Книга: Совесть короля
Назад: Глава 15
Дальше: Глава 17

Глава 16

И смутился царь и пошел в комнату над воротами, а плакал, и когда шел, говорил так: сын мой, Авессалом! сын мой, сын мой, Авессалом! о, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой сын мой!
2 Цар., 18:33
7 ноября 1612 года
Лондонский Тауэр
Сколько бы они ни подбрасывали дров в камин, холод, царивший в Тауэре, пробирал до костей. Зима пришла в Лондон поздно, зато какая! Нет, не солнечная и морозная, а сырая и промозглая.
— Сколько нам еще здесь ждать? — Джейн задала свой вопрос полушепотом, хотя рядом с ними никого не было.
Они вышли подышать свежим воздухом. Их главный страж, сэр Уильям Уэйд, который с каждым днем все больше ненавидел свою работу и того, кто ему поручил ее, разрешил им свободно пользоваться внутренним садиком.
— Как там наши дети? — негромко продолжала Джейн. — Ни матери, ни отца, лишь бесконечное ожидание, которое давит на них так же сильно, как и на нас.
Шпионы Грэшема, а их у него было немало, доносили, что его алиби подтвердилось. Ливрея Хитона оказалась чересчур дорога, чтобы ее просто выбросить. И, разумеется, в ее кармане был найден обрывок письма, неопровержимое свидетельство правоты Грэшема: бумаги действительно побывали в кармане Хитона. Оба дома — и лондонский, и кембриджский — обыскивающие в буквальном смысле перевернули вверх дном, что в случае с лондонским домом привело к бурному выяснению отношений между солдатами и челядью. Грэшем с тайной радостью узнал, что прислуга одержала верх. В закрытой карете сэра Генри с женой привезли в их лондонский дом, где им предстояло утихомирить своих верных слуг, наотрез отказавшихся сотрудничать с солдатами. Увидев, что стало с их домом — деревянная обшивка стен сорвана, доски пола взломаны, — Грэшем едва не взорвался от гнева, и лишь выдержка Джейн помогла ему сдержаться.
— Ничего, деньги поставят на место любое дерево. Счастье, что не пострадало ничего из куда более ценных вещей.
Металлического шкафчика обыскивающие не нашли, зато обнаружили и опустошили один из фальшивых тайников позади камина.
— Сколько еще ждать? — произнес Грэшем. — Кто знает. Против нас нет никаких улик. Думаю, король больше не видит во мне угрозы для себя. Однако он по-прежнему будет попустительствовать Карру, за которым стоит Овербери, а тот наверняка станет требовать, чтобы нас держали в Тауэре до конца дней. Да и Кок не сильно обрадуется, если я выйду на свободу.
— Ты хочешь сказать, что нас оттуда не выпустят? — спросила Джейн, и в ее голосе почувствовались слезливые нотки.
Для Грэшема это было равносильно удару ножом в сердце, но вместо ответа он лишь еще крепче сжал ее теплую руку.
— Вряд ли. Честное слово, вряд ли, и не подумай, будто я говорю это лишь для того, чтобы тебя успокоить. Яков — человек ленивый. И поэтому, как правило, выбирает самый легкий путь. Карр с Коком постоянно досаждают ему, так что для него проще держать меня в Тауэре. Ему самому от этого никакого вреда, да и любому при случае можно сказать, что никто в нашем королевстве не может поставить себя выше королевских законов. В конце концов Якову придется меня выпустить. Жаль, однако, что сейчас не та ситуация, чтобы он по-настоящему нуждался во мне! — Грэшем посмотрел на жену. В глазах его искрилась смешинка. — Может, мне стоит пригрозить ему этими письмами, как ты думаешь?
— Тише! — в ужасе воскликнула Джейн. Ее до сих пор преследовали ночные кошмары. Еще бы! Ведь сэр Генри хранил у себя письма короля к своему любовнику, и это при том, что он поклялся перед лицом монарха, что никаких писем у него нет и отродясь не бывало!
Разумеется, сама Джейн могла покинуть Тауэр в любой момент, ей не было нужды там находиться. Королева Анна — глупое существо, с перьями вместо мозгов. Как не похожа она была на Джейн — и внешне, и как человек! И если поначалу отношения между двумя женщинами виделись отношениями королевы и придворной дамы, то потом между ними завязалась едва ли не дружба. Грэшем отказывался уразуметь, как такое может быть.
