Глава 3

Когда на рассвете сэр Генри седлал лошадь, солнце еще пряталось за серой дымкой облаков. Туман, вчера висевший в воздухе тонкими белыми клочьями, теперь лежал плотным покрывалом, превращая окружающий пейзаж в мир призраков.

Неужели это последний вызов к Сесилу? Грэшем спешил на прощание со старым врагом, как никогда раньше. Копыта его лошади соприкасались с землей с такой мощью, что их удары отдавались в спине сэра Генри ударами молота; они взрывали землю, заставляя комья разлетаться в стороны с силой пушечных ядер. Ветер норовил сорвать с него шляпу, слезы катились из глаз, а он гнал лошадь все быстрее и быстрее. Поля и перелески стремительно проносились мимо. Похоже, что лошадь Грэшема осознала: наступило лето, и от этого осознания ноги ее словно стали втрое длиннее, а мышцы то натягивались как струна, то сжимались в сумасшедшем галопе, будто пружина. В какие-то мгновения человек и конь становились странным единым целым, невидимым и бессмертным в своей скорости и безумии.

Нет, так дело не пойдет. Недолго и загнать бедное животное, подумал Грэшем. Он дал коню успокоиться, похвалил его силу и красоту, и вскоре скакун уже трусил по дороге, как какая-нибудь усталая крестьянская лошаденка.

Грэшем подождал, пока, бубня себе под нос проклятия в адрес хозяина, его не догнал Манион. Слуга достаточно хорошо держался в седле, но еще никому в королевстве не удавалось догнать такого наездника, как сэр Генри.

Человек далеко не бедный, Грэшем вполне мог позволить себе роскошь держать собственных лошадей по всему пути от Кембриджа до Лондона. И каждую он гнал точно так же, как и предыдущую. Не стоит удивляться, что когда всадник достиг Лондона, кожа его сапог была истрепана в лохмотья, тело ныло так, будто по нему прошлись раскаленным утюгом, а сам он умирал от изнеможения. Сэр Генри проспал три часа. По пути от Лондона в Бат своих лошадей у него не было. Не доверяя тем, что можно нанять или купить по дороге, он вел с собой караван собственных животных — оно и надежнее, и более соответствует его положению. Грэшем с презрением отвергал кареты. В последнее время эти неуклюжие средства передвижения в огромном количестве колесили по грязным дорогам, создавая на лондонских улицах жуткие пробки. Нет, он пока еще не так стар, чтобы трястись в какой-то повозке.

Еще с древнеримских времен воды Бата использовали для лечения старых и немощных. Судя по количеству таких людей нынче, было похоже на то, что римляне никогда не покидали здешних мест. Старое аббатство не позволяло городу расти вширь. Оно словно задавило его своей мертвой массой, высосало из этого несчастного места последние соки. Повсюду царила атмосфера упадка. Грэшем привык к городскому зловонию, но здесь к обычному смраду примешивался хорошо различимый душок гниющей плоти. Людям постоянно приходилось отгонять от своих влажных лиц докучливых мошек. Даже ранним летом все в Бате было засижено мухами.

Не слезая с лошади, Манион грыз куриную ножку, прихваченную из последней таверны, в которой они обедали.

— Знаете, что я думаю? — спросил слуга, и маленький кусочек жилистого мяса выскочил из его рта и пролетел мимо левого уха Грэшема.

— Ты способен думать? Я не уверен, что хотел бы пуститься в восприятие твоих, с позволения сказать, измышлений, если твои физические действия являются отражением их содержания. Но, — вздохнул Грэшем, — судя по всему, ты в любом случае их выскажешь.

— Когда-то Сесил просто использовал вас, и его не волновало, погибнете вы или нет, выполняя задание. Теперь же он одной ногой в могиле, и ему хочется направить вас туда, где вы погибнете непременно. Сесил спит и видит, чтобы протащить вас вместе с собой по всем кругам ада. Вы единственный, кто превосходит его во всем.

Грэшем не стал подвергать данное умозаключение слуги сомнению. Вместо этого он принялся разглядывать жителей Бата.

— Интересно, люди здесь когда-нибудь ходят на прогулку? — спросил сэр Генри, оглядываясь по сторонам. — Или только ковыляют? Может, их выгуливает прислуга?

Вид дома, расположенного по адресу, сообщенному Николасом Хитоном, слегка удивил Грэшема. Жилье вполне подходило для какого-нибудь провинциального чиновника, но для главного королевского секретаря выглядело унизительно бедным. Эту мысль сэр Генри высказал вслух, когда в ответ на его стук дверь открыл облаченный в ливрею слуга Сесила.

— Странно, что лорд Солсбери расположился в таком месте. Неужели он не нашел для себя ничего более подобающего его статусу?

— Мой хозяин испытывает величайшие муки при каждом движении. Поэтому ему необходимо находиться как можно ближе к водам.

