Глава 14

Монастырь походил на кроличий садок. Шекспир снимал комнаты позади восточных ворот. Сэр Генри и его спутники вышли из дома на Стрэнде через черный ход. Они были наряжены каменщиками: короткие куртки из грубой ткани, в руках молотки, колотушки и стамески. Маскировка вполне соответствовала случаю; молоток же всегда может сгодиться в качестве оружия. Под курткой каменотеса у Грэшема была спрятана шпага, крепившаяся к особым ремням из тонкой испанской кожи. К каждой лодыжке привязано по кинжалу. Он не стал спрашивать у Маниона, чем тот вооружился для предстоящего визита к прославленному лондонскому драматургу.

Джейн оделась как обычная простолюдинка. Обрядить леди Грэшем в чужое платье, чтобы спрятать под ним ее истинную внешность, оказалось делом нелегким. Даже самая скверно сшитая одежда была бессильна скрыть ее стройное, гибкое тело, а втертая в кожу лица сажа — высокие скулы, блестящие глаза и гордый подбородок.

Грэшем и Манион шли следом за Джейн. Двое слуг шагали впереди, двое шли рядом, еще по одному с каждого бока, и двое замыкали процессию. Увы, этих людей легче было научить убивать, чем правильно сопровождать и охранять хозяина и хозяйку. Какой огромной сосредоточенности требовало это дело, не говоря об умении выглядеть непринужденно в момент, когда нервы напряжены до предела!

Район Блэкфрайерс лежал за Стрэндом неподалеку от Флит-стрит. Чтобы добраться туда, нужно было преодолеть зловонную грязь сточной канавы, некогда именовавшейся речушкой Флит. Фактически существовал не один Лондон, а несколько. Человек, считавший себя коренным обитателем Флит-стрит, был чужаком среди ткачей и сапожников Сент-Джайлза в Крипплгейте или потаскух Чипсайда. Что до каменщиков, то те расхаживали повсюду, поскольку в их услугах горожане нуждались повсеместно.

На улицах стоял неумолчный гам. В воздухе, густо забивая ноздри и разъедая глаза, висела пыль, отчего высокородные жители во время прогулок были вынуждены прикрывать лица носовыми платками. Повсюду, громко и настойчиво расхваливая товар, сновали бойкие уличные торговцы. Строительные работы велись буквально на каждом шагу. Деревянные леса перегораживали узкие улицы, и без того забитые повозками и лошадьми. Город стремительно разрастался, а его увеличивавшееся с каждым днем население требовало все больше и больше сельскохозяйственной продукции.

Манион отправился поговорить со своими доносчиками, от которых узнал, что часом ранее Шекспир вернулся домой.

— Он все еще у себя, — сообщил он сэру Генри.

Привратник оказался пожилым мужчиной. Судя по его вялому виду, он только-только проснулся после недавней трапезы. Разбудил его громкий и настойчивый стук — это Манион колотил кулаком в полуоткрытую дверь убогой каморки.

— Мы к мастеру Шекспиру. Мастеру Уильяму Шекспиру. Ему зачем-то понадобился наш брат каменщик.

— Что случилось, голубушка? — осведомился привратник, устремив взгляд на Джейн. Несколько минут назад та натерла себе глаза и смочила водой лицо. Вид у нее был заплаканный и несчастный.

— Вот дурная девка! — с чувством воскликнул Манион. — Видели бы вы, откуда я ее приволок, сами поняли бы, что за такой гуленой нужен глаз да глаз! Настоящее наказание, скажу я вам, быть отцом и, не имея живой матери, держать дочку в порядке!

— Небось задашь ей хорошую трепку, когда вернешься домой? — поинтересовался привратник, потом, глядя на Джейн, похотливо, будто сатир, облизнулся. — Всыплешь перца этой красотке, верно? Ремнем отходишь по мягкому месту и все такое, да?

Манион смутился и бросил взгляд на сэра Генри. Тот отчаянно пытался подавить хохот.

— Непременно отходит, ведь он такой! — перехватила инициативу Джейн, старательно имитируя простонародный говор уроженки Миддлсекса. — Он такой бессердечный, жестокий, страсть какой бессердечный… чуть что не так, лупит меня, жуть как больно лупит!

«Господи, — подумал Грэшем. — И зачем это люди платят деньги и ходят в театр? Ну и актриса! Того и гляди, вздумает раздеться, чтобы показать привратнику синяки…»

— Ну ладно, ступайте. Удачи вам. Нет у меня времени для этих актеров. Сатанинский храм театр ихний, вот что это такое. Сатанинский храм, точно вам говорю, — проворчал старик, не сводя жадного взгляда с зада леди Джейн, когда «каменщики» зашагали вверх по лестнице.

Ага, а вот и тяжелая деревянная дверь, которая, как утверждает Манион, ведет в комнаты Уильяма Шекспира. Гости постучали; на их стук никто не ответил. Они постучали снова, на сей раз настойчивее. Откуда-то изнутри донесся слабый шорох. Грэшем и Манион обменялись взглядами, потом, не говоря ни слова, с силой стукнули ногами по той части двери, где предположительно находился засов. Дверь с треском распахнулась.

Тогда сэр Генри впервые увидел Шекспира — или, если угодно, Уильяма Холла. Это был человек самой заурядной внешности, среднего роста, обычного телосложения. В общем, ничем не примечательный. Такого не запомнить с первого взгляда. Качества, прекрасно подходящие для шпиона, позволяющие оставаться незамеченным. Даже сейчас, стоя на полу на коленях и воздев в молитвенном жесте руки, Шекспир смотрелся весьма невыразительно. Лысая макушка, редкие каштановые волосы, брюшко — короче, типичный представитель купеческого племени, причем далеко не первой молодости. С трудом верилось, что в столь заурядном теле обитает великий ум, сотворивший непревзойденные пьесы.

Шекспир уже почти открыл потайную дверь в дальней стене комнаты, когда Грэшем и его люди ворвались внутрь. На лице создателя «Гамлета» читалась паника.

