Отрекшийся государь Го-Сиракава пробудился от криков и топота ног. Еще не отойдя ото сна, он сел на своем ложе, ожидая уловить в воздухе запах пожара.

В этот миг сёдзи с громким стуком распахнулась, и к нему вбежала прислуга.

— Владыка! Вы не спите?

— Нет. Который час?

— Час Обезьяны, господин, уже почти рассвело. Усадьбу Ходзидзё окружили воины! Они требуют вас!

«Ходзидзё, — напомнил себе Го-Сиракава, — но не То-Сандзё. Прошлое не повторяется». Однако, заворачиваясь в охотничье платье, он невольно представил, будто какой-то демонической силой перенесся назад во времени, к самому жуткому повороту своей судьбы. Выйдя в коридор, Го-Сиракава увидел, как женщины — служанки и знатные дамы — бегут, даже не прикрывая лиц, в страхе, что их вот-вот поглотит огонь. Со всей поспешностью, какую позволяли его старые члены, государь-инок выбежал за главные ворота на улицу.

Он был уже почти готов встретить там призраков Нобуёри и военачальника Ёситомо, взирающих на него сверху вниз со своих коней-драконов, а увидел всего-то Тайра Мунэмори — оробевшего, едва владеющего скакуном.

— Мунэмори-сан! Что это значит?

В ответ Тайра, отводя взгляд, указал на грубую воловью повозку, которая подкатила к воротам:

— Владыка, я должен просить вас скорей сесть в карету.

— За какие грехи должен я вновь переживать свои худшие минуты? — воскликнул Го-Сиракава. «Неужели нас подслушали, когда Дзёкэн давал мне совет? Однако я не подписывал никаких воззваний к Минамото. Тайра нечем доказать, что я замышлял против них!»

Впрочем, безмозглый Нобуёри был далеко не так суров на расправу. В этот раз ему, Го-Сиракаве, не отделаться одним заключением в библиотеке, а прогулка в карете может обернуться дорогой на плаху.

— Что затеял твой отец, Мунэмори? За какую провинность он так меня притесняет? Если я и направлял своего сына в делах государства, то лишь потому, что он еще молод. Однако, буде это неугодно князю Киёмори, я перестану давать ему советы.

— Я не знаю, владыка, — отвечал Мунэмори. — Отец лишь велел передать, что в городе может разразиться смута и он желает препроводить вас в усадьбу Тоба — ради вашей же безопасности.

Усадьба эта некогда принадлежала отцу Го-Сиракавы, прежнему государю-иноку Тобе, и, давно запущенная, стояла на самой окраине города.

— Значит, меня ожидает изгнание?

— Не знаю, господин.

— Дозвольте хотя бы взять с собой стражу и челядь!

— Не могу, владыка. Прошу, поторопитесь.

— Мунэмори-сан, как же я поеду без охраны? Вы ведь не допустите, чтобы бывшего государя подвергли такой опасности? Поезжайте же со мной и будьте моей стражей. Вы, Тайра, всегда с честью служили мне и всему нашему дому, так что зазорного в том ничего нет.

Мунэмори смятенно оглянулся.

— Я… я… Не могу, повелитель. Мне нужно знать волю отца. Прошу вас пожаловать в карету. Второго То-Сандзё нам не надо.

Го-Сиракава сник, поняв, что Мунэмори не обладает крепостью духа своего брата Сигэмори. «Теперь Киёмори не остановить. Может статься, жить мне осталось лишь несколько часов». Повесив голову, он забрался в нутро кареты. Только его престарелой кормилице, ныне монахине, дозволили сопроводить его в путь. Вся свита, которую ему отрядили, состояла из нескольких простолюдинов, числившихся в дворцовой страже, уроженцев севера. Ни один вельможа Тайра не вызвался охранять отрекшегося императора. Его утешало лишь то, что усадьба Ходзидзё не была предана огню и вдогонку ему не летят вопли гибнущих слуг и гостей.

Когда солнце взошло, заливая светом мостовую Судзяку, горожане вышли проводить выезд Го-Сиракавы. Многие, не таясь, плакали, ибо весть о произошедшем уже донеслась до них, и теперь все, как и сам узник кареты, опасались худшего.

«Вот, значит, до чего дошло, — твердил в уме Го-Сиракава, закрыв лицо рукавами. — Вот до чего дошло».