Глава 9
В покоях Марфы Исааковны Борецкой полутемно, окна завешены тяжелыми шторами. Горят в медных поставцах восковые свечи, плавятся, отекают. Их свет отражается, переливаясь, в кувшинах и чашах, в окованных кипарисового дерева сундучках, на золотой вазе, на аналое и тяжелом, отделанном серебром Евангелии, которое любит читать боярыня долгими зимними вечерами.
Неспокойна ее душа, мысли тревожны. Ну как Москва руки к Новгороду протянет? Вспомнила, что, когда был еще жив ее муж Исаак, друг ее Василий Иванович, впоследствии принявший постриг под именем Варлаам, говаривал ей: безбожный Магомет Царьградом овладел, и отныне одна Русь оплотом православия осталась. Ей одной Христову веру блюсти…
Взгляд Марфы остановился на пологе с серебряной нитью, прикрывающем ее пышную постель с горой подушек и соболиным одеялом. Мягкая постель, но холодная с той поры, как не стало Исаака, а Василий Иванович так и не приблизился к ней. Марфа Исааковна и тела его не познала, а уж как о том мыслила…
Заглянула дочь Олена, шепнула - Пимен в сенях.
- Чего ждешь, проводи.
Седовласый владычный ключник Пимен, дородный, с обжигающими очами и ухоженной бородой, едва порог переступил, пророкотал:
- Спаси и сохрани, мать моя, Марфа.
- Проходи, Пимен, вон креслице, садись. Олена внесла накрытый льняной салфеткой поднос с едой, поставила на столик. Пимен ел аккуратно, вытирая салфеткой губы. Но вот, наконец, отодвинул поднос, взглянул на Марфу:
- Бога Всевышнего благодарю и тебя, мать моя, за доброту твою.
Боярыня головой качнула:
- Благодарствую, не забываешь ты меня, Пимен. Гляжу я на тебя, и душа моя скорбит. Не настояли мы, бояре, чтобы Иона тебя, Пимен, своим восприемником оставил. Хоть владыка Феофил ноне сторону Новгорода взял, а вдруг митрополит московский его сломит?
И Марфа вспомнила, как после смерти Ионы избирали Феофила. В Детинце на святом соборе надлежало назвать владыку новгородского. Из трех названных выбор пал на Феофила, бывшего ризничего Ионы, священника Вяжицкой обители, теперь взлетевшего так высоко, до владыки новгородского!
А как она, Марфа Борецкая, хотела видеть новгородским владыкой Пимена! Бога молила, но он оказался глух к ее мольбам.
Владыка Феофил литовскому митрополиту руку целовал и крест. А над Новгородом Москва готова меч занести.
- Митрополит московский Филипп в руках великих князей московских.
О том известно. Нам бы унию принять, как Флорентийский собор постановил. Тогда Исидор, митрополит московский, первым ее подписал, да того Исидора великий князь Московский Василий Темный из митрополии изгнал и сана лишил. Спасибо, Рим его принял.
- Сие нам ведомо. Да то уже пройденное. Нас нонешнее положение тревожит. Пошли-ка ты, Пимен, к великому князю литовскому и королю польскому Казимиру своего человека, пусть он согласие даст на Новгород.
Пимен положил ладонь на пухлую руку Марфы. Та руку не отдернула, но строго посмотрела на владычного ключника.
- Я тебе, мать Марфа, вот о чем поведаю. Доподлинно известно, что великий князь Казимир беглого татарина Кирея к хану Ахмату послал, подговаривает того на Москву идти и свою помощь обещал.
Марфа перекрестилась:
- Кабы так, у московского великого князя отпадет охота Новгород воевать…
Пимен ушел, а Марфа еще долго переваривала сказанное. Только бы удалось Казимиру подбить Ахмата! Ей даже мысль такая в голову не закрадывалась, что золотоордынец сможет отвести грозу от Новгорода.
Шумит, волнуется Великий вольный город Новгород, волнами переливается, исходит в криках. Ударил вечевой колокол, застучали на концах кожаные била. Отовсюду спешил народ на площадь, толпился. Гости именитые собирались вокруг помоста, люд теснили. Кончанские посадники со своими мастеровыми держались кучно. Гомон, словно грай вороний, повис над вечевой площадью. Орут:
- За короля хотим!
