Кэнрэймон-ин двигалась размеренными шагами к середине главного зала дворца Сисиндэн, радуясь, что многослойная парча алого с золотом кимоно скрадывает ее дрожь. Только так она могла совладать с маленьким Антоку, который резво топал перед ней к императорскому помосту. По обе стороны от прохода собралось так много знатных дам и вельмож, что малыш то и дело рвался рассматривать их, а Кэнрэймон-ин только и оставалось, что тянуть его за широкие рукава.

У самого помоста в дальнем конце зала восседали ее мать и отец. Киёмори расплылся в улыбке, прямо-таки сиял. Таким счастливым Кэнрэймон-ин не видела его с самых родин. Однако его счастье было ей чуждо. «Ты, отец, верно, досадуешь на то, что церемонию приходится проводить в этом строгом убранстве, напоминающем скорее молельню синто, нежели в зале Государственного совета. Как ни печально, за последние полные бед и горестей годы зал этот так и не был восстановлен. Пожар, что разрушил его, — дело моих рук. Быть может, так боги вновь решили напомнить мне о содеянном».

Ее мать, Нии-но-Ама, тоже улыбалась, но улыбка эта была овеяна печалью. «Порой мне жаль, что только тебе дано видеть уготованное нам, — думала Кэнрэймон-ин, — хотя чаще я этому рада».

Наконец, многими усилиями, она подвела Антоку к императорскому помосту, где он зачарованно уставился на бронзовых львов-стражей по обе стороны от дорожки. Кэнрэймон-ин пришлось подхватить его под руки и усадить на трон. Антоку, хныча, сучил ножками и размахивал ручонками, но объемистое парадное платьице не давало ему удариться. Правый министр, величественный в своем черном уборе, возложил на голову малыша высокую черную же шапочку. Затем, вертя перед ним императорским жезлом эбенового дерева, министр привлек его внимание, и Антоку тут же схватил новую «игрушку». Зал огласился возгласами ликования. Изрекались речи, распевались сутры, но Кэнрэймон-ин стояла как в тумане, ничего не видя и не слыша.

Она вспоминала строки письма, полученного от мужа, но-воотрекшегося императора Такакуры. Тот писал ей из Фуку-хары:

«Полагаю, теперь, когда я больше не волен являться во дворец, мы будем встречаться лишь изредка. Тебя, быть может, удивит, что я куда больше пекусь о своем отце, нежели о вас с Антоку. Киёмори всегда защитит тебя и нашего сына.

Вместе с тем хочу, чтобы ты знала: путешествие мое завершилось удачно. Уверен, отныне отец будет пребывать в безопасности. Что до моего будущего — оно волнует меня мало. Свою жизнь я полагаю почти свершенной. А если верить тому, о чем порой шепчутся в Фукухаре… Прошу, не думай больше обо мне. Считай себя вдовой. Вырасти Антоку славным императором. Судьба да смилостивится над тобою. Впрочем, ты ведь Тайра, а значит, по-другому и быть не может».

Кэнрэймон-ин смотрела, не отводя глаз, на расписные панели позади трона, изображавшие великих мудрецов древности. «Прошу, наделите моего сына мудростью, — безмолвно молила она. — Ему она так понадобится. Вразумите и моего отца, чтобы он не натворил еще больших бед».