Грэшем и его спутник остались ждать в невзрачной, убого обставленной комнате. Деревянные панели были совсем недавно ярко выкрашены по последней моде, но работу сделали из рук вон плохо, и краска уже успела облезть. Драпировки выцвели до унылого серого цвета, под толстым слоем пыли различалось лишь несколько смутных фигур, а сама пыль служила чем-то вроде клея, не давая ткани окончательно развалиться. Оконные стекла были самого скверного качества и имели болезненно-желтоватый оттенок. Все вокруг покрывала грязь. Царившая в комнате сырость создавала впечатление, будто пахнет чем-то давно не мытым.

Другой слуга принес вина. Он был юн, почти мальчик — глаза широко открыты навстречу чуду мироздания и своей удаче служить столь великому человеку.

— Спасибо, — поблагодарил Грэшем. — Как тебя зовут?..

Удивленный тем, что к нему обратились, слуга застыл на месте, не дойдя до двери.

— Как звать меня, сэр? Артуром, сэр…

Он с благоговением посмотрел на Грэшема, не замечая, что стоит, от удивления широко и невежливо разинув рот.

— Сэр, прошу вас, извините меня…

Он явно хотел что-то сказать благородному гостю.

— Давай выкладывай, — буркнул Манион.

Юный Артур видел перед собой высокого сильного мужчину, облаченного с головы до ног в черное, за исключением изящного белоснежного воротника. С первого взгляда было понятно, что, несмотря на всю свою нарочитую скромность, такое платье стоит немалых денег. Скрытое под одеждой тело походило на сжатую пружину, готовую в любой момент распрямиться. Артур не мог оторвать взгляд именно от лица гостя. Высокомерное, поражающее внутренней силой, насмешливое — и вместе с тем лицо легкоранимого человека. Казалось, оно вобрало в себя все человеческие страсти и слабости.

— Сэр… сэр, — продолжал лепетать Артур, — я лишь хотел узнать, ужасно хотел спросить у вас, не встречали ли вы, часом, Гая Фокса. Говорят, что это так…

«Да, — подумал Грэшем, — Гая Фокса я встречал. Это был во всех отношениях достойный и честный человек, в любом случае куда более честный, чем многие из тех, кто обрек его на гибель. И мне было поручено проследить, чтобы он не сбежал, это я приготовил ему капкан, я отправил его на жестокую смерть, какой не заслуживают даже животные… Ее Фокс принял от рук твоего хозяина, Роберта Сесила. И поскольку я не сказал всей правды про Гая Фокса — причем вполне сознательно, — я тем самым помог твоему хозяину сохранить власть, а этому косноязычному шотландскому содомиту — английский престол. Как бы то ни было, я превосходно, просто виртуозно сделал свое дело».

— Скажите, сэр… — вновь обратился к нему Артур. Куда только подевалось его заикание? — Он был такой, как про него рассказывают? Сущий дьявол во плоти?

— Да, Артур, — серьезно ответил Грэшем, ощущая, как в нем проснулось желание немного подурачить своего собеседника. — Это был сущий дьявол во плоти. И я скажу тебе одну вещь, о которой мало кто знает. Только это большой секрет. Обещай, что он останется при тебе. Поклянись собственной душой и всем, что есть для тебя святого. Согласен?

— Клянусь, сэр. Ей-богу, клянусь… — Артур готов был лопнуть от любопытства.

— Когда его осмотрел лекарь, оказалось, что на ногах у него копыта!

На мгновение воцарилась звенящая тишина.

— Сэр! — Артур вытянулся в струнку. В глазах его застыли слезы. — Я не проговорюсь ни единой душе… И… спасибо вам!

С этими словами слуга опрометью выбежал из комнаты.

— Вот увидите, — подал голос Манион, — через пять минут об этом будет известно всей людской. Впрочем, он по крайней мере оставил здесь кувшин.

Он налил себе вина. Надо сказать, что вино у Сесила всегда напоминало кошачью мочу, которую подавали в золотых кубках, что было довольно странно для столь могущественного человека. Но Манион был готов пить и кошачью мочу — при условии, что в ней есть хоть немного градусов.

Вскоре снаружи донеслись грохот каретных колес и крики. Возле дома засуетились слуги. Граф Солсбери торопился домой из бань. В следующее мгновение его уже внесли в комнату — четыре человека тащили носилки, а еще один шагал рядом.

На какое-то мгновение воцарилась тишина. Сесил был завернут в одеяла. Его было трудно узнать — исхудавшая, иссохшая, осунувшаяся тень человека. Кожа на лице натянута так туго, что череп казался голым, как у скелета. И лишь глаза оставались прежними: темные и пронзительные, они буквально буравили окружающих. Одна трясущаяся рука непроизвольно высунулась из-под одеял. «Кем ты был и кем ты стал, — подумал Грэшем. — Жалкая карикатура на самого себя». Откуда-то из-под одеял пахнуло чем-то омерзительно гнилостным. Смерть мало кому прибавляет достоинства, но даже эти крохи Роберт Сесил сумел утратить. «И какая теперь тебе польза от того, — размышлял Грэшем, — что ты первый граф Солсбери, что когда-то ты обладал властью, какой не могли похвастать даже некоторые монархи? Теперь же ты лишен ее в своем бесчестье. И нет унижения хуже, чем то, что тебя будут помнить лишь как жалкого калеку, потерявшего разум».

