Тот год — пятый год эпохи Дзисё — был примечателен тем, что имел добавочный месяц, сразу вслед за второй луной. Его ввели с тем, чтобы перестроить календарь человека в соответствии с природным календарем. И точно в согласии с названием этого месяца — Исправлений — многое из того, о чем долго грезили и молились, наконец сбылось.

На второй день високосной второй луны Мунэмори приехал в Рокухару с докладом о множестве бунтов, вспыхнувших в Канто за последние двадцать восемь дней.

— Варвары всех четырех стран света пользуются случаем выступить против нас, — говорил он отцу. — Наши союзники в силах лишь держать их на удалении, пока не отобьют всех натисков Минамото. А Ёритомо, говорят, ежедневно пополняет рать сотнями воинов.

— Хм-м… — хмуро отозвался Киёмори, уставившись в пол. В последние дни, как выяснил Мунэмори, ему недужилось и он почти не ел. Быть может, и теперь он слушал сына вполуха?

— Совет знатных старейшин просил меня принять пост главнокомандующего, — продолжал Мунэмори, — и возглавить поход на восток. Я согласился, рассудив, что так будет лучше. Наши люди опасаются следовать за Корэмори — ну, после случившегося. Разумеется, я не выступлю без твоего соизволения и поддержки.

Киёмори поднял бритую голову и воззрился в дальний угол.

— Убирайтесь. — Что?

Киёмори вскочил на ноги.

— Вам сказано: прочь!

— Отец, с кем ты говоришь?

— Еще не время! Нет, не пойду!

— Отец!

— Разве ты не видишь их, Мунэмори? — Он схватил сына за плечо. Мунэмори даже сквозь одежду ощутил жар его руки — та была горяча, словно расплавленный воск.

— Кого, отец?

— Вон, смотри! — Киёмори указал на дальний конец комнаты. — Это Гэнда Ёсихира! А с ним — Син-ин! Вон и мой дядя, и отец Ёситомо! Говорят, что явились за мной, что моему счастью конец. Но меня им не взять! Скажи им, Мунэмори! Я не пойду! — Киёмори толкнул сына в бок, отчего тот повалился навзничь. — Я вас одолел! — возопил он. — И одолею еще раз!

Мунэмори поднялся и взял отца за руку. К его изумлению, жар от нее был так силен, что не терпели пальцы.

— Отец, ты весь горишь! Не иначе это от лихорадки тебя мучают видения.

Привлеченная криками, в дверях показалась челядь.

— Скорее наполните ванну! — велел им Мунэмори. — Холодной водой. У господина жар, его нужно скорее остудить.

Слуги помчались выполнять распоряжение, а Мунэмори повел отца по коридору и через двор — к баням.

— Жарко, — бормотал Киёмори. — Жарко мне… жарко.

— Тише, отец. Скоро мы тебя охладим. Крепись, как крепился всегда.

Наконец они выбрались во двор, туда, где стояли большие каменные купальни. Слуги уже вовсю заполняли их водой. Мунэмори с помощником сняли с Киёмори платье и опустили в ледяную воду. Едва его тело коснулось воды, как из купальни повалил пар, а стоило ему погрузиться чуть глубже — вода вокруг закипела.

— Не может этого быть, — обомлел Мунэмори. Слуги заохали и зароптали:

— Конец. Верный конец.

— Эй, ты и ты! — одернул двоих Мунэмори. — Бросьте канючить и займитесь делом! Хворь эта явно не простая. Отправляйтесь немедля на гору Хиэй и принесите воды из ручья Ты-сячерукой. С ее помощью мы изгоним демонов, которые его осаждают.

Слуги поклонились и поспешно ушли, чуть не благодаря за отсылку.

Мунэмори огляделся и заметил, что карниз близлежащего здания склонился над самой купальней.

— Вы, — отметил он еще двух слуг, — положите там бамбуковый желоб — вдоль ската, чтобы конец был точно над ванной. Потом поставьте на крышу бочонок с холодной водой и прикрепите к ней желоб, с тем чтобы можно было устроить непрерывный поток.

И эти слуги, поклонившись, удалились. Мунэмори склонился над купальней:

— Отец, не оставляй нас. Я не готов еще возглавить все войско Тайра. Не знаю, что с нами будет, если ты уйдешь!

Однако Киёмори как будто его не слышал — лишь брюзгливо кривился, то и дело бормоча: «Жарко мне, жарко».

Мунэмори поднял глаза и сквозь клубы пара увидел с другого края купальни знакомую фигуру.