— А ты представь себе, что значит быть замужем за жабой! — ответила ему как-то раз Джейн.
Обе женщины понимали друг дружку с полуслова. Но что самое обидное, Грэшем их почти не понимал.
В один из редких моментов, когда король с королевой встретились и даже стали разговаривать друг с другом, Анна поинтересовалась у Якова о судьбе тауэрских пленников. Затем она сама приехала в Тауэр, кивком велела Грэшему оставить ее наедине с его супругой и уединилась с Джейн в соседней комнате. Через полчаса женщины вернулись.
— Вам повезло. Бог послал вам чудную жену, — произнесла королева, обращаясь к сэру Генри.
— Равно как и нашему королю, — ответил Грэшем, низко поклонившись, — которого он благословил и чудной супругой, и замечательным потомством.
Женщины обменялись выразительными взглядами и пожали плечами. Королева Анна величественно удалилась.
Результаты этого визита вскоре дали о себе знать. Для Джейн отпала необходимость постоянного пребывания в Тауэре, и теперь она могла время от времени возвращаться домой к детям. Одновременно ей ничего не мешало брать их вместе с собой в Тауэр, чтобы они могли побыть с отцом. Для них даже выделили специальную комнату. Дальше был принят компромиссный вариант. С понедельника по пятницу Джейн проводила время в лондонском доме, а конец недели — с мужем. Детей с собой она сюда больше не брала. В Тауэре стало сыро, в воздухе висел запах плесени, комнаты были неуютными, а вся атмосфера этого места в лучшем случае вселяла уныние, в худшем — ужас.
— Они еще слишком юные, — заявила Джейн. — Если потребуется… что ж, придется всем перебраться сюда, как когда-то семья Рейли. А пока пусть дети наслаждаются свободой. Даже без родителей.
И все равно Джейн страшно скучала по ним, когда приезжала к мужу на субботу и воскресенье. Грэшем не раз слышал под утро рыдания жены, когда ей казалось, что он спит и ничего не слышит.
— Какую, однако, надежду вселяет твоя уверенность в том, будто мы обречены провести остатки наших дней в Тауэре, — заметил как-то раз Грэшем.
— Я знаю, за кого вышла замуж, — сухо ответила Джейн. У них вышла едва ли не ссора по поводу того, кто будет присматривать за детьми по субботам и воскресеньям, когда сама она навещала мужа.
— Манион?! — воскликнул тогда сэр Грэшем. — Манион? Мои дети не знают матери два дня из семи и теперь окажутся под опекой Маниона? Если бы рыбы пили так, как он, океан уже бы давно пересох! На его фоне свинья — олицетворение респектабельности! Дай ему волю, он не будет вылезать из пивных! Да его к людям и близко нельзя подпускать! Да что там к людям! Ни к одной живой твари! Какой ужас! Пока я томлюсь от бездействия в Тауэре, моих детей воспитывает престарелый развратник и пьяница! Вот вам и все воспитание!
— А кто тебя самого воспитал? — резонно заметила Джейн.
Грэшем покачнулся на каблуках, на минуту задумался и расплылся в глуповатой улыбке.
— Манион, — ответил он, и ему тотчас вспомнилось его собственное безрадостное детство. Единственный, кто дарил ему свою грубоватую любовь, был именно Манион.
— Зачем же лишать собственных детей столь редкой возможности? — подпустила шпильку Джейн.
Временами эта женщина бывала просто невыносима.
* * *
Однако Грэшем пожалел, что Джейн нет рядом с ним, когда однажды вечером к нему пожаловал — ну кто бы мог подумать! — сам король Англии и Шотландии Яков! Разумеется, без всякого приглашения.