— Добрый день, сэр Генри, — произнес Сесил. Голос был тонкий, дрожащий, но узнаваемый. Он был насквозь пропитан хорошо знакомой неискренностью. — Как обычно, я рад видеть вас.

— Милорд Солсбери, — учтиво отвечал Грэшем. — И сэр Эдвард Кок, — добавил он, обращаясь к подошедшему к нему человеку. — Я не просто рад видеть вас. Я рад вас видеть вдвойне.

Было довольно странно видеть рядом с Сесилом Кока. Если Грэшем кого и ненавидел, так это Сесила. Кок стоял в этом списке вторым. И хотя он был уже в летах — кажется, ему стукнуло шестьдесят, — но по-прежнему моложав и энергичен, что тотчас бросалось в глаза. Известный своей проницательностью и упорством, сэр Эдвард давно уже снискал себе репутацию лучшего юриста Англии. Именно Кок выступал в качестве главного обвинителя в деле Уолтера Рейли. Как ни странно, это судилище сделало из Рейли народного героя, хотя, казалось бы, совсем недавно этот авантюрист был самой ненавидимой личностью во всей стране. Причиной стали откровенная несправедливость приговора и то достоинство, с каким Рейли держался на протяжении всего судебного фарса, защищая свою честь. Кок отказал ему даже в защитнике. Более того, он даже не позволил подсудимому призвать в качестве свидетеля главного обвинителя, да и вообще превратил суд в насмешку над правосудием. Все, что ненавистно людям в этих крючкотворах в судейских мантиях, вся их беспринципность, склонность к тщеславию и гордыне — для Грэшема олицетворением всех этих пороков и являлся сэр Эдвард. И вот теперь перед ним предстали оба — и Сесил, и Кок.

— Надеюсь, вы приятно провели день, — учтиво произнес Грэшем. Сесил умирал в страшных мучениях. Для Кока же не было ничего приятнее, нежели найти новые причины для ненависти к католикам, содомитам и собственной дочери, не говоря уже о любом, кого король возжелает упрятать за решетку по своему первому требованию. Для Грэшема же не было ничего труднее, чем сохранять учтивость, общаясь с такими лицемерами, как Кок.

— Я беру ванны, сэр Генри, — произнес Сесил надтреснутым голосом, однако тон оставался по-прежнему надменным. — Для меня сделали странное приспособление, нечто вроде кресла, в котором человека опускают в воду. Надо сказать, веревки иногда цепляются и путаются, и это довольно неприятно. Мои многочисленные лекари твердят, что для меня крайне важно не опускаться глубже, чем по пояс.

— О да, милорд, — откликнулся Грэшем. — В следующий раз я непременно должен присутствовать, когда вас будут спускать в водную бездну. На всякий случай. Вдруг возникнет необходимость перерезать веревку…

— Милорд, есть ли необходимость в подобной дерзости? — проговорил Кок ледяным тоном.

Сесил повернулся к сэру Эдварду Коку. Надо сказать, что это усилие дорого ему стоило. Юрист несколько секунд выдерживал взгляд Сесила, однако затем все-таки опустил глаза. Высокий, внушительного вида мужчина с вытянутым лицом, Кок не знал, какую позицию ему занять в словесном поединке двоих противников. Он жаждал власти, стремился повелевать людьми и терпеть не мог, когда эта власть переходила в руки других. «Уж слишком ты привык быть одновременно и судьей, и присяжным», — подумал Грэшем.

Сесил издал звук, который вполне мог сойти за смешок, если бы не странный сухой хрип, вырвавшийся из его легких.

— Ах, сэр Генри! Вы, как всегда, все шутите! Как мне нравилось ваше чувство юмора, особенно в те годы, когда мы с вами встречались чаще! Какое удовольствие я получал!

— О да, — произнес Грэшем. — Примерно так же, как телу нравится, когда в него впивается кинжал. Удовольствие, какое получает заяц, когда за ним несется стая гончих.

— Не кажется ли вам, что сейчас не время для подобных разговоров? — Голос Кока прозвучал резко, хотя ему было далеко до грозного рыка, которым он имел привычку разговаривать в зале суда с теми, кого намеревался отправить на смерть. Поговаривали, что во время пыток сэр Эдвард разговаривал с людьми мягко и вкрадчиво, зато позднее, кода те оказывались на скамье подсудимых, превращался в самого дьявола.