— Я ничем не могу помочь вам! — пронзительно вскрикнул он. — Я не могу всем угодить. У меня нет этих бумаг!..

Еще один такой вопль, и сюда примчится привратник, который не преминет позвать стражу.

Джейн первой поняла опасность и бросилась к перепутанному драматургу.

— Прошу вас! — еле слышно проговорила она. — Мы пришли помочь. Мы не причиним вам зла, поверьте! Мы ничем вам не угрожаем! Пожалуйста, отошлите обратно привратника, когда он придет сюда!

Грэшем в изумлении посмотрел на жену. Большинство мужчин, с которыми ему доводилось иметь дела подобного рода, вряд ли бы сообразили, какую опасность может представлять старик привратник. Никому из них и в голову не пришло бы поступить в трудную минуту так, как поступила Джейн. Услышав шаги на лестнице, сэр Генри еще раз мысленно похвалил супругу.

Шекспир заглянул ей в глаза. Боже, откуда перед ним эта красивая молодая женщина? Уж не наваждение ли?

— Никакого зла? — переспросил он. — Ничем не угрожаете?

— Никакого зла, — спокойно подтвердила Джейн. — Мы ничем вам не угрожаем.

Шекспир поднялся с пола.

— Все в порядке, Бен, — сказал он, обращаясь к старику, появившемуся на лестничной площадке. — Я просто сразу не понял. Это… мои друзья.

Бен обвел «друзей» Шекспира подозрительным взглядом:

— Надеюсь, эти добрые друзья будут подобрее тех, что уже несколько раз наведывались к вам. Вы уверены, что все в порядке? Вам точно не нужна помощь?

— Уверен. Спасибо, Бен. Помощь мне точно не нужна.

Ворча, Бен вышел из комнаты. Интересно, подумал Грэшем, а ведь старик настроен к Шекспиру по-доброму, с явной симпатией. Старые слуги, подобные Бену, сварливые, вредные, циничные, редко кого привечают. Должно быть, в авторе «Гамлета» есть нечто такое, отчего привратник относился к нему с изрядной душевной теплотой.

Шекспир испуганно посмотрел на Маниона. Драматург явно напуган тем, что ошибся в незваных гостях, подумал Грэшем. Он вообще очень пуглив. В свою очередь, Манион понял: хозяина квартиры в срочном порядке следует успокоить. Сделав шаг назад, он выразительно поднял вверх руки. Никакого оружия. Никаких угроз. Универсальный язык жестов, понятный всем.

Шекспир мгновенно успокоился. Грэшем только сейчас обратил внимание, что создатель великих пьес одет в камзол с разрезами по последней моде, богато украшенный атласом и бархатом.

— Надеюсь, вы не только выбиваете двери, но и умеете их закрывать? — спросил Шекспир у Маниона.

«Боже, — подумал сэр Генри. — А ведь он остроумен и прекрасно владеет собой». Грэшем заглянул в глаза создателю знаменитых пьес. Те были полуприкрыты веками и темны. Обычно Грэшем с первых же минут общения с человеком получал общее о нем представление. При встречах с Шекспиром ничего подобного не получалось. Никакого понимания индивидуальных особенностей, никакого проникновения во внутренний мир.

Настало время сообщить ему, с кем тот имеет дело.

— Обычно он выполняет то, что велю ему я, — пояснил сэр Генри. — Но подчас бывает сам не свой, пока что-нибудь не разобьет, с кем-нибудь не переспит или чего-то не съест и не выпьет.

— Тогда он сделает со мной первое из того, что вы перечислили. Я не слишком хорош в постели, а угроз, что кто-то желает выпить меня или съесть, я тоже в последнее время не слышал. Господу Богу известно, что всем остальным мне уже угрожали.

В остроумном ответе Шекспира прозвучала нотка усталого смирения. Джейн помогла драматургу встать на ноги, и он позволил ей усадить себя в кресло. Сэр Генри отметил про себя, что этот предмет мебели явно недешев. Дуб, высокая спинка и элегантные подлокотники. Таким креслом гордился бы даже Роберт Сесил. Кресло богатого человека. Более чем. Да и вообще, чем больше человеку есть что терять в этой жизни, тем больше желающих найдется оказать на него давление.

Бородка и усы Шекспира были еще довольно густы, но не слишком ухожены. На шее — модный накрахмаленный воротник с двумя свисающими полосками кружев. Толстоватый нос, широко посаженные глаза. Любитель выпить, отметил Грэшем, с сеткой капилляров на носу и щеках. Впрочем, какой актер не любит спиртного?.. Руки с длинными костлявыми пальцами. Зачем, скажите на милость, человеку его возраста носить серьгу в левом ухе? Такое к лицу юному щеголю, а никак не стареющему лицедею.

— Вы не соблаговолите объяснить мне, почему двум… каменотесам… понадобилось ломать дверь, чтобы увидеть меня? — спросил Шекспир и потянулся за кубком, стоявшим на заваленном бумагами столе. Прежде чем Шекспир понял, что происходит, Джейн, имевшая богатый опыт общения с Беном Джонсоном, подлила в него вина из кувшина. Благодарно кивнув, хозяин комнаты взял из ее рук кубок и сделал глубокий глоток.

Внешне он вроде бы успокоился, решил Грэшем. Впрочем, расслабляться пока еще рано. Манион вопросительно посмотрел на хозяина. Надо быть начеку, сделал он вывод, уловив во взгляде сэра Генри легкую настороженность. В комнате по-прежнему ощущалась аура страха, хорошо знакомая им обоим.

— Позволительно ли будет нам присесть? — вежливо осведомился Грэшем. В комнате стояло еще одно кресло — не менее роскошное, чем то, в котором устроился хозяин комнаты, а также несколько дешевых стульев.

— Чувствуйте себя как дома, — ответил Шекспир. Его взгляд скользнул по сэру Генри, затем по Маниону и Джейн.

— Меня зовут Генри Грэшем.