До Грэшема уже дошли кое-какие известия. Оказавшись в Тауэре, он первым делом наладил способ получения новостей. Быть в курсе всего, что происходит за каменными стенами королевской тюрьмы, — это было для него самое главное. Шестого ноября 1612 года умер принц Генри, старший сын короля Якова I и наследник английского и шотландского престолов. Такого блистательного, столь многообещающего наследника Англия не знала уже давно. Умен, хорош собой, а главное, наделен редкостным обаянием, след которого, казалось, оставался даже после того, как сам он выходил из комнаты. Несмотря на молодость, принца отличало редкое чувство такта и, что не менее важно, справедливости. А еще это был отличный фехтовальщик и борец. Правда, были и те, кто за глаза называл его ханжой и самовлюбленным праведником. «Мальчишка, помешанный на войне», — добавляли другие. «Да нет, дай Бог нам короля Генри», — говорили третьи, и подобных было большинство. Такой, как он, никогда не опозорит престол. Видя царившие при дворе растленные нравы и расточительность, многие из подданных Якова терпели монарха лишь потому, что надеялись в ближайшем будущем увидеть на троне его сына.
И вот теперь принца Генри больше нет в живых. Он умер от поноса и лихорадки, и лучшие лондонские врачи оказались бессильны спасти его.
Когда до Грэшема дошли вести о болезни наследника, а затем и о его кончине, он пал духом. Принц Генри — именно такого короля он видел во главе страны. Короля, за которого не жалко отдать собственную жизнь. И вот теперь все достанется Карлу — слабовольному, непостоянному, не имеющему собственного мнения. Какое будущее ждет Англию при таком монархе?
Король Яков пожаловал к сэру Генри уже после того, как удар колокола оповестил, что ворота Тауэра надежно заперты на ночь. Снаружи донесся грохот цепей, чьи-то приглушенные голоса, топот многочисленных ног. Спустя какое-то время в комнату к Грэшему без какого-либо предупреждения вошел король. Сэр Генри отметил про себя, что Яков даже не постучался.
Одежда на короле была грязной, даже грязнее обычного. Правда, драгоценных камней, нашитых на его камзол, с лихвой хватило бы на то, чтобы кормить в течение месяца целый город. Однако в глаза бросалось другое — следы слез на щеках.
Король опустился на стул Джейн. Грэшем всю свою жизнь приучал себя к тому, что ни при каких обстоятельствах нельзя показывать своего удивления. Дай он сейчас волю своим чувствам, как рот его, наверное, раскрылся бы до самого пола, а брови — в этом он мог поклясться — переместились бы так высоко вверх, что слились бы с шевелюрой.
— Вина! — взревел король Англии и Шотландии, обращаясь к кому-то за дверью.
За этим коротким словом последовал быстрый топот, и вскоре, втянув голову в плечи, с деревянным подносом в руках, на котором стояли сразу пять бутылок, в комнату испуганно вошел лакей. Надо сказать, что вино подали не просто дорогое, а то, что ценилось едва ли не на вес золота. Не случайно же к такому вину принесли два золотых кубка великолепной тонкой работы.
— Открыть! — рявкнул король. — Нет, не для обоих! Вот эту бутылку, — и он указал на высокий сосуд темного стекла, — для меня. Другую, вот ту, для сэра Генри. И только для него. — Отдав распоряжения, король повернулся к Грэшему: — In vino Veritas, сэр Генри Грэшем. Вы пьете вот из этой бутылки, и как можно быстрее. А когда выпьете всю, мы с вами поговорим. Как мужчина с мужчиной. Как пьяный с пьяным. Как захмелевший с захмелевшим.
После этих слов из глаз короля полились слезы. Сначала они выступили подобно огромным каплям воды, после чего, не выдержав собственного веса, скатились по щекам. Казалось, это выпитая королем раньше жидкость, приняв форму слез, ищет себе выход из его тела.
Так началась самая странная попойка за всю историю Англии и Шотландии: глубокая ночь, лондонский Тауэр, а собутыльники — король и его пленник.
Грэшем взял предложенную бутылку, налил себе полный кубок и поднес к губам. Вино было рейнское — крепкое, ароматное, пьянящее. Он осушил его одним глотком. Король посмотрел на него, одобрительно кивнул и жестом дал понять: «Продолжайте в том же духе, сэр Генри».
В считанные минуты Грэшем до дна осушил бутылку из королевских винных погребов.
Раньше, невзирая на количество выпитого, ему всегда удавалось сохранять ясную голову. Удастся ли это сегодня? Волнение, неожиданность, да что там — невероятность происходящего уже начали сказываться.