Сесил поднял руку. Одеяло упало. Кок тотчас осекся, не зная, что за этим последует. Грэшем в ужасе воззрился на руку умирающего. Кожа оказалась совсем желтой и болталась складками, словно под ней не было плоти. Губы у милорда Солсбери были иссохшие, зубы сгнили, десны отступили куда-то назад, словно морской прилив… Становилось ясно видно, что даже такое простое движение, как поднятие руки, стоило больному неимоверных усилий и вызывало страшные мучения.

— Должно быть, сэр Эдвард, вы опасаетесь, что если я не потороплюсь прервать этот наш разговор, то отойду в мир иной прежде, чем мы его завершим.

Коку хватило благоразумия не поддаться на этот выпад.

— Милорд, разумеется, у меня и в мыслях не было ничего подобного…

И хотя на первый взгляд слова его прозвучали подобострастно, это «разумеется» придало им дерзкий оттенок.

— Я бы на вашем месте не стал этого отрицать! — воскликнул Сесил, в котором на мгновение проснулся былой бойцовский дух. — Возможно, вы правы, призывая меня поторопиться, сэр Эдвард. И хотя в моей власти вся Англия, над смертью не властен даже я.

«Что верно, то верно, — подумал Грэшем, — хотя ты в свое время и отправил на смерть не один десяток людей».

Превозмогая мучения, Сесил повернулся к Грэшему:

— Сэр Эдвард находится здесь потому, что он переживет меня. Как человек, наделенный немалой властью…

При этих его словах Кок отступил на шаг, чтобы отвесить короткий поклон. Лицо его не выдавало никаких эмоций.

— Необходимо уладить одно дело, и для этого понадобится его власть. Кроме того, не исключено, что мне также понадобится ваша помощь.

«Ага. Вот оно что», — подумал Грэшем. Ничто не дрогнуло в его лице, оно не побледнело и не налилось кровью. Жилка на шее билась с той же частотой. Грэшем знал, как сохранить внешнее спокойствие, когда внутри бушует пламя.

— Сэр Эдвард, будьте добры, оставьте нас вдвоем на несколько минут. Сэр Генри, думаю, то же самое касается и верзилы, которого вы привели с собой.

Грэшем кивнул Маниону, и тот неслышно, как тень, выскользнул за дверь, что выглядело довольно неожиданно для человека его комплекции. Кок был явно задет просьбой Сесила. Он расправил плечи, выпятил подбородок и положил руку на рукоятку шпаги.

— Мудро ли вы поступаете, милорд?

В голосе его звучал настоящий вызов — едва ли не пощечина лорду Солсбери. Однако хозяином положения все же был Сесил.

— Мы договорились, что я обращусь к сэру Генри с некоей просьбой. И я хотел бы это сделать в последние дни моего пребывания на этой земле — причем с глазу на глаз. Вы получили от меня все необходимые вам сведения. Надеюсь, найдется возможность удовлетворить каприз старика, которому вы, как полагаю, многим обязаны.

Кок на мгновение застыл на месте, словно не зная, как ему отреагировать на слова Сесила. Все же он коротко кивнул Грэшему — это не столь неучтиво, нежели не поклониться вообще, — и, громко топая, зашагал к двери.

Шпага у него была, наверное, только для того, чтобы произвести впечатление на жителей Бата. Хотя с первого взгляда становилось ясно, что фехтовальщик из него никудышный. Кок слишком резко развернулся на месте, ножны дернулись, и когда он шагнул к двери, перегородили ему дорогу. Кожаный пояс был крепок и потому не порвался, а вот подошвы сапог оказались скользкими. Кок потерял равновесие и неуклюже растянулся на полу. Шпага выскочила из ножен и шлепнулась на пол рукояткой к Грэшему.

— Я принимаю вашу капитуляцию, сэр Эдвард, — негромко произнес тот, — хотя и привык к более продолжительным поединкам.

Глаза Кока сверкнули ненавистью. Он до сих пор оставался приверженцем пышных воротников, которые были в моде в дни королевы Елизаветы. При падении воротник съехал в сторону, отчего Кок теперь имел довольно комичный вид. Вскочив на ноги, он схватил шпагу, сунул ее обратно в ножны и вышел вон, громко хлопнув дверью. От удара с гардин посыпалась пыль. В нездоровом свете, проникавшем сквозь окна, заплясали мириады пылинок.

— Да, сэр Генри, — произнес Сесил на удивление бодрым голосом, — у вас редкий дар настраивать людей против себя.

— Благодарю вас, милорд. Однако как мне кажется, он у нас с вами общий. Быть ненавидимым — тоже своего рода привилегия. Да и есть ли на свете человек, кого сэр Эдвард любит, помимо самого себя?

Сесил рассмеялся, однако смех этот тотчас перешел в надрывный кашель, который, казалось, был способен вывернуть наизнанку его нутро, от живота до легких, чтобы потом исторгнуть кишки наружу. Грэшем шагнул ближе, чтобы помочь лорду Солсбери, однако умирающий жестом велел ему отойти прочь и ждать, пока приступ не прекратится.