— Сэр Генри Грэшем… Мне известно ваше имя, — отозвался Шекспир. — Я помню его в связи с одной давней историей, о которой мне, похоже, никогда не позволят забыть. Теперь меня зовут Уильям Шекспир. Не Уильям Холл. Как поживает сэр Уолтер?

— Заточен в тюрьму. Потерял большую часть своих поместий. Пребывает в неволе по ложному обвинению, выдвинутому против него негодяем, лишенным каких-либо моральных устоев. По-прежнему зол. Впрочем, как и я. — В голосе сэра Генри послышалась угроза.

Шекспир, начавший было обретать спокойствие, явственно уловил намек и выпрямился в кресле.

— Вы ведь обещали не применять насилия, верно?

— Верно, обещал. По крайней мере, пока, — ледяным тоном произнес сэр Генри.

Шекспир моргнул, затем заговорил снова:

— Вы часто ходите в театр. Ведь это на вас напали во время недавних беспорядков в «Глобусе». С тех самых пор вся моя труппа только и делает, что говорит о вас. Вы ведь выполняете поручения его величества короля, верно? Неужели его величество приказал убить меня? — В голосе Шекспира проступило ранее сдерживаемое напряжение. Оно выдало себя легкой картавостью деревенского мальчишки, что, впрочем, не вызывало неприязни. Просто акцент уроженца сельской Англии.

С какой же стати драматург считает, что король Англии и Шотландии способен отдать приказ о его убийстве?

— Мне никто не приказывал убивать вас, — попытался развеять его сомнения Грэшем.

— Тогда чего вы хотите? — спросил Шекспир. Его голос был подобен хрусту льда под ногами, льда, который в любую минуту может дать трещину.

— Поговорить с вами, — ответил сэр Генри. — А если вы угостите вином моего слугу, он перестанет буравить взглядом мой затылок.

— Не будете ли вы так любезны, леди Грэшем?.. — произнес Шекспир, приглашая Джейн наполнить кубок для Маниона. Тот с довольным видом принял предложенное вино и залпом выпил.

Да он настоящий дамский угодник, подумал Грэшем. От него не скрылась широкая, слегка ненатуральная улыбка, какой драматург одарил его жену. Этот Шекспир весь состоит из контрастов. Безумная улыбка актера, пьяницы, волокиты, человека, искусно пользующегося самыми разными масками, за исключением той, которую можно назвать естественным выражением лица. Признаки беспутной жизни вроде сетки капилляров на лице, какая обычно бывает у тех, кто злоупотребляет спиртным. И вместе с тем явные свидетельства процветания — прекрасное дорогое кресло, немалой цены кубок, изящные драпировки на стенах, все признаки материального, а отнюдь не артистического успеха! И практически полное отсутствие книг — лишь два или три жалких томика на полке, зато стол завален какими-то листами. Но где же тогда перо и писчая бумага? И заметьте, никаких чернильных пятен на длинных костлявых пальцах.

На мгновение в комнате повисла тишина. Не выдержав пристального взгляда сэра Генри, Шекспир отвел глаза.

— О чем вы хотели бы поговорить со мной? — спросил он.

— Мне поручено расследовать дело об исчезновении неких документов. Об этом меня просили недоброй памяти лорд Сесил, сэр Эдвард Кок и, насколько я понимаю, сэр Томас Овербери. — Интересно, чье имя заставило Шекспира содрогнуться? Драматурга била дрожь, не заметить которую было невозможно. — Теперь мне известно гораздо больше фактов, нежели в самом начале. Например, оказывается, Кит Марло вернулся в Англию и намерен совершить несколько убийств.

Рука Шекспира резко дернулась. Кубок упал со стола и покатился по полу. Вот оно! Кажется, теперь понятно!..

Шекспир не был толст, скорее, полноват. За последние годы он заметно оброс жирком, отчего фигура его расплылась вширь, черты лица разгладились. Дернулась рука — всколыхнулось брюшко. Вот они, беспутные вечера, проведенные в тавернах! Такое не проходит бесследно даже для великого драматурга, подумал Грэшем.

— Чего я не знаю, так это того, какое отношение рукописи, якобы вышедшие из-под пера мастера Уильяма Шекспира, имеют к этой весьма сложной и противоречивой фигуре. Я был бы вам крайне признателен, если бы вы ввели меня в курс дела.

— Надеюсь, вы не станете убивать меня? Или пытать? — На сей раз голос Шекспира прозвучал скорее печально, нежели испуганно или недоверчиво. Что это? Игра или подлинные чувства? А может, этот человек давно утратил способность отличать лицедейство от обычной жизни?

— Если выяснится, что именно вы ввергли меня и мою семью в смертельную опасность, то я без колебаний убью вас или подвергну пыткам. Если вы расскажете всю правду, я не стану делать ни того ни другого.

Эти слова Грэшем произнес с поразительным спокойствием. Джейн тотчас вспомнился шпион, сумевший несколько лет назад под видом слуги внедриться в их дом. Сэр Генри приказал бросить его в подвал, в комнату с каменными стенами, залитую водой, из которой было невозможно сбежать. Предатель, разумеется, во всем признался, после чего ему в назидание аккуратно переломали ноги. Никто не смеет предавать сэра Генри. При воспоминании об этой истории Джейн передернуло от отвращения. Неужели можно знать о человеке одновременно так много и так мало?

— Сколь простой, однако, представляется шпиону жизнь! — возмущенно воскликнул Шекспир. Еще одна роль, еще одна возможность полицедействовать. Роль разъяренного, исполненного негодования человека, причем сыгранная довольно неплохо, как отметил Грэшем. На сей раз Шекспир посмотрел сэру Генри в глаза. — Вы утверждаете, что не станете убивать или пытать меня, если я расскажу вам всю правду. Однако если я выложу все, что мне известно, найдутся и такие люди, которые без жалости расправятся со мной.

«Еще немного, — подумал Грэшем, — и драматург не выдержит. Сейчас он пытается запутать меня, надевает различные маски в надежде скрыть под ними свою истинную суть. Увы, он уже не властен над тем, что с ним происходит. Его сердце, того и гляди, остановится, или кровь прильет к лысой голове. Бедняга, угораздило же его оказаться между молотом и наковальней!»