— А теперь сделаем небольшой перерыв, — произнес король, потягивая вино из своего кубка и продолжая лить слезы. Он явно задался целью хорошенько напоить Грэшема, прежде чем перейти к разговору. И это при том, что сам монарх был уже порядком пьян. — Эй, ты! — рявкнул он на слугу. — Подай вон ту бутылку! Да поживее. Открой ее для моего гостя. А ты, сэр Генри, пей. Не обязательно всю бутылку одним разом. Можешь потихоньку, главное, чтобы вино в ней убывало.
Яков и его старший сын не всегда находили общий язык, напомнил себе Грэшем. Принц Генри был учтив, благовоспитан и осмотрителен в денежных делах. Молодой человек, лишь недавно получивший титул принца Уэльского, он не скрывал своих разногласий с отцом по поводу того, как нужно жить. По всей видимости, именно по этой причине королева Анна предпочитала ему другого своего сына, принца Карла.
Тем временем соревнование, кто кого перепьет, продолжалось. Яков не просто предложил Грэшему осушить целую бутылку — приказал. Сначала для того, чтобы утолить жажду, потом — чтобы вино ударило в голову. А затем — чтобы целиком и полностью оказаться во власти алкоголя. И тогда, как говорится, море по колено, стоит только захотеть. Лишь позднее на смену возбуждению придет усталость, а вслед за ней — тяжелый, беспробудный сон. Не сон даже, а обморок. А наутро расплата: тошнота, ломота в теле, и так еще несколько дней. Грэшем прекрасно знал, чем обернется для него эта попойка. Яков полагал, что он первый, кому пришло в голову развязать собеседнику язык, напоив его. Иначе, зачем король пожаловал сюда? Еще римские шпионы пользовались этим приемом. Римские, а потом уже шпионы короля Якова I Английского. Они научились противостоять опьянению, изображая из себя пьяных. Нет, конечно, полностью противостоять влиянию алкоголя почти невозможно, однако, если постараться оставить часть сознания, как говорится, «на часах», не так-то просто вытянуть правду даже у пьяного.
— Как, по-твоему, — обратился к нему заплетающимся языком Яков, — они нарочно убили принца Генри?
Выпитая бутылка уже начинала оказывать на него действие.
Грэшем тоже был уже хорош. Комната медленно вращалась вокруг него. Язык плохо слушался, слова отказывались складываться в предложения. Казалось, в его сознании открылась черная бездна, наполненная до краев ужасом, и выпитое вино было здесь ни при чем. «Неужели, — подумал сэр Генри, — поиски пропавших бумаг — лишь отвлекающий ход? Попытка сбить меня со следа? А вдруг за всем этим кроется желание выставить меня, лучшего сыщика Англии, участником заговора против наследника трона?»
Как там в свое время выразился Сесил? Нет оправданий тому, кто хочет заменить одного короля другим, какие бы надежды ни подавал наследник? Неужели Сесил, даже будучи в могиле, провернул блестящий ход, устранив законную альтернативу королю Якову I? Лорд Солсбери уже и раньше пытался помешать Грэшему, пытался направить его по ложному пути, лишь бы только держать его как можно дальше от истины.
Король ждал ответа сэра Генри. Грэшем начал с того, что постарался привести сознание в рабочее состояние. Для начала он прочистил горло, выдохнул винные пары, однако торопиться не стал. Необходимо произвести впечатление человека, уже порядком выпившего. Это знак его честности по отношению к королю.
— Ваше величество, — начал он довольно невнятно, — это… это просто ужасно.
В глазах его стояли слезы. Он представил себе собственных детей, Уолтера и Анну, — не без помощи винных паров, разумеется, и произнес:
— Но я… я… допускаю, что это возможно.
Король вскрикнул. Подобный крик Грэшем слышал из его уст впервые. Дикий вопль человека, которому в открытый мозг вонзили раскаленный добела нож. И этот нож — стыд и раскаяние. Но ведь ничто не помешало Якову, с его обостренным страхом смерти и всего, что с ней связано, бежать в загородную резиденцию, лишь бы только не находиться у смертного одра старшего сына. Королева Анна заперлась в так называемом Датском доме. Интересно, сколь велика была его любовь к сыну?
