Киёмори потел, трясясь в крытой тесной повозке по летней жаре. Солнце уже садилось, но в эту пору даже сумерки долго не приносили прохлады. Впрочем, Киёмори не жаловался: жар согревал его старые кости, а сам он считал лучшим привыкнуть к пеклу, памятуя о том, куда вскоре отправится его душа. Зато возбужденный гомон толпы в ожидании парада на мостовой Судзяку вызвал у него прилив гордости.

Киёмори было чем гордиться. Едва прослышав о восстании, он вернулся в Хэйан-Кё и распорядился выслать войска вдогонку изменнику принцу. Монахов, занятых восстановлением Энрякудзи, он подкупил, и те не отказались примкнуть к бунтарям. Семилетнего сына Мотихито пленили, а имение сровняли с землей. Сам принц укрылся в храмах Нары, но поступившие войска Тайра вынудили его принять бой у моста Удзи и в конце концов одолели — все в течение месяца! Так Киёмори получил новую победу и новый залог того, что удача Тайра еще не иссякла.

— Думаешь, она тоже кивнет, — спросил Мунэмори, его единственный сосед по карете, — как, по преданию, голова Синдзэя?

— Что-то ты мрачен, — отозвался Киёмори. — Или не горд тем, что мы снова с успехом подавили мятеж? Кроме того, Синдзэй погиб по навету клеветника, а человеком он был честным. Чего не сказать о предателе Мотихито.

— Он был принцем, особой императорской крови, — возразил Мунэмори. — Разве подобает выставлять его голову вот так, всем на обозрение?

Киёмори вгляделся в лицо сына. Как он побледнел и осунулся за последние годы! Щеки ввалились, глаза запали, словно кто-то высасывал из него жизнь.

— Что это с тобой? — спросил Киёмори. — Ты никак вздумал стыдить меня, как покойный братец?

— Нет, отец, — ответил Мунэмори. — С Сигэмори мне никогда не сравняться.

— Вот и отлично, — пробурчал Киёмори. — Сигэмори был человеком добродетельным, но родился не в тот век, не в том семействе. Как Фудзивара он был бы хорош, но как Тайра не удался.

Мунэмори помолчал минуту, а потом сказал:

— Я слышал, прежний государь Такакура занемог.

— Неужели? — спросил Киёмори, не сдержав легкой улыбки.

— Говорят, пища в нем не задерживается.

— Что ж, в наши дни разве можно быть во всем уверенным⁹ Сам видишь, как захирел императорский род. Стоит снять юного государя с трона — и он уже вянет, как хризантема, лишенная света.

— Так, значит, мы должны проследить, чтобы Антоку оставался там до самой старости, — сказал Мунэмори.

— Именно должны, — согласился Киёмори. — Пусть это будет твоей первейшей заботой. Недалек тот день, когда я покину сей мир и уже не смогу наставлять тебя.

Мунэмори опять надолго смолк.

Но вот из толпы вокруг зазвучали приветственные выкрики, и Киёмори поднял шторку с гербом-бабочкой Тайра, закрывавшую прямоугольное оконце. Широкий проезд Судзяку теперь был битком набит конниками Тайра. Их доспехи сияли, за спиной трепетали алые стяги, кони шли гордой поступью. Во главе ехал Корэмори, в чьих руках было копье с насаженной на него головой Мотихито. Киёмори проводил шествие взглядом, словно испытывая — не кивнет ли ему голова, однако этого не случилось.

— Ха! — выпалил он. — До встречи в аду, Мотихито!

— Отец. — Мунэмори потянул его за рукав.

— Что?

— Да нет, н-ничего особенного.

— Ты собирался сказать, что я веду себя неподобающе?

— Нет, ничего такого.

— С тобой что-то творится. Таким слабовольным я тебя давно не видал. Ты болен?

— Нет, отец. Просто… На днях я получил одно удручающее известие. И не совсем оправился. Так, личные неприятности. Не о чем беспокоиться.

— А-а… Стало быть, дело в женщине.

— Нет, это… духовное.

— Кстати, о духовном. Я хочу, чтобы ты послал войско Тайра к храму Миидэра, что в Наре. Тамошние монахи, несомненно, злоумышляют против нас, раз укрыли мятежного принца. Храм разорите и предайте огню — в назидание прочим. Измены мы не потерпим, даже среди святош.

Мунэмори молчал.

— Ну?! — взревел Киёмори.

— Будет исполнено, отец.