Особенно усердствовали крикуны, которые накануне опохмелились после ночной попойки.
На Великом мосту схлестнулись с теми, кто за Москву ратовали. Драку еле разняли. Теперь они на весь Волхов Борецких костерили, особливо Марфу Исааковну:
- Весь Новгород Марфа под Литву стелет!
- Сама под Казимира лечь готова и нас к тому толкает!
Им вторили другие:
- В Москву хотим, с князьями великими заодно!
Уже и вече пора начинать, а колокол все бил, гудел. Лихие парни, Дмитрия Борецкого радетели, конями народ расталкивают, нагайками грозят:
- Раздайся, грязь, князь плывет! Люд хохочет:
- Кой князь, навоз!
И тут же свистели по-разбойному:
- Короля нам подавай!
На степень уже взошли архиепископ, Иван Лукинич и посадские кончанских концов. Поклонились Параскеве Пятнице. Что-то посадский прокричал, кажется, вечу начало положил. Васька Селезнев грамотой потряс:
- Вот он, договор наш, Советом господ одобренный, печатью заверенный!
- Катись, Васька, к такой матери со своим договором! Москву хотим!
Протискиваясь сквозь толпу, лезла к помосту Борецкая, голову повойник прикрыл, шуба соболиная нараспашку. Под горячую руку боярыне подвернулся пьяненький мужичок, кинулся к Марфе, раскинув руки:
- Боярыня, голубица!
Марфа Исааковна ему в зубы двинула. Мужичок ойкнул, сгусток крови выплюнул.
- Во баба, огонь! - только и промолвил.
Смеялась толпа, смеялись и на помосте. А Борецкая, разгоряченная, гневная, на вечевую степень поднялась, голос возвысила:
- Новгородцы, люд, зевы заткните, уймитесь!
И вече покорилось ее властному голосу, взмаху руки. Она стояла над всеми, волевая, властная. Одним словом, Борецкая, Посадница.
- Новгородцы, какие за Москву ратуют, хотите, чтоб вас, как баранов, стригли, тройным налогом обложили? В кабалу Москве подались? Лапотникам покорились?
Гнетущая тишина зависла над новгородским вечем. Даже слышно было, как, каркая, с колокольни сорвалась воронья стая. А голос Борецкой звучал:
- Мужи новгородские, люди вольные, ужели вы сами проситесь в холопы великих князей московских? Государь Иван Васильевич вас ровней не считает, эвон какого неумеху, сына своего Ивана Молодого, великим князем Московским нарек и в Великий Новгород послом слал! Запамятовал, кто мы есть? Мы вольный город, вечевой. Нам вече и вольности наши лишь великий князь литовский и король польский Казимир сохранит, веру нашу не порушит! Казимира просить, Казимира!
Иван Лукинич на Марфу смотрел с восхищением.
- Ай да Марфа Исааковна, как взяла круто! За горло перехватила новгородцев! - И тут же подал знак двум мужикам: - Пора листы выборочные раздавать! Кричите за короля!
По всей вечевой площади покатилось:
- Короля литовского хотим!
- Казимира просим!
Только изредка прорывалось:
- Государя московского!
- Литву! Литву! - орали все громче. Борецкая довольно отерлась, вздохнула:
- Молодец Митька, порадел за вольный Новгород. Перекричали-таки Москву…
Выехав за Москву на Вологодскую дорогу, молодой великий князь Иван придержал коня и оглянулся. На Боровицком холме во всей красе высился зубчатый Кремль, его стены и башни, из-за которых выглядывали церкви и дворцы, терема бояр, какие поселились в Кремле.
Освещенный первыми лучами солнца, он не выглядел грозно. Иван помнил каждый уголок этого, как ему казалось, дряхлеющего укрепления, где местами камень крошился, подмываемый сточными водами, а в щели пробивалась сорная трава.
Молодой великий князь дал коню волю. Статный, тонконогий, с широкой грудью жеребец легко взял в рысь. Позади остались крестьянские избы, сосны, блеснула гладь озера. Воздух с утра был чистым, подобно роднику освежающему.
Ополченцев князь нагнал на марше. Вятичи шли отряд за отрядом со своими старшими. Завидев великого князя, кланялись, что-то говорили, но Иван не прислушивался.