— Марло угрожает вашей жизни? — участливо спросил сэр Генри.

— Угрожает? Да он пытался меня убить! Прямо на сцене! Боже праведный! Некоторые люди слишком серьезно воспринимают театр! О, будь все и в самом деле так просто! — С этими словами Шекспир разразился рыданиями и, откинувшись на спинку кресла, спрятал лицо в ладонях.

Грэшем принял решение.

— Джейн! — обратился он к жене. — Ты не могла бы занять мастера Шекспира на короткое время беседой? Можешь высказать свое мнение о творениях Бена Джонсона. А ты, Манион, налей хозяину вина и убери кувшин куда-нибудь подальше, например, в угол. Если же он попытается бежать, убей его. — Грэшем улыбнулся Шекспиру и продолжил:

— Чувствуете запах свежего хлеба, что доносится из окна? Он просто нестерпим. Нам всем следует подкрепиться. Я скоро вернусь.

Грэшему вспомнился недавний разговор с Эндрюсом. Нет, с Шекспиром подобная доверительная беседа невозможна. Автор прославленных пьес слишком подвержен переменам настроения. С таким трудно найти общий язык.

Грэшем спустился по лестнице вниз и окликнул слуг. Те, не говоря ни слова, последовали за ним на улицу. Он взял с собой лишь четверых, оставив остальных сторожить ворота. Прежде всего сэр Генри зашел в булочную, из которой доносился пленительный аромат свежеиспеченного хлеба. Потом купил деревенского сыра и масла с повозки крестьянина, затем зашел в торговые ряды, где обзавелся копченым мясом. И напоследок заглянул в таверну, выбрав заведение поприличнее, где на пробу отведал вина и, поторговавшись, попросил налить кувшин понравившегося сорта. Насвистывая, Грэшем взял вино и, окликнув слуг, зашагал назад к монастырским воротам.

Джейн сидела на стуле рядом с Шекспиром, беседуя с хозяином комнаты таким тоном, будто была знакома с ним всю свою жизнь. Увидев, что вернулся муж, она взглядом дала понять, чтобы он им не мешал.

— Хотя я и считала «Вольпоне» и «Алхимика» восхитительными творениями, о чем не раз говорила ему, «Сеян», на мой взгляд, просто ужасен. Я так ему и сказала, и Бен запустил в окно стулом. К счастью, оно было открытым…

Грэшема не обмануло это внешнее спокойствие. «Ее сердце наверняка разрывается от тревоги — за меня, за себя, за судьбу наших детей, — подумал он. — Как ей ненавистен тот мир, в котором я живу! Она мирится с ним только из-за меня. Совсем недавно Джейн отчаянно боролась за собственную жизнь, подобно отважной амазонке, ловко управляя лодкой. И вот теперь она смиренно беседует с Шекспиром — этакая юная скромница, наивно восторгающаяся театром. А через минуту скажет нечто такое, чего я не смогу сразу понять, и с Божьей помощью после полуночи окажется превосходной любовницей и истинной матерью для своих детей.

Сколькими же личинами наделил Создатель эту прекрасную деву?..»

— Не думаю, что «Сеян» настолько уж плох… — великодушно возразил Шекспир и тотчас умолк, заметив сэра Генри, вошедшего в комнату с двумя бутылками вина под мышкой. Грэшем поставил на стол купленную еду и почему-то просвистел мелодию «Моя милая Лесбия» Тома Кэмпиона. Шекспира, по всей видимости, поразила произошедшая с ним метаморфоза. Человек, который только что угрожал ему, готов, невзирая на свое высокородное положение, сервировать стол для ужина.

— Расскажите мне о ваших пьесах, мастер Шекспир, — попросила Джейн. — Я знаю, мой муж хочет, чтобы я успокоила вас, смягчила ваше настроение, дабы ему было легче выудить у вас нужные ему сведения… — Глаза Шекспира раскрылись еще шире. Что ж, ничто так не способствует делу, как малая толика правды, подумал Грэшем. Он попытался добиться своего нахрапом и проиграл. Пусть Джейн попробует исправить его оплошность. — Мне на самом деле нравятся ваши пьесы. Кстати, мой муж также от них в полном восторге. Ему нравится практически все, что вы сочинили, но он в равной степени не любит их создателя.

Почему переход к этой теме вновь насторожил Шекспира? — задался мысленным вопросом сэр Генри.

— По-моему, вы удивительный человек, если начали с комедий, а затем перешли к созданию трагедий и исторических хроник. Кто-нибудь другой на вашем месте наверняка предпочел бы придерживаться одного стиля, как это делает Джонсон, стал бы заниматься чем-то одним. Ваши пьесы… похоже, каждый новый жанр дается вам, как никому другому, лучше предыдущего, вы словно постоянно оттачиваете ваш удивительный дар. Это выше всяких похвал!

— Неужели? — как-то рассеянно переспросил Шекспир, словно пытаясь вытолкнуть из-под седалища остробокий камень. — Вообще-то я предпочитаю обсуждать мои стихи, а не пьесы. Пьесами я зарабатываю себе на жизнь. Стихи — мое призвание… — Он явно намекал, что желает поговорить о «Похищении Лукреции».

О стихах Шекспир говорил долго и с куда более заметным воодушевлением, нежели о пьесах.