— Позвоните слуге, пусть принесет лекарство…

На какое-то мгновение Грэшем испугался, что Сесил скончается прямо у него на глазах. Сэр Генри позвонил в колокольчик, и ожидавший за дверью слуга поспешно вошел в комнату. Из кармашка, приделанного к боку стула, он достал пузырек и, открыв пробку, накапал его содержимое в рот хозяину. Средство подействовало почти моментально. Сесил кивнул, и слуга быстро вышел из комнаты.

— Погодите немного. Вскоре я смогу говорить, — произнес лорд Солсбери и снова умолк.

«Одному Богу известно, — подумал Грэшем, — чего ему это стоило». Ведь всякий раз, открывая рот, Сесил укорачивал себе жизнь.

— Надеюсь, вам известна склонность нашего короля к молодым мужчинам? — Голос лорда Солсбери вновь прозвучал громко и отчетливо.

— Боюсь, что это ни для кого не секрет.

— Вы знакомы с виконтом Рочестером?

— Мне не раз доводилось бывать при дворе. Как же я могу не знать Роберта Карра, виконта Рочестера? Кстати, я полагаю, что славный виконт получил кое-какую собственность, некогда принадлежавшую одному моему другу, — сказал Грэшем.

— Карр занимал особое место в составленном им списке грешников. Король Яков отнял у Рейли его любимое поместье Шерборн и отдал своему любовнику, который даже вряд ли оценил этот дар по достоинству.

Роберт Карр, родившийся в Шотландии, создание с телом ангела и мозгами овцы, ходил в фаворитах у короля вот уже несколько лет. Поговаривали, что король проводит с ним не только дни, но и ночи. А поскольку не за горами был тот час, когда Сесил отойдет в мир иной, то при дворе не останется никого, кто мог встать на пути между Карром и его неограниченным влиянием на короля.

— Насколько мне известно, виконт Рочестер был недавно произведен в тайные советники? — произнес Грэшем таким тоном, словно речь шла о какой-то безделице. Ему было известно, что Сесил изо всех сил пытался воспрепятствовать этому. Однако по мере того как болезнь брала свое, его влияние на короля постепенно начало ослабевать. Король Яков жутко боялся всего, что было связано со смертью, а вокруг Сесила уже давно витал ее запашок.

Лорд Солсбери никак не отреагировал на намек. Однако Грэшем прекрасно знал: такой человек, как он, вряд ли пропустит подобные слова мимо ушей.

— Буду с вами предельно откровенен. Похоже, между его величеством и Робертом Карром — точнее сказать, виконтом Рочестером, коим он теперь является, — имела место переписка, причем компрометирующего свойства.

— Вот как?

Это известие не оставило сэра Генри равнодушным.

Сесил вновь закашлялся, и Грэшему пришлось подождать, пока приступ пройдет.

— Лично я не видел этих писем, однако склонен полагать, что они… на весьма личную тему, возможно даже, что в них описаны, и весьма красочно, подробности отношений между мужчинами. Физическая сторона их отношений. Отношений между двумя мужчинами, понимаете?

— Да, — кивнул Грэшем. На несколько мгновений в комнате повисла тишина. — Смею предположить, что это любовная переписка между королем Англии и его любовником. Й письма эти носят в высшей степени личный характер. — Сесил промолчал, и сэр Генри после паузы продолжил: — И если о них станет известно широкой публике, это вряд ли поможет престижу монархии в нашей стране…

Лорд Солсбери поднял на Грэшема взгляд, в котором тот прочел нечто большее, нежели страдания человека, стоящего одной ногой в могиле.

— Поможет? Да это нанесет по ней серьезнейший удар, уничтожит все, что я сделал за эти годы! Церковь моментально осудит короля. Окопавшиеся в парламенте пуритане начнут его травлю. Более здравомыслящие потребуют пересмотра расходов, которые с каждым днем возрастают согласно его капризам… возможно, даже смещения с трона короля-содомита. А вся Англия будет хохотать над своим монархом. Вы слышите меня? Вся страна будет покатываться со смеху над своим венценосцем! Монархия способна пережить многое — мздоимство, злоупотребление властью, безнравственные поступки. Но пережить насмехательство — это самое трудное.

Насмешек Сесил боялся больше всего на свете. Калека, поскребыш, воспитанный, однако, как наследник великого человека… Ему было чего бояться в век, когда издевательски смеялись над любым уродством. Грэшем на минуту задумался. Он опустился на шаткий табурет, один из четырех, что стояли вокруг обшарпанного стола.

— Должно быть что-то еще, — произнес сэр Генри. — Еще ни одного монарха насмешки подданных не сбросили с трона. При желании топор палача способен оборвать любой смех.

На этот раз Сесил помедлил с ответом.

— Верно, есть кое-что еще. Король все больше и больше отходит от политической жизни. Он увлечен лишь охотой и молодыми красивыми мужчинами. В частности Робертом Карром. Тем не менее, это не времена королевы Елизаветы, когда для страны единственной альтернативой правления женщины являлась угроза попасть под власть Испании или же гражданская война.

