10
Разаф сидел возле жены, пока служанки готовили ее ко сну. Они раздели ее, усадили в большую бронзовую ванну, поливая душистой водой прекрасное смуглое тело. Вымыв и вытерев, они уложили ее в постель, подали настой из лекарственных трав и вышли из комнаты.
Разаф еще долго сидел, глядя на нее пылающим взором, и глаза его были полны слез; он ласкал ее лицо и тело, но женщина оставалось холодной и неподвижной, словно статуя.
– День близится… – прошептал он ей на ухо. – Когда настанет час, я отведу тебя к свету, дарующему Знание, и ты снова станешь прежней… прежней, любовь моя.
Он ждал, сидя на постели, и гладил ей руку, пока она не закрыла глаза, спокойно и ровно задышав во сне. Тогда он покинул комнату, прошел по длинному коридору и поднялся на стену. Небо было усыпано звездами, Млечный Путь парил над оазисом, легкий, как вздох. Прямо перед ним сверкало, словно алмазный венец, созвездие Скорпиона над Песками призраков.
В это мгновение он увидел приближающееся к оазису с севера белое облако: три человека в военной форме скакали галопом, пришпоривая лошадей.
Разаф обернулся к начальнику стражи, несущему службу на галерее, и спросил:
– Кто это?
– Солдаты пустыни. Они попросили воды и пищи, чтобы пройти через Пески призраков.
– Они знают, что их ждет?
– Знают…
Разаф вглядывался в сумерки, пытаясь понять, насколько велик отряд, догонявший всадников.
– Дайте им то, в чем они нуждаются, – проговорил он и ушел.
На следующий день полковник Жобер произвел смотр своей колонны, удостоверился, что все сосуды полны водой, а припасы как следует закреплены на спинах лошадей и укрыты тканью от пыли, и отдал приказ к отбытию.
Старик сидел у источника и смотрел им вслед. Они не послушали его, должно быть, были очень упрямы.
Колонна покинула оазис, и Жобер увидел, как зеленые поля превращаются в выжженные степи, по мере того как они двигались на юг. Наконец растительность полностью исчезла, уступив место бесконечному морю раскаленного песка. Скакавший рядом с ним топограф вытащил из седельной сумки карту, на которой намеревался начертить план этих неизведанных земель и нанести заметные географические объекты, способные служить ориентирами, но равнина становилась все более пустынной и плоской, ее оживляли лишь волны барханов.
В конце второго дня пути воздух начал темнеть и на горизонте появились пыльные вихри, огромными грибами кружившие на фоне неба. Вначале их было немного, но они все увеличивались, пока не превратились в причудливый лес изменчивых очертаний, придавший пейзажу тревожный вид.
– Пески призраков, – произнес капитан Бонье, он был бледен и явно встревожен.
– Природный феномен, капитан, к тому же довольно распространенный. Он прекрасно оправдывает название, данное обитателями оазиса этой местности. Вихри действительно похожи на призраков, мечущихся вдоль линии горизонта… – Жобер немного помолчал, потом снова заговорил, пытаясь разрядить атмосферу, становящуюся все более давящей: – Я бы даже сказал, чрезвычайно впечатляющий феномен, метеорологические причины которого стоило бы изучить. – Он обернулся к топографу: – Что скажете, Патен?
Тот нахмурился, не зная, что ответить, но полковник ждал, и он произнес:
– Э-э… господин полковник, с моей точки зрения, речь идет о восходящих потоках, которые возникают в большом количестве благодаря солнечному излучению в местности, лишенной естественных препятствий…
– Какие глупости вы говорите, Патен! – оборвал его капитан Бонье. – Мы тысячу раз пересекали пустыню при любых погодных условиях, какие только можно себе представить, и никогда не видели ничего подобного. Думаю, нам следует вернуться: у нас нет шансов выжить в подобном месте, если мы будем двигаться в том направлении.
Жобер в гневе повернулся к нему:
– Я не спрашивал вашего мнения, Бонье, а цель нашей экспедиции состоит именно в том, чтобы проникнуть в тот район и выяснить наконец, что там происходит… В сущности, эти пыльные вихри могут быть одной из причин. Мы осторожно подойдем поближе, постараемся не рисковать, но нужно выяснить, в чем там дело.
Капитан Бонье больше не раскрывал рта, так что поход продолжился в полной тишине, однако офицер беспокойно оглядывался по сторонам, словно чувствовал постепенно сгущавшуюся над ними опасность.