Грэшем обошел вокруг стола. По словам Маниона, Шекспир снимает эти комнаты немногим больше месяца. А в старом доминиканском монастыре потайных нор и секретных ходов будет побольше, чем в доме какого-нибудь хитреца католика. Река отсюда всего в нескольких шагах. Кривые улочки, склады, верфи, пристани… Неужели он выбрал это место из-за того, что в случае опасности отсюда легко бежать? Если присмотреться внимательнее, то в стене, обшитой деревянными панелями, можно разглядеть дверь. Плотник поработал над ней столь искусно, что найти ее может лишь тот, кто знает, где искать. А еще Грэшем с удивлением обнаружил, что в жилище Шекспира нет книжных полок и вообще никаких следов личной библиотеки. Даже томиков пьес, написанных им же самим, из числа опубликованных. В комнате было всего три книги. «Венера и Адонис», «Похищение Лукреции» и сборник стихотворений. В последний, разумеется, включены сонеты. Превосходные сонеты. Грэшем, который под псевдонимом издал книжечку своих собственных виршей, питал острую зависть к творениям Шекспира, хотя и признавал несомненный талант их автора. Его собственный скромный сборник сопровождало посвящение «Мастеру У.Х., единственному вдохновителю сонетов». Кстати, эту свою книжку он также заметил в доме Шекспира — небрежно засунутой в открытый ларец вместе со стопкой других книг и листов бумаги с текстом на одной стороне. Одна из этих страниц привлекла его внимание. Лист был вырван из какой-то книги. «Нашему английскому Теренцию, мастеру Уиллу Шейкс-Спиру».

Ну конечно! Вот и объяснение. Какой же он глупец!

— Извините меня, мастер Шекспир, — произнес Грэшем, вложив в эти слова все обаяние, на какое был способен. Шекспир на мгновение прекратил объяснять замысел «Венеры и Адониса» леди Джейн — прекрасной Венере сэра Генри. — Мне, прежде чем приступить к сервировке стола, следовало бы поинтересоваться у вас, не пожелаете ли вы отужинать. Смею ли я предложить вам разделить эту скромную трапезу?

Сколь бы непритязательным ни было предложенное угощение, драматург, с минуту поколебавшись, с завидным аппетитом набросился и на мясо, и на хлеб. Судя по всему, мастер Шекспир, хотя и выглядел как хороший едок, в последние недели явно ел немного, налегая главным образом на вино.

Вино оказалось очень даже неплохим. Не превосходным, конечно, однако вполне недурственным. Грэшем выпил два бокала. «Единственный вдохновитель сонетов» довольно быстро привык к тому, что незваные гости обернулись его сотрапезниками. Актеры, подумал Грэшем, живут по одним им ведомым правилам. Они люди не от мира сего, если не сказать — изгои. Сами творят свои собственные правила. Шекспир выразил желание выйти в соседнюю комнату. Манион приблизился к двери, дабы убедиться, что хозяин не вздумал воспользоваться для бегства потайным ходом, однако тот вскоре вернулся с четырьмя изящными бокалами — видимо, венецианского стекла. В лапище Маниона такой бокал казался чем-то вроде хрупкого младенца в руках дьявола. «Остается лишь надеяться, что он не раздавит его, — подумал Грэшем. — Дай Шекспир пусть крепко держит свой, а то, не дай Бог, уронит, когда я скажу ему, что мне все известно…»

Существуют мгновения, когда на глазах у людей творится сама история — выигрывает великое сражение полководец, венчает себя королевским венцом монарх. А есть и иные секунды, возникающие неожиданно в ходе беседы, ничем не отличимые от обыденного хода событий, однако они подчас меняют жизни, судьбы, а то и целый мир. Мгновения, которые открывают истину или прячут ее еще глубже, мгновения, составляющие новую версию истории человечества. Мгновения, которые возникают вопреки ожиданиям, когда случайно попадает на глаза страница, вернее, листок, затерявшийся в ворохе других бумаг. Причем попадает на глаза в определенный момент определенному человеку, слишком быстро выпившему два бокала вина.

Грэшем не стал торопить Шекспира. Пусть себе ест, ему еще понадобятся силы, чтобы достойно воспринять то, что он скоро услышит. Сэр Генри терпеливо дождался, когда создатель превосходных стихов закончит рассказывать Джейн о своем замысле — новом цикле сонетов. То, что произойдет через считанные минуты, станет величайшим откровением. В его руках окажутся судьбы королей и королев! Он станет обладателем секретов, от которых содрогнется мир, разгласи он их! Почему же он, будучи в обществе этого ничтожного человека, чувствует, что здесь сейчас произойдет нечто необъяснимо важное? Сэр Генри резко тряхнул головой, будто пытаясь избавиться от наваждения. Должно быть, он выпил больше, чем следовало. Тем временем актер потянулся за бокалом. Возникла пауза, которой сэр Генри не преминул воспользоваться:

— Все эти пьесы написали не вы, мастер Шекспир, верно? Вы написали только стихи. Ваши пьесы, благодаря которым вы прославились, написали не вы, я правильно говорю?

Шекспир посмотрел на Грэшема с таким ужасом, что сэр Генри испугался, как бы с хозяином комнаты чего не случилось. Вдруг его желудок извергнет только что съеденную пищу? Или все-таки сначала он что-нибудь скажет?

— Откуда?.. Неужто вы дьявол во плоти? — только и сумел вымолвить Шекспир. Значит, это правда, сделал для себя вывод Грэшем. В противном случае он принялся бы все горячо отрицать.

— Нет, насколько мне известно, не дьявол, — улыбнулся сэр Генри. — Но я умею наблюдать и умею слушать. Рукописи пьес похищены, они предположительно написаны рукой автора. В коридорах власти царит настоящая паника. После «порохового заговора» паписты затаились и не осмеливаются поднять головы. Зато появилась новая сила. Пуритане. У них есть своя Библия. Они восстают против развратника короля и его придворных. Но больше всего на свете пуритане ненавидят театр! Они называют его храмом Сатаны, актеров — отродьем Люциферовым!

— И что же? — гневно возразил Шекспир. — Мы и так долгие годы терпели нападки. И не только от них. Нас всячески поносили те, кто сам использовал нас как презренных потаскух! И что из этого? — Было в его словах некое бахвальство. Или это настоящее, неподдельное мужество? Сэр Генри невольно проникся симпатией к своему старому врагу. Интересно, сумел бы он встать на его сторону — даже вопреки всем доводам разума? Наверное, сумел бы, при условии, конечно, что прежде пропустил бы целую бутылку вина. Отогнав эту мысль, Грэшем впился взглядом в Шекспира.