— Принц Генри? — перебил его Грэшем.

— Да, принц Генри, — с трудом выдавил из себя Сесил. Его голос прозвучал еле слышно, словно шорох осенних листьев, и Грэшем был вынужден наклониться, чтобы расслышать собеседника. — У нас есть великолепный принц, наследник трона, который обещает стать не менее великолепным монархом, каких еще не было на нашей памяти. Государственный муж, человек крепкой веры и редкого ума, обладатель множества прочих талантов — хотя еще, в сущности, отрок! О Господь милостивый в небесах! Почему ты не послал мне его раньше? Какую страну мы сотворили бы вместе с ним!

Голос лорда Солсбери звучал еле слышно, но вместе с тем пугающе страстно. Казалось, эту тень человека привязывает к жизни одна лишь сила воли.

— Увы, этому не бывать. Но есть те, не говоря уже о самом принце, кто прекрасно видит, что происходит с королем, какие страшные вещи творятся с его попустительства. Эти люди понимают всю необходимость перемен, прежде чем монархия окончательно сгниет на корню. Так что письма могут стать для них удобным поводом — нет, не для того чтобы убить короля или поднять восстание, но чтобы вынудить его уступить трон старшему сыну и главному наследнику.

— Ну почему Господь не послал мне его раньше! — повторил слова собеседника Грэшем. — Сэр Сесил, если обнародование писем способно иметь столь далекоидущие последствия, то зачем противиться этому? Ведь вы сами только что вознесли хвалу наследнику. Отчего бы нам и впрямь не обрести в его лице короля Генриха Девятого? Почему бы ему не сменить отца на троне?

— Потому что нельзя допустить, чтобы народ узнал, каким образом можно сместить короля и заменить его другим. Неужели вам не понятно? Парламент, пуритане, вся страна… как только они получат право выбирать себе монарха, то уже никогда не выпустят это право из своих рук.

— Неужели все так плохо? — задумчиво спросил Грэшем.

— Трудно представить что-либо ужаснее! — прошипел Сесил. — Политика не должна принимать в расчет отдельных людей. Она должна зиждиться на определенных принципах. Стоит только позволить подданным избавиться от ненавистного монарха под тем предлогом, что наследник лучше его… и что дальше? А если наследник окажется таким же отвратительным, как отец? Вдруг он начнет притеснять и оскорблять благородные семейства, и те начнут выдвигать собственных претендентов? Сначала лучшего из имеющихся, самого многообещающего, и так до бесконечности, снова и снова. Это путь к безумию. И наш долг не допустить, чтобы подобное произошло.

— То есть, по вашему мнению, эти письма способны привести к смещению короля с трона?

— Думаю, что короля с трона способен сместить другой король, особенно если первый — чувственный идиот, чей инстинкт самосохранения улетучивается с каждым днем. Король Яков ленив и самоуверен. А это, скажу я вам, опасная смесь. Письма способны стать последней каплей, они уложат его в могилу, которую он сам для себя вырыл. Страшно подумать, что за этим может последовать. Если бы Господь отпустил мне больше дней, я наверняка бы сумел наставить Якова на путь истинный, возможно даже, обеспечил бы благоприятный исход событий. Теперь же вместо меня работу должны сделать другие.

— А какую роль играет во всем этом сэр Эдвард Кок?

— Ему было доложено о пропаже писем, доложено сэром Томасом Овербери. Подозреваю, что Овербери видит в нем влиятельную фигуру, способную к решительным действиям: как-никак Кок юрист и потому наверняка обожает интриги. Впрочем, не упустит он и личной выгоды и потому не может не понимать, что обнаружение писем и их последующее уничтожение ему только на руку. Ведь это укрепит его авторитет в глазах короля. Как бы там ни было, Овербери будет действовать на пару с Коком, лишь бы только найти письма. Странная парочка, скажу я вам, но в крайних ситуациях бывало и не такое.

Сэр Томас Овербери, темный ангел Роберта Карра. Они были неразлучны. Умный, жестокий, решительный и высокомерный… В Овербери многие видели кукловода Карра — именно он дергал королевского фаворита за ниточки, служил ему своего рода заемным умом, которого Карр был начисто лишен. Если какие-то постыдные письма и существовали, Овербери наверняка понимал их серьезное значение, равно как и то, чем чревата их пропажа.

— Однако письма — еще не все. Насколько мне известно, вы, сэр Генри, заядлый театрал…

— Да, бывая в Лондоне, я стараюсь не пропустить ни одного спектакля.

— Недавно из театра «Глобус» пропали две рукописи. Обе — пьесы, обе вышли из-под пера человека, известного как Шекспир. Надеюсь, данное имя вам известно?

Вопрос Сесила прозвучал скорее как утверждение. В комнате повисла гнетущая тишина. Грэшем заговорил первым:

— Да, я знаю его, хотя поначалу этот человек был мне известен под другим именем. Уильям Холл, если мне не изменяет память. По крайней мере так он себя называл, когда разъезжал по государственным делам, чтобы тем самым заработать свои тридцать сребреников.