Поскрипывая, тянулся груженый обоз. И снова шли пермяки и вятичи. Наконец молодой князь нагнал дворянскую сотню. Они ехали по трое в ряд, все в кольчатых рубахах, в железных шлемах.
Саньку увидел в первой тройке, а впереди рослый ратник вез червленый стяг. Заметив князя, Санька выехал из строя.
- Здрав будь, великий князь. Воевод повидать едешь?
- Экий ты, Санька, непонятливый. Тебя увидеть приехал. Теперь не скоро в Москву воротишься.
Они ехали стремя в стремя, продолжая переговариваться. Рослые, не скажешь, что пятнадцатое лето на свете живут.
Князь был без брони, в легком кафтане, поверх которого накинут опашень , а голова непокрыта, волосы по плечам рассыпались.
Смотрит Иван на Саньку, а тот время от времени на товарищей по сотне поглядывает, потом снова на великого князя взгляд переводит. Говорит:
- Из Вятки на Двину пойдем, воевода Борис Матвеевич Тютчев сказывал, так что в Москву не скоро ворочусь, ты прав. Да и не на прогулку выступили, не на блины к новгородцам званы. Новгород орешек крепкий.
- Это так, - согласился Иван, - по первой поездке запомнились ожерелья Великого Новгорода, его стены и башни. Думаю, не вскорости одолеем их.
Придержали коней. Передовой отряд, сверкая броней, выехал на возвышенность. С ним и воевода Слепец-Тютчев.
- Расстаемся, Санька, удачи тебе. Перегнулся с коня, обнял друга. Санька вымолвил с надеждой:
- Может, в Новгороде свидимся?
- Нет, мне Москву от ордынцев беречь надобно.
Минул месяц, и с Ходынского поля разными дорогами началось выступление воинства государя московского. Первыми ушли передовые конные дворянские полки князя Холмского. На рысях провел князь конницу. В головном полку везли стяг с ликом Спаса Нерукотворного.
Следом прошли полки второго воеводы - князя Стародубского. Федор Давыдович ехал на крупном коне, в кольчужной рубахе и вороненом шлеме. Ветер теребил его распушенную бороду.
Холмский и Стародубский повели полки на Русу. А вскоре выступили на Волок и Мету Стрига-Оболенский и татарский царевич Даньяр, а на Волоколамск уже изготовились полки самого Ивана Третьего с тем, чтобы оттуда начать наступление на Торжок.
С государевыми полками объединились и дружины братьев Ивана Васильевича. К ним присоединился князь Михаил Андреевич Верейский и Белозерский.
Вступило московское воинство на земли новгородские, пошли полки, уничтожая все на своем пути. Жгли деревни, разоряли городки и угоняли в плен новгородский люд. Казнили непокорных, и летописцы сравнивали поход великих московских князей с Батыевым разорением.
Горели избы, и смрадный дым стлался над лесами и начавшими желтеть хлебными нивами. Били бубны, и гудели трубы. Московские полки шли покорять непокорный Новгород. Пыль из-под тысяч ног вилась столбом. Стонала и плакала Новгородская земля.
- Москва меч карающий над Новгородом занесла! - говорил князь Холмский. - И не будет новгородцам пощады!
Князья-воеводы ехали обочиной дороги в большой карете с лошадьми, запряженными цугом.
Князь Стародубский, второй воевода, слушал Холмского. Выглянув в оконце кареты, согласился:
- Да уж куда как круто взяли. С какой стороны новгородцам защищаться, коли с Двины и Вятки, Волоколамска и Торжка московские полки наседают.
- Новгороду по-доброму бы покориться.
- Как по-доброму, когда новгородцы к вольной, вечевой жизни привычны.
- То бы все ничего, ежели бы они власть великого князя не отвергли да на Литву не поглянули, Казимиру не поклонились.
- Покуда архиепископ их придерживал, они смирялись, а как умер владыка, так новгородцев и понесло. Владыку Феофила избрали, а на рукоположение в Москву не отпустили.
- По слухам, бояре новгородские к унии склоняются.
- Нет, Новгород на унию не согласится…
Гомон, крики, топот множества ног, конское ржание не умолкали, и только к ночи, когда полки останавливались на ночевку и князьям ставили шатер, все стихало.
А поутру лагерь оживал, полки выступали в поход.
Когда к Русе подходили, стало известно, что новгородцы готовятся выставить против Москвы ополчение.