— Что будет, если верховная знать и дворянство уступят власти театра? Что, если вместо того чтобы озвучивать свои мысли, мечты и необузданные желания в избранном кругу придворных, они пожелают каждый вечер вещать о них перед тысячами зрителей с театральных подмостков? Если их увлечет это занятие — написание пьес? Пьес, авторство которых они никогда не посмеют признать? Боже упаси тех представителей высшей знати, которые пали так низко, что взялись за сочинение театральных пьесок! И все же представьте себе, что их ленивые мозги нашли в этом величайшее для себя удовольствие. Что может быть удобнее, нежели простой человек из мира театра, чье имя можно при случае дать своим творениям? Что было бы, если бы они для этой цели нашли слабохарактерного поэта, человека, склонного к обману, имеющего репутацию шпиона?

— И что же было бы, сумей они его найти? — пробормотал Шекспир. Похоже, он пытался разглядеть на дне своего пустого бокала край света.

— А что было бы, если бы некий интриган решил сделать достоянием всего света секрет этих аристократов? — вопросом на вопрос ответил Грэшем. — Разоблачить их перед пуританами как людей, трусливо отказывающихся признать слова, изреченные ими же самими? Разоблачить перед всеми их лживую натуру? Представить обманщиками, которым не следует доверять. Выставить на всеобщее посмешище.

— И что же тогда? — спросил Шекспир. Оторвав взгляд от бокала, он отсутствующим взглядом посмотрел на сэра Генри — вернее, мимо, ибо глаза его были устремлены в пустоту.

— Что тогда? — безжалостно переспросил Грэшем. — Ну что же, мы знаем, что наши властители — лжецы. Макиавелли в свое время осмелился поведать людям о том, почему правители вынуждены прибегать ко лжи. За это он навлек на себя гнев сильных мира сего. Мы не должны знать, что наши правители лгут нам! Но если им захочется открыть нам правду, — все так же безжалостно продолжал сэр Генри, — две противоборствующие стороны непременно вычислят источник лжи. И тогда выяснится, что это вы, мастер Шекспир. Предполагаемый автор пьес. Человек, который получает рукописи, обрабатывает их, вносит поправки, делает пригодными для театральной постановки и выдает за свои творения. За приличное вознаграждение, разумеется! Найдутся, конечно, и те, кто заинтересован в том, чтобы их заигрывание с театром осталось в тайне. Но будет и другая сторона; к ней принадлежат те авторы, которые страстно жаждут, чтобы их гениальность была всенародно признана. Им не терпится увидеть себя осененными лучами славы.

Шекспир резко поднял голову. Ага, довольно отметил про себя Грэшем, значит, по крайней мере, один из его клиентов был бы не прочь, чтобы его признали истинным автором пьес, которые снискали себе славу под именем Уильяма Шекспира.

— Вы отдаете себе отчет в том, в какую ловушку угодили, мастер Шекспир? Одна сторона попытается убить вас, дабы избежать огласки. Вторая — предпримет все мыслимые усилия к тому, чтобы сохранить вам жизнь и заставить публично признаться в обмане. Рукописи же — подлинные экземпляры многочисленных пьес Уильяма Шекспира — окажутся написанными рукой разных людей, их настоящих создателей! Ну, разве что за исключением нескольких трусов, щедро заплативших клерку за их переписку.

Голова Шекспира дернулась. Точное попадание! Кто из его богатых клиентов посылал ему рукопись, переписанную рукой клерка?

— Стоит ли удивляться, что вас буквально раздирают на части, — вступила в разговор Джейн. — Мне, право, искренне вас жаль. Вам ведь ни за что не выиграть в этой игре.

— Как вы обо всем догадались? — подавленным голосом спросил Шекспир.

— Мне помог вон тот листок, что лежит в вашем ларце. «Нашему английскому Теренцию, мастеру Уиллу Шейкс-Спиру». Теренций. Этот античный автор вечно прозябал и от безденежья соглашался выдавать произведения римской знати за свои собственные. Примите мои поздравления. Бен Джонсон гордился бы вами. Несмотря на недостаток классического образования, вы вели себя сообразно классической традиции.

— Вы полагаете, что знаете обо мне все? — спросил Шекспир равнодушно. Или за маской равнодушия пряталось отчаяние? Этого сэр Генри не знал.

— Нет, — бесхитростно признался Грэшем. — Я не считаю себя всеведущим. Просто хотелось выяснить кое-какие вещи, которые помогут сохранить мне жизнь.

Было видно, что Шекспир колеблется. Однако уже в следующее мгновение он нашел в себе силы принять решение.

— Я никто! Мне всегда нелегко приходилось в нашей труппе. Вы же знает, актер из меня никудышный. Я просто беспомощен! От меня всегда хотели избавиться. Кому нужен бедный деревенский парень, не имеющий никаких талантов, кроме сочинения стихов. Увы, стихами не соберешь полный зал зрителей. А потом принесли эту рукопись. Полная пьеса! Она была адресована мне и сопровождалась письмом и обещанием денег, если я выполню изложенную в нем просьбу. По почерку я узнал, что это Марло. В пользу этого мнения говорил и слог письма, особые обороты речи. Короче говоря, я согласился. Дал пьесе свое имя, признал ее собственным творением. Я рассказал об этом лишь моим друзьям Хеммингу и Конделу, больше никому. Они уверили меня, что для нас это настоящая золотая жила. Остальные актеры труппы, те, кто еще недавно был не прочь от меня избавиться, стали смотреть в мою сторону с уважением. «Неплохо, Уилл, — снисходительно сказали они, когда я принес и предложил для постановки первую пьесу под моим именем. — Попробуем поставить. Посмотрим, что из этого получится». И тогда, признаюсь, я перестал выполнять поручения Сесила. Я навсегда распрощался с Уильямом Холлом. Холл перестал существовать. Остался лишь Уильям Шекспир.