— О, вы преувеличиваете роль Холла в падении вашего друга Рейли. Как, впрочем, и сам Рейли.

— Сомневаюсь, — ответил Грэшем. — Однако я верю, что мастер Уильям Холл — чья актерская труппа, насколько мне помнится, вскоре после того как сэр Уолтер Рейли был осужден и заключен в тюрьму, неожиданно получила звание королевской и была облагодетельствована при дворе — оставил свое шпионское ремесло и превратился в Уильяма Шекспира. Актер, поэт, драматург, никак не меньше. С тех пор как сэр Рейли угодил за решетку по ложному обвинению, его карьера резко пошла вверх. Что ж, за Шекспира можно только порадоваться. Но какую же награду для него вы выбрали? Возвели это скопище бездарностей в ранг актеров королевской театральной труппы?.. Ах да, как же я забыл о его пьесах! Надо отдать ему должное. К сожалению, они и впрямь хороши. Более того, они гораздо лучше тех, что пишут другие авторы. И это тем более удивительно для тех из нас, кто знавал Шекспира в дни, когда он был занят делами совершенно иного свойства.

— Вам известно, какая цена назначена за эти рукописи и как их охраняют?

Театральные труппы испытывали постоянную необходимость в новых пьесах. За сезон ставилось шестнадцать-семнадцать спектаклей. И та труппа, которой посчастливилось обзавестись материалом, приносящим хорошие сборы, хранила рукопись как зеницу ока — куда строже, чем отец оберегает девственность дочери. Впрочем, это не мешало конкурентам либо засылать в ряды зрителей стенографистов, которые во время спектакля записывали реплики актеров, либо подкупать ведущих исполнителей, которые надиктовывали тексты своих ролей и те реплики других действующих лиц, что засели у них в голове. Потерять рукопись означало отдать пьесу в руки конкурентов. Помимо соображений коммерческой тайны, расходы на переписывание всего манускрипта были столь велики, что пьеса подчас существовала самое большее в трех экземплярах. Актеры получали свои реплики на отдельных листах бумаги. Слова полагалось заучить наизусть, после чего листы по счету сдавались назад, словно то была не бумага, а золото высшей пробы.

— Если рукопись украдена, это создаст трудности для актеров, — задумчиво произнес Грэшем. — Однако я не вижу, в чем тут угроза жизни короля.

— Возникла угроза жизни сторожа, который был убит ради того, чтобы грабители заполучили рукопись, — прохрипел Сесил. — Исполнители не какие-то там безвестные актеришки, а королевская труппа. И убийство сторожа — это оскорбление, нанесенное самому королю. По крайней мере, так было заявлено, когда к нему обратились за помощью. Однако сведения, которыми мы располагаем, дают основания думать, что и письма, и рукописи похитил один и тот же человек. Мы склонны полагать, что это некий кембриджский книготорговец. Кстати, это еще одна из причин, которая заставила меня обратиться за помощью именно к вам — человеку, отлично знающему город и его жителей. Найдите того, кто похитил рукопись, и тем самым вы отыщете укравшего письма.

— Но какова моя роль в этом расследовании? — Грэшем отчаянно пытался мысленно разложить по полочкам только что услышанное.

— Сэр Эдвард Кок — юрист, но отнюдь не соглядатай и не дипломат. Кто бы ни украл письма, мы обязаны найти этого человека, чтобы затем либо убить его, либо заплатить выкуп. Кок готов убить, но может сделать это лишь посредством закона. Ему недостает искусства закулисных игр. Впрочем, вряд ли он знает, как надо поступить сразу после поимки вора. Вам же, сэр Генри, умений подобного рода не занимать. И разумеется, вы знаете Кембридж как свои пять пальцев.

В Кембридже ни для кого не было секретом, что Грэшем вложил огромные средства, унаследованные им от отца, в возрождение Грэнвилл-колледжа.

— Должен ли я действовать с оглядкой на сэра Эдварда? Ведь он из тех людей, кого я презираю всей душой.

— Мы работали вместе с вами огромное число раз. Ваша неприязнь к сэру Эдварду — это всего лишь минутная вспышка, в то время как моя ненависть тлела в печи многие годы.

— Тогда почему помочь должен именно я?

— Прежде всего потому, что, несмотря на весь ваш неприкрытый эгоизм и отсутствие веры во что бы то ни было, вам не нужно объяснять, сколь важен для нашей страны мир и порядок. Письма же грозят подорвать и то и другое. Во-вторых, за сэром Эдвардом нужен глаз. Он человек необычайно тщеславный и честолюбивый. В глубине души Кок верит не в абсолютную власть короля, но в абсолютную власть закона, причем закона в том смысле, как он его понимает и как им пользуется — разумеется, на свое собственное усмотрение. Пока, насколько мне известно, сэр Эдвард желал бы найти письма и уничтожить их. Однако кто поручится, что он не вздумает ими воспользоваться для того, чтобы уничтожить короля? Думаю, вам бы не хотелось заполучить себе столь влиятельного врага?