— Но, сир, — продолжал тем временем Грэшем, — в нашей профессии мы быстро усваиваем одну истину. Если что-то возможно, это еще не значит, будто так оно и есть на самом деле. Я лишь хочу сказать, что на жизнь королевского сына вполне могли покушаться — и там, в Шотландии, и здесь, в Англии. Вот только зачем? Видит Бог, человеческая жизнь ценится дешево! Ведь семь из десяти младенцев не доживают и до года, но даже если ребенку повезет выжить и стать взрослым, кто поручится, что его не унесет чума, или, если это женщина, что она не умрет при родах. Да что там! Есть десятки других болезней, которые регулярно собирают свою скорбную жатву.
Яков с остекленевшими глазами сидел, откинувшись на спинку стула, сжимая в руке бокал, как ребенок свою бутылочку.
— Я почти не заботился о нем, о моем храбром мальчике…
Казалось, он разговаривает с самим собой. Как всегда в минуты опьянения, у монарха проявился сильный шотландский акцент.
— Любовь — не самое главное для будущего короля. Я не знал ее вообще, когда сам был ребенком. Вот почему я привык осторожничать, быть всегда себе на уме. Он никогда не нуждался во мне…
— Возможно, — рискнул перебить его Грэшем. — И все-таки вы его любили.
Теперь комната вращалась вокруг него как сумасшедшая. Сэр Генри попытался сосредоточиться. Нет, все это только кажется, она не может вращаться. Ком-на-та сто-ит на мес-те. Это просто дает о себе знать выпитое вино… Вращение слегка замедлилось, и тут же улеглось и неприятное ощущение в желудке. С другой стороны, зачем себя мучить? Грэшем встал, мысленно махнул на все рукой, отчего чуть не свалился на пол, отошел в дальний конец комнаты, достал ночной горшок, в который его успешно вырвало. Склизкая рвота обожгла горло и язык.
— Увы, сэр Генри, дело в другом, — произнес Яков, отрешенно уставившись в пространство. Похоже, он не заметил путешествия Грэшема к ночному горшку. Куда только подевался одурманенный вином человек, который только что кричал, будто в жуткой агонии? Правда, в глазах его по-прежнему стояли слезы. — Я больше ничем не могу ему помочь. А еще я совершенно неожиданно понял: мне не хватает тех, к кому я мог бы обратиться в трудную минуту. Видите ли, если они убили его… вполне вероятно, их следующим шагом будет попытка убить меня.
Это что-то новое. Так из-за чего все-таки страдает Яков? Из-за смерти старшего сына? Или от страха за собственную жизнь?
— Это зачем же, сир?
— Они задумали возвести на трон слабовольного Карла, чтобы затем помыкать им, преследуя свои интересы.
— Они? — удивился Грэшем, на мгновение забыв о правилах хорошего тона, что в разговоре с коронованной особой вещь крайне опасная. Но Яков, кажется, не заметил его бестактности.
— Да, все те, кто желает лишить короля его последних радостей в этой жизни — охоты, близкой дружбы с теми, кто ему нравится.
В голосе Якова прозвучали слезливые нотки жалости к самому себе.
— Не исключено, что это друзья моих близких. Они опасаются утратить на них влияние, если эти люди начнут прислушиваться к моему сыну…
Ага! Вот оно что! Яков сказал примерно то, чего сам так боялся услышать. Он понял, что Овербери вполне мог приложить руку к смерти принца Генри из опасения, что в один прекрасный день тот может застать своего отстраненного отца в более дружелюбном настроении и откроет глаза на сладкую парочку, Карра и лорда Томаса, которых король пригрел на своей груди. Так действительно ли Яков переживал по поводу внезапной смерти сына? Кто знает. Возможно, да. Но, как обычно бывает у натур сложных и неоднозначных, к страданиям примешивалось кое-что другое — в данном случае страх за свою собственную шкуру.
Интересно, хватило бы сэру Томасу Овербери дерзости убрать с дороги наследника английского престола?
— А теперь скажите мне, сэр Генри, прав ли я в своих опасениях? Кстати, пейте. Вино хорошее.
Комната наконец-то прекратила свое вращение, как с удовлетворением отметил про себя Грэшем. Ну, разве что, стены время от времени покачивались.
— Думаю, что сэр Роберт Сесил отлично понял бы ваши страхи. Что касается друзей некоего приближенного… Я бы не стал исключать такой вероятности. То есть почти не стал бы. Право, не знаю… Сир, если даже он решился на такое злодеяние по отношению к вашему сыну, то вряд ли способен на злодеяние по отношению к вам.
— Это как же? Что-то я плохо понимаю.