— Старина Марло не желает, чтобы его считали умершим, — задумчиво проговорил Грэшем. — И тем более, умершим драматургом. Так, где и когда была допущена ошибка? — добавил он после короткой паузы.

— Не знаю! — воскликнул Шекспир и провел рукой по лысой макушке, словно желая удостовериться, остались ли на ней волосы. — Пьесы Марло перестали появляться десять, нет, пожалуй, даже больше десяти лет назад. Он просто перестал писать. И вот теперь вернулся. Безумный. Больной. Злой, как пес.

— Кто-то еще знает об этом?

— Да какая мне разница, черт побери! — взорвался автор сонетов. — Многие уже давно заподозрили неладное. Например, Джонсон. Тех же, кто знал это наверняка, вы и сами должны знать, вы же шпион. Это вы должны рассказать мне все как есть!

— Но ведь вместе с Марло история не закончилась, верно? — по-прежнему безжалостно продолжил Грэшем. Шекспир отпрянул назад, голова его ударилась о спинку кресла. — Я хорошо знаю Марло. Я прекрасно знаю произведения, которые он сам написал. И я знаю пьесы, которые написали вы. Хотите, назову мои любимые? — спросил Грэшем, расхаживая по комнате. — «Гамлет». «Король Лир». Марло никогда бы не смог их написать! Его герои никогда не задумываются над тем, о чем задумываются другие люди. Гамлет страдает потому, что не может думать ни о чем другом, кроме судеб окружающих его людей. Король Лир проклят потому, что никого не слушает, и прозревает лишь тогда, когда уже слишком поздно. Кто, кроме вас, мог написать эти произведения?

— Оксфорд! — еле слышно прошептал Шекспир.

— Кто?! — рявкнул сэр Генри.

— Эдвард де Вер! — гаркнул в ответ Шекспир. — Чертов граф Оксфорд! В ту пору было модно сочинять пьесы. Но мало кто осмеливался делать это под собственным именем.

— Тот самый, что не смог забыть про испорченный воздух? — неожиданно спросил Манион, сохранявший до этого молчание.

— Что? — не понял Грэшем.

— Оксфорд. Де Вер. Тот, что не смог забыть про испорченный воздух, — повторил Манион и расхохотался.

Эдвард де Вер, граф Оксфорд, был страстным поклонником театра. За свой счет он снарядил корабль для Великой Армады. А потом он испортил воздух. В присутствии королевы. В присутствии всех придворных. Он бежал из дворца прежде, чем кто-либо успел произнести хотя бы слово. Долго жил за пределами Англии. Там, за границей, он пристрастился к самым экстравагантным стилям итальянской моды. По возвращении в родные края де Вер предстал перед королевой во всем своем блеске. Что бы ни говорили о королеве Елизавете, старушка Бесс обладала чувством юмора. Узрев графа в модном итальянском наряде, она с королевским величием приняла все его заверения в нижайшем почтении к ее особе. После чего короткой фразой рассмешила придворных до икоты: «Милорд, я уже забыла про то, как вы испортили воздух».

Сам де Вер об этом не забыл. Навеки опозоренный и униженный, он покинул двор во второй раз. Он умер от чумы в 1604 году.

— А кто же другие? — заговорщицким шепотом спросил Грэшем.

Будь у Шекспира возможность провалиться сквозь землю, он бы не преминул это сделать.

— Больше ни о чем меня не спрашивайте! — взмолился он. — Вас есть кому защитить от Марло и ему подобных! Меня защитить некому!

— Кто еще?

— Рутленд, — еле слышно прозвучало в ответ.

— Кто?!

— Рутленд. Роджер. Роджер Меннерс. Пятый граф Рутленд. Он умер в мае. Вскоре после того как скончался ваш господин Роберт Сесил. Теперь вы все знаете. Марло. Оксфорд. Рутленд.

— Марло. Оксфорд. Рутленд, — задумчиво повторил Грэшем. — Чего они хотели от вас?

— Марло мечтает с высоты городских крыш возвестить всему миру о том, что это он автор пьес. Всех без исключения. Не той жалкой кучки рукописей, что он присылал мне. Он хочет, чтобы в королевском театре поставили его творение «Падение Люцифера». Он уже однажды пытался убить меня. Наследники Рутленда и Оксфорда требуют от меня молчания. Они не желают, чтобы славные имена их родителей оказались замараны связью с театром. Равно как не хотят, чтобы их самих считали ничтожными заговорщиками. Они пытались запугать меня. Угрозы, скажу я вам, были нешуточными. Ко мне подсылали людей, угрожавших меня зарезать. Мне не жить, если я посмею открыть правду, как того требует Марло. Мне не жить, если я ее скрою, как того требуют другие.

От Грэшема не ускользнуло, что в глазах Шекспира блеснули слезы. Неужели он действительно страдает? Или же вновь лицедейство?

— Марло. Оксфорд. Рутленд. Вы ставили свою подпись только под их произведениями?

— Неужели этого недостаточно? Сколько вам еще нужно?

— Один из названных вами людей совершенно безумен и может в любую минуту сойти в могилу от сифилиса. Я его прекрасно знаю. Трудно, знаете ли, забыть, когда вашу жену пытаются убить выпущенной из арбалета стрелой. Двое других мертвы.

— И что же из этого следует?

— Из этого следует, что вы ограничились именами тех, с кем я не смогу поговорить.

Это тупик. Даже если Шекспир и скрывает какой-то секрет, никакой страх перед Грэшемом не позволит ему сказать правду.

— При этом вы по-прежнему оставались шпионом? Вы уже давно ступили на этот путь. Сумели внедриться в круги заговорщиков во время «порохового заговора» и даже посадили сэра Уолтера Рейли на скамью подсудимых. Разве я не прав?