— Матушка.

— Значит, слухи верны, — произнесла она с выражением мученической отрешенности на морщинистом круглом лице.

Мунэмори встал и подошел к ней.

— Как ты так скоро узнала?

— Прошлой ночью мне было видение. Мне снилось, что я была здесь, в Рокухаре, и у ворот появилась повозка, влекомая демонами-они, вся в языках пламени. Чей-то голос выкликнул имя Киёмори, сказав, что властитель Эмма-о, судья царства мертвых, призывает канцлера-послушника из рода Тайра к себе на судилище. Сказали, будто бы Киёмори был обречен на вечные муки в аду безвозвратном. Я проснулась и с тех пор не смыкала глаз.

— Матушка, не говори о таких вещах. Он может услышать.

— Если верить глазам, он сейчас слышит одних только демонов, что верещат ему в уши.

Мунэмори глянул через плечо.

В клубящихся струях пара он различил знакомое лицо со впалыми щеками и глубоко сидящими глазами. Син-ин ухмылялся.

В тот же миг его отвлек дробный стук по крыше — пренебрегая опасностью, слуги спешили приладить к бочке пустотелый бамбуковый шест. Наконец трубу прикрепили поверх черепицы, и вскоре над купальней заструился поток ледяной воды. Когда Мунэмори снова вгляделся в завитки пара, Син-ина уже не было. Однако затея окатить Киёмори сверху не увенчалась успехом. Вода, шипя, испарялась у самой его кожи, точно грудь больного была докрасна раскаленным железом.

— Он борется, — сказала Нии-но-Ама. — Не дает демонам овладеть им, потому-то его тело и горит, как в аду, хотя сам он еще с нами.

— Чем мы можем помочь? — прошептал Мунэмори.

— Я буду молиться, — ответила Нии-но-Ама, — хотя вряд ли из этого выйдет толк. А ты поступай как хочешь. — И она затянула сутру Тысячерукой Каннон, что спасла его сестру два года назад.

Через некоторое время возвратились и слуги с горы Хиэй.

— Привезти бочки так скоро не было никакой возможности, — оправдывались они, — поэтому мы принесли доски, вымоченные в воде святого источника. Монахи сказали, что господин должен лечь на них. Это-де облегчит его душевные муки.

И вот пропитанные водой доски разложили в опочивальне Киёмори. Слуги не без труда перенесли его из купальни — он так горел, что им пришлось соорудить подобие прихваток, обмотав тканью кисти рук и предплечья. Наконец Киёмори уложили на доски, а служанки, сидя рядом, изо всей мочи обмахивали его веерами. Однако и это не помогло — жар не только не унялся, а, наоборот, разбушевался сильнее. Девушек, которые чуть не падали без чувств в раскаленной спальне, пришлось отослать.

Мунэмори и Нии-но-Ама сидели так близко, как только могли.

— Супруг мой, я чувствую, конец недалек, — промолвила Нии-но-Ама. — И хотя мы отдалились друг от друга в последние годы, долг жены велит мне позаботиться об исполнении твоей последней воли. Какую памятную ступу тебе выстроить? Какие сделать пожертвования храмам в твою честь? Какими чинами желаешь ты наделить своих детей и родичей?

— Скажи нам, отец, если можешь, — поддакнул Мунэмори. Киёмори обратил к ним искаженное мукой лицо.

— Не надо… ступ! — прорычал он. — Ни… даров. Ни… чинов.

— Тогда чего же? — спросила Нии-но-Ама.

— Хочу… голову Ёритомо! — выкрикнул Киёмори, рывком приподнявшись на досках. — Повесьте… над могилой. Вот… моя последняя воля.

— Но, отец, — возразил Мунэмори, — разве подобает просить о таком на пороге кончины? Подумай о грядущей…

— Такова… воля воина, — огрызнулся Киёмори. — Я хочу умереть… как воин. — Он откинулся спиной на настил и закрыл глаза.

Еще два дня Киёмори боролся с демонами. Потом, на четвертый день високосной второй луны, после приступа судорог, он умер. Оглушенная новостью, столица погрузилась в безмолвие. Дела, что требовали решения, застыли, как застывает на миг подброшенный в воздух кинжал. Будущее пугало сплошной неизвестностью.

Три дня спустя тело Киёмори было предано огню. Его кости и пепел отправили в край Сэтцу и погребли на острове Сутры, Кёносиме, гробнице, выстроенной им у берегов Фукухары. Даже мертвый, Киёмори бросал вызов Царю-Дракону.