Грэшем задумался, с трудом соображая. Признаться честно, ему было страшно — не переоценил ли он свои способности трезво мыслить?
— Единственная причина, по которой кто-то пожелал убрать с дороги вашего сына, — это оставить на троне вас, а рядом с вами — ваших друзей. Если же нашлись способные на подобное преступление, то они, свершив свое черное дело, сейчас имеют все основания хранить вас во здравии. Ведь вы — ключ к их собственному процветанию.
Интересно, как этот человек мог поддерживать отношения с Робертом Карром, зная, что приятель этого самого Карра вполне мог покуситься на жизнь его сына? С другой стороны, каким образом сэр Генри Грэшем может позволять себе такие вольности в общении с королем? Или ему совсем не дорога собственная жизнь?..
— Боюсь, что вашими устами говорит Макиавелли, сэр Генри. Надеюсь, вам известно, какого Макиавелли я имею в виду, — негромко произнес Яков. Предугадать его настроение было невозможно.
— Макиавелли разговаривал голосом королевских дворов и тех, кто жаждет власти, — ответил Грэшем. «Истинным голосом королей и прочих властителей», — добавил он про себя.
— А этот ваш приятель, Эдвард Кок? Он способен на подобное злодеяние? Хватило бы у него духу лишить меня сына и наследника? — Взгляд Якова был обращен в сторону, на прогоревшие в камине поленья. С тех пор как король вошел к Грэшему, никто не удосужился подбросить в огонь новых.
Людям свойственно думать о будущем, строить планы, готовиться к грядущим событиям, однако при этом они часто впадают в заблуждение, полагая, будто они хозяева собственной судьбы. Мгновения, которые определяют наши жизни, события, определяющие будущее миллионов людей, часто скрыты от нашего взора. Они как крошечные спусковые крючки, на которые кто-то нажимает совсем беззвучно, и мы не замечаем, как переступаем некий новый порог, как принято решение и теперь впереди нас ждет нечто совершенно иное, которое, может, хуже, а может, и лучше настоящего. Грэшем отвечал на вопросы короля инстинктивно и без колебаний. На то, чтобы ответить, ему потребовалась всего одна секунда.
— Нет, только не он. Если даже в смерти вашего сына повинны не естественные причины, а нечто другое, уверяю вас, сэр Эдвард Кок к этому не причастен.
— Однако ведь именно его стараниями вы сейчас находитесь здесь, чем причиняете страдания собственной супруге и терзаете сердца ваших детей, которые живут в страхе, боясь, что больше никогда не увидят родного отца. Именно его стараниями, по вашему же собственному признанию, вы лишились лучшего друга, спасителя и героя.
— Верно, ваше величество, он именно таков. Однако насколько я знаю этого человека, сэр Эдвард никогда бы не взял на себя грех убийства наследника трона. С одной стороны, он слишком труслив. С другой — хотя Кок давно посвятил всю свою жизнь достижению честолюбивых целей, он все-таки добивается их исключительно в рамках закона и ради закона. И, в-третьих: какую выгоду для себя он извлечет из этой смерти?
— А не мог ли тот, кого вы называете Робертом Сесилом, осуществить это черное дело из могилы? Не пытается ли он даже оттуда наказать меня?
«А этот человек, оказывается, не такой уж дурак».
И вновь ответ у Грэшема нашелся мгновенно.
— На какой-то момент мне показалось, что нельзя исключать и такую возможность. Лорд Солсбери обмолвился как-то раз об этом, хотя и косвенным образом. Да, во время нашей последней встречи. Он сказал тогда: как бы ни был хорош наследник трона, он не имеет права замещать собой короля в случае, если тот вдруг станет неугоден народу и этот самый народ сочтет себя вправе сместить монарха. Я не могу сказать вам, какие именно мысли вынашивал Сесил. Однако внутреннее чутье подсказывает мне, что лорд Солсбери не мог строить подобных планов. Это было бы слишком грубо для такого искусного политика, как он. Надеюсь, я правильно понял, ваше величество, суть вопроса, ибо мне становится страшно, когда я смотрю в бездну, на дне которой находится вероятное будущее монархии…
— То есть вы ощутили прикосновение топора к своей шее? — спросил король. И Грэшем, несмотря на алкогольный туман, явственно почувствовал холодное дыхание смерти.