— То есть мне нужно найти письма, которые отправили бы нашего нынешнего монарха прямехонько в ад, и вместе с тем сделать это так, чтобы человек, которого я ненавижу больше кого бы то ни было на всем белом свете, пребывал в уверенности, что раскрытие преступления — это дело его рук? После чего я должен держать его в поле своего зрения и в случае необходимости убрать с дороги одного из ведущих юристов страны, дабы король-содомит продолжал и дальше предаваться своим противоестественным утехам… Одновременно мне необходимо отыскать похищенную рукопись пьес, написанных тем, кто предал уважаемого мной человека, так?

— Вы все прекрасно поняли, сэр Генри, — пробормотал Сесил. — Однако проглядели одну важную деталь. Тем самым вы сохраните мир в стране и спасете репутацию монархии.

— А почему вы поручаете это именно мне?

— Несмотря ни на что, я вам доверяю. Я поручаю вам взяться за разгребание этой кучи дерьма, потому что от нее исходит зловоние опасности. Лишь по этой причине — и никакой другой. Хорошенько все взвесьте и обсудите с вашей красавицей женой и неотесанным мужланом слугой, чтобы вы смогли разглядеть за застилающей вам глаза пеленой ненависти некий смысл. И еще. Я поручаю это вам потому, что из любой ситуации вы выйдете живым. Насколько мне известно, это ваш жизненный принцип. Выжить любой ценой. И вы от него не отступитесь — вернее, будете ему следовать до тех пор, пока Господь не наградит вас хворью, какой он наградил меня.

Ненависть, которая пылала в глазах Сесила — и к Грэшему, и к самому себе, — была способна довести до кипения океан.

И сэр Генри принял решение — то самое, какого ждал от него лорд Солсбери.

— Хорошо, я помогу сэру Эдварду. Было бы любопытно проследить за тем, как долго он продержится, помогая тому, кого на дух не переносит.

— А что, есть кто-то, кого он любит? Да он готов сотрудничать с самим дьяволом, если тот пообещает помочь ему выиграть дело.

— Что ж, — усмехнулся Грэшем, — об этом вы вскоре будете осведомлены лучше любого из нас. При случае поинтересуйтесь у самого дьявола, правы ли вы насчет Кока.

— По крайней мере, я верю в Господа, — произнес Сесил. — И потому могу походатайствовать перед ним. Вы же, как человек, не имеющий веры, обречены на вечные муки в аду.

— Если Бог существует, то последнее слово в этом деле принадлежит не вам, а ему. Что касается смерти, то я предпочитаю версию мастера Шекспира, который пишет о «безвестном крае, откуда нет возврата». Возможно, когда я умру, то смогу представить беспристрастному судье историю моей жизни. Не исключено, что я встречу там тень сэра Эдварда Кока. А может быть, не почувствую ничего, кроме сладкого забытья. Но вы правы, точно мне ничего не известно, поэтому повторю строчку из «Гамлета»: «Готовность — вот самое главное». Как сами можете видеть, я знаком с произведениями мастера Шекспира. — На мгновение Грэшем умолк. — Я готов встретить все, что бы ни ждало меня в будущем, Роберт Сесил. А вы? — неожиданно спросил он.

Спросил — и испугался, что своим вопросом убил своего собеседника. Голова лорда Солсбери дернулась и упала на грудь, дыхание стало едва слышным. Однако в то мгновение, когда сэр Генри уже собрался проверить у Сесила пульс, он поднял голову.

— «Готовность — вот самое главное», верно? Мы с вами готовы, только каждый по-своему. Я наверняка готов к тому, что ждет меня после смерти.

Казалось, голос лорда Солсбери исходит от груды вонючих одеял, а не из человеческого горла.

Грэшем встал со своего места.

— Я договорюсь с сэром Эдвардом о встрече в Лондоне, — произнес он. — А пока прощайте, милорд. Боюсь, мы с вами больше не увидимся. Я бы мог сделать вид, что сильно переживаю по этому поводу, но вы бы тотчас раскусили притворство. Однако желаю счастливого путешествия в «безвестный край». Вам предстоит отправиться туда уже в ближайшие дни.

— Есть одна только вещь, в которой не приходится сомневаться, сэр Генри Грэшем, — прохрипел Сесил. — Рано или поздно вы тоже его совершите.

— Потому я и пожелал вам удачи на этом пути, — сказал Грэшем и двинулся к двери. Потом остановился и добавил: — Я также намерен, милорд, совершить его, однако чуть позже.

Он не обернулся, чтобы окинуть прощальным взглядом Роберта Сесила, первого графа Солсбери. Захлопнув за собой дверь, Грэшем задался вопросом: покроется ли Сесил пылью и сколько времени пройдет, прежде чем кто-то додумается смахнуть ее?