Услышав эти слова, Шекспир покраснел. Однако он нашел в себе силы ответить с вызовом:

— Меня обманом втянули в эти дела, когда я был молод и многого не понимал, так же как, пожалуй, и вы! В юности даже самые черные дела подчас кажутся волнующими и увлекательными. Вы работаете на первых лиц государства, вам платят за это приличные деньги, вы совершаете увлекательные путешествия. И вы, и сэр Уолтер Рейли сильно переоцениваете мою роль в его низвержении. Самым главным врагом сэра Уолтера всегда был он сам. Прикажите ему сохранить что-нибудь в тайне, и он тут же раструбит о ней на всех перекрестках.

«Пожалуй, этот актеришка не так уж далек от истины», — подумал Грэшем. Рейли, один из немногих настоящих героев, был в высшей степени противоречивой фигурой.

— И как же вас вознаградили за сэра Уолтера и за столь блестяще сыгранную вами роль автора чужих произведений? Уж не тем ли, что ваша труппа удостоилась звания «королевской»? — поинтересовался Грэшем.

— Уолтер здесь ни при чем. А вот со вторым я, пожалуй, соглашусь. Моего хозяина Сесила чрезвычайно позабавила возможность иметь своего шпиона в театральной труппе.

Что ж, ничего удивительного, подумал сэр Генри. В большинстве своем актеры презирают церковь, представляя собой благодатную почву для разного рода козней, мятежей и неповиновения. Сесилу было важно иметь в самой гуще театра человека, который выполнял бы его шпионские поручения. Он наверняка остался доволен, тем более что никто ни о чем не догадывался.

— И если ему суждено было заиметь шпиона в театральной труппе, то труппа эта должна быть самой лучшей во всей Англии. Так мы из труппы лорда Чемберлена стали труппой его величества короля. Лишь Хемминг, Кондел и Бербедж знали об истинных причинах нашего возвышения. Я сам им рассказал.

— Выходит, пьесы Уильяма Шекспира не принадлежат перу Уильяма Шекспира? — после долгой паузы вновь заговорила Джейн, и в ее голосе проскользнула нотка сожаления. — Эти пьесы, такие чарующие, столь прекрасные, на самом деле творения трусливых аристократов, которым страшно во всеуслышание заявить о своем интересе к миру искусства и литературы, вот они и пытаются скрыться под чужой личиной… Что ж, спасибо вам, мастер Уильям Шекспир. Раньше я считала, что в мире театра процветают волшебство таланта, истинное искусство, красота. Теперь же я вынуждена убедиться в том, что он ничем не отличается от грубой действительности и лишь слегка приукрашен румянами и яркими одеждами. Спасибо вам за то, что просветили меня. Теперь я знаю, что это никакое не искусство. В нем нет ни очарования, ни волшебства. Театр — это исключительно личные амбиции актеров. Как же глубоко я заблуждалась!

С этими словами Джейн встала и вышла из комнаты в гостиную.

В глазах Шекспира сверкнули слезы. Одна слезинка упала с ресниц и скатилась по щеке. «Что же это? — спросил сам себя Грэшем. — Неужели вновь актерская игра?» Так или иначе, но еще один безжалостный вопрос ему предстоит задать.

— Сколько пьес, скрываясь за вашим именем, написали сэр Фрэнсис Бэкон и епископ Ланселот Эндрюс?

Правильный вопрос, похвалил себя Грэшем. Эндрюс имел в виду не любовные письма, когда призывал уничтожить бумаги. Он имел в виду пьесы! Бэкон слишком умен и осмотрителен, чтобы открыто выражать в письме свои чувства к любовнику. Что касается Эндрюса, то, по мнению сэра Генри, он скорее сожжет в пламени свечи на алтаре свое мужское достоинство, нежели поддастся искушению плоти. Однако и тот, и другой вполне могли быть обуреваемы жаждой творчества. Оба наделены острым умом и глубокими познаниями, а также желанием попробовать свои силы в новом виде искусства — вопреки тому, что общественное положение не позволяет им открыто заниматься столь презренным ремеслом.

Грэшему еще ни разу не доводилось видеть, как человек словно сжимается в размерах. Шекспир увял прямо на глазах.

— И много вам об этом известно?

Сэру Генри ничто не мешало нанести последний удар, однако он решил проявить милосердие. Была ли причиной тому симпатия к Эндрюсу? Ведь что ни говори, а старый епископ сумел затронуть его душу. Или же сэра Генри растрогали слова жены о том, что она утратила веру в магию театра? А может, просто сказалась усталость от мира, скроенного из обмана, недомолвок и фальши?

— Гораздо меньше, чем вы можете себе представить, — не стал кривить душой Грэшем. — И все же я готов спорить, что Бэкон и Эндрюс также занимались сочинением пьес, авторство которых приписывается вам, мастер Шекспир. Бэкон спал и видел себя генеральным прокурором. Заветная мечта Эндрюса — кафедра архиепископа Кентерберийского. Разоблачение их порочной склонности к сочинительству неизбежно разрушит эти мечты. Тем не менее, обоих можно назвать блистательными авторами. Будь им дана возможность раскрыть свои таланты, оба громко заявили бы о себе на поприще драматургии. Мне же они почему-то представляются жертвенными агнцами, приготовленными на заклание…

— Я… — Грэшему показалось, что Шекспир слегка переменился в лице. Затаив дыхание, он ждал, что его собеседник вот-вот скажет правду.

Увы, с улицы неожиданно донеслись громкий цокот копыт и чьи-то уверенные голоса. В следующее мгновение в комнату вернулась Джейн. Следом за ней ввалились королевские солдаты. Оказать им сопротивление слуги Грэшема не рискнули. Возглавлял непрошеных гостей сэр Уильям Уэйд, хмурый смотритель Тауэра.

Сэр Генри, выполняя волю его величества короля, я должен доставить вас к нему!

— В Уайтхолл? — осторожно осведомился Грэшем.

— Нет, — честно ответил Уэйд. — В Тауэр.

Выходя из комнаты, сэр Генри ожидал увидеть на лице Шекспира выражение торжества, однако узрел лишь глубокую печаль. Похоже, что и сэр Генри, и Уильям Шекспир заглянули в одну и ту же бездну и скорое будущее показалось обоим отнюдь не радостным.