— С этим ощущением я прожил почти всю свою сознательную жизнь, ваше величество. Честно отвечу на ваш вопрос, коль вы пожаловали сюда в поисках истины: нет, не ощутил.
— А зря, сэр Генри. Зря. Оказывается, вы не столь проницательны, как привыкли о себе думать! — В голосе Якова звучали торжествующие нотки. — Вы намеревались очернить сэра Эдварда или моего покойного главного секретаря, а мое горе сделать поводом и средством для вашей личной мести. Я бы мог презирать вас за это. Вы не просто читаете Макиавелли, вы сами есть Макиавелли. И вы бы умерли, от топора ли или от яда — не суть важно. Главное, вы бы умерли.
Грэшем мысленно усмехнулся. «И ты считаешь, что сумел бы пронести сюда яд таким образом, чтобы я об этом не узнал? Даже в свою собственную тюрьму, где ты содержишь обреченные души? Что ж, тебе ничего не стоит меня убить. Но для этого тебе понадобится топор, а сама казнь состоится на открытом воздухе, где идущий на смерть может по крайней мере в последний раз набрать полную грудь воздуха — но только не в этих мрачных, сырых стенах».
В комнате воцарилось молчание. Грэшем даже не обратил внимания, сколько оно длилось. Первым заговорил Яков:
— Полагаю, сэр Генри, что вы говорите мне всю правду. — В голосе короля слышалась жалость к самому себе. — И таких людей, как вы, можно пересчитать по пальцам. Теперь вы будете работать на меня, а не на сэра Эдварда Кока и не на… других. Вы свободный человек, Генри Грэшем. Вы можете покинуть эти стены. Но есть два условия. Вы примете от меня поручение выяснить правду о смерти моего сына. И вы скажете мне эту правду. Если же эта правда потребует ответных действий, вы станете выступать от моего имени и проследите за тем, чтобы эти действия состоялись.
Грэшем вскочил и склонился в почтительном поклоне. Яков, еле держась на нетвердых ногах, тоже поднялся с места. Он посмотрел на золотой кубок, который не выпускал из рук, и поднес к губам, чтобы допить остатки вина.
— Вам наверняка будет интересно узнать, что некий человек, который находится сейчас под моей опекой… человек, который так неловко метает ножи… бежал из-под нее три дня назад. Он обещал доставить мне кое-какие бумаги. Нет, не письма, о которых вам известно, сэр Генри. Другие бумаги.
— Скажите, ваше величество, а эти «другие бумаги» как-то связаны с театром?
Глаза короля блеснули — то ли лукавством, то ли болью. Трудно сказать. Яков посмотрел на дверь. Та была плотно закрыта, никто из слуг при всем желании не мог подслушать.
— О да, связаны, — ответил Яков и, подлив себе в кубок вина, сделал большой глоток. — Так что второе условие таково. Завтра вечером в моем дворце Уайтхолл у вас состоится встреча и беседа с двумя людьми. Они объяснят суть второго поручения, которое я для вас приготовил. Лучше будет, если вы все узнаете именно от них… В шесть часов, сэр Генри. К тому времени вы уже успеете обнять супругу, а может, и сотворить с ней кое-что еще, смею предположить.
Склонность короля к сальным шуткам и интерес к интимной жизни других людей были хорошо известны. Яков мрачно посмотрел на золотой кубок в своей руке — теперь уже пустой — и, прикинув его вес, бросил Грэшему, который ловко поймал его. Затем позвал в комнату слугу и кивком подал знак. Слуга отвесил Грэшему глубокий поклон и передал ему сложенный в несколько раз лист бумаги.
— А это подарок вашей супруге. Оба кубка — и мой, и тот, что у вас в руках. Хотя, смею полагать, эту бумагу она сочтет куда более ценной, нежели какое-то золото.
С этими словами Яков, покачиваясь, вышел из комнаты и вновь окликнул слугу. Скорее всего, он направлялся назад в Уайтхолл — к рыдающей королеве и растерянным вельможам, во дворец, который полнился домыслами, подозрениями и интригами. Впрочем, в таком окружении монархи живут всю свою жизнь.
Интересно, подумал Грэшем, не захватил ли с собой Яков вместе с указом о его освобождении заодно и указ о его казни?
Назад: Глава 15
Дальше: Глава 17