многие иностранцы: ювелиры, монетчики, аптекари, торговый люд. Иван Третий не только привечал чужеземцев, но и покровительствовал им.
Минуя дворцовые приказы, сани вкатили на соборную площадь Кремля и остановились перед великокняжеским дворцом.
Откинув полог, Иван Молодой легко взбежал по высоким ступеням красного крыльца и в просторных сенях очутился в объятиях пухлой старой и доброй кормилицы, боярыни Василисы. Ласково приговаривая, она долго не отпускала его.
Наконец освободившись из рук кормилицы, молодой князь Иван заторопился увидеть отца.
Иван Третий ожидал сына в малой палате. Он сидел в кресле задумавшись, но его взгляд был направлен в сторону открывшейся двери. Иван Молодой вошел, остановился у кресла и низко поклонился:
- Здрав будь, государь!
Иван Васильевич встал, обнял сына и, указав на стоявшее поодаль кресло, сказал:
- Садись.
Прежде чем заговорить, прошелся по палате.
- Ты, великий князь Иван, верно, думаешь, зачем позвал я тебя от войска? Не так ли?
- Истинно, государь, это заботило меня.
- Вот, великий князь Иван. Когда наши рати, судовая и московская, сошлись в Нижнем Новгороде и стали тревожить Казань, к нам в Москву приезжала ханша Гульнара с ханским ярлыком и просила меня и думных бояр не воевать Казань. И мы ее слезные увещевания уважили. Тогда и посчитал я, что пребывание твое в войске князя Даниила Ярославского излишне.
На другое утро, еще не оттрапезовав, молодой князь отправился к старой княгине. Шел, торопился: полгода минуло, как в последний раз бывал у нее.
Открыл полукруглую дверь и, пригнувшись под притолокой, вступил в опочивальню. Мрак, оконца занавешены плотными тканями, и лишь горит свеча в серебряном поставце, выхватывая из темноты сидящую в креслице старуху.
Опустился князь Иван на колени, поцеловал набрякшую руку. И только тогда поднял глаза. Бабушка была такой же, будто и время ее не брало. Старая княгиня подобрела:
- А, Ванятка, воротился! Слыхала, слыхала о твоем приезде. С отцом встречался? Бери скамеечку, садись да сказывай, что повоевал и какие земли повидал?
И глянула на внука хитро. А потом долго слушала его повествование, как вели ратников с князем Даниилом Ярославским на Вологду, как пережидали там метель и как ходили на Великий Устюг и к вятичам.
Старая княгиня лишь головой покачивала. Затем положила руку на голову внука, поерошила волосы:
- Они-то у тебя, Ванятка, мяконькие, не такие, как у отца. У того волосы жесткие. Ты материнские взял. Однако не бери характер тверичанки, бери отцовский, твердый.
Пожевала тонкими губами, усмехнулась. Потом вдруг изменила тон, заговорила сурово:
- Ты, Ванятка, отца, государя, во всем слушайся, он тебя уму-разуму поучает, добру наставляет. Поди, на свой удел Московский готовит после себя. Да о чем я сказываю - не на Московский удел, а всей землей русской владеть…
Выйдя из опочивальни старой княгини, князь Иван едва не сшиб Глашу, комнатную девицу, которая доглядывала за покойной великой княгиней Марией. Удивился: всего-то полгода не видел, а на тебе, как расцвела, подобрела.
Зарделась Глаша, ойкнула:
- Вот уж не ждала, княжич! Повзрослел, мужик, истый мужик, что лицом, что телом. Даже бородка пробивается.- Приблизилась, грудью наперла, дышит в лицо: - Хошь, приду к тебе вечерочком? Примешь? - И рассмеялась.
Князь Иван игру принял:
- Не испугаешься? Коли так, приходи.
- Ну, жди. И убежала. А у великого князя Ивана Молодого сладко забилось в груди. Олесю вспомнил, но лицо ее лик Глаши затмил.