Они добрались до совершенно пустынной территории, и Жобер понял, что больше нельзя идти днем из-за нестерпимой жары. Солнце, едва показавшись над горизонтом, заливало барханы потоками огня, и через час воздух превращался в раскаленную плазму, обжигавшую горло и ноздри, прерывая дыхание. А пыльные вихри продолжали кружиться на горизонте, словно колонна не продвинулась вперед ни на метр.
– Вы все еще уверены в своей метеорологической теории, Патен? – спросил капитан Бонье.
Топограф не ответил, полковник Жобер тоже не произнес ни слова. Солдаты продолжали свой путь в молчании, чтобы не опалить горло, да и движение отнимало все силы.
На третий день Жобер приказал сделать привал сразу же после заката и лично расставил часовых вокруг лагеря, покуда легионеры расстилали на песке свои подстилки и готовили ужин из постепенно скудевших припасов. Капитан Бонье, предельно внимательный ко всем подробностям окружавшего их ландшафта, не заметил во мраке, почти мгновенно накрывшем лагерь, торчащий из земли камень с высеченным на нем изображением скорпиона и едва различимые в темноте скелеты и оружие древних воинов, полуразрушенные ветром и песком.
Около двух часов ночи капитан Бонье проснулся: ему почудились какие-то подозрительные звуки, и тут он заметил вдали странный свет, красноватый отблеск, словно за барханами, видневшимися на горизонте с южной стороны, горел костер. Часовые тоже это заметили и собирались разбудить командира. Он знаком велел им оставаться на местах и пошел к Жоберу.
– Полковник, взгляните вон туда.
Тот встал и поднялся на небольшое возвышение, чтобы получше разглядеть странное явление.
– Что это может быть?
– Не знаю, – сказал капитан Бонье. – Вероятно, какой-то феномен, связанный с преломлением света. Больше мне ничего в голову не приходит.
– Пожалуй, вы правы, Бонье, наверняка так и есть. Успокойте часовых и давайте спать. Подъем назначен за час до рассвета, с завтрашнего дня мы будем идти по три часа утром и вечером, а днем разбивать лагерь и пережидать в тени, чтобы не расходовать понапрасну воду и силы. Норма воды – три литра на человека. Если в течение трех дней не найдем колодца, вернемся обратно.
Бонье постарался объяснить часовым странное свечение и успокоить их своим хладнокровием, потом снова лег, но не сомкнул глаз, готовый уловить малейший сигнал тревоги в ускользающей бесконечности этой коварной земли. До рассвета оставалось совсем немного, когда ему почудились странные звуки, похожие на крики неизвестных животных, но ничего нельзя было различить в плотной темноте, сгущавшейся за границами лагеря.
Красноватое сияние на горизонте тем временем почти исчезло. Он убедил себя, что это и в самом деле всего лишь результат преломления света, и задремал, сломленный усталостью.
Бонье проснулся внезапно, разбуженный душераздирающими воплями часовых, разрубаемых на куски напавшими врасплох полчищами врагов: они выскакивали из песка со всех сторон и наносили убийственные удары чем-то вроде серпов, прикрепленных к рукам.
– Блемии! – закричал Бонье, разглядев закрытые лица, отвратительные татуировки на груди и невиданное оружие.
Жобер стоял посреди лагеря, обнажив саблю, и кричал что было сил:
– Стройтесь в квадрат, в квадрат! Образуйте квадрат, скорее! Скорее!
Но людям не удавалось сбиться вместе, поскольку враги были повсюду, атакуя со всех сторон. Многие, сражаясь с одним противником, получали в спину удар от второго, мгновенно выросшего из песка.
Кто-то пытался вскочить в седло, но лошади, привыкшие к огнестрельному оружию, обезумели при виде этих существ, словно перед ними были свирепые хищники, и с испуганным ржанием разбегались, брыкаясь и вставая на дыбы.
Лишь тридцати легионерам удалось встать квадратом вокруг Жобера, среди них был и капитан Бонье. Плечом к плечу, в два ряда, первый из которых стоял, преклонив колено, второй – в полный рост, они стреляли без остановки, попадая в тела врагов со смертоносной точностью, но энергия и жизненная сила блемиев, казалось, были неистощимы. Многие из них, дважды раненные, снова поднимались и падали под выстрелами, только лишившись последней капли крови. На легионеров, оказавшихся вне квадрата, они бросались стаями, словно дикие звери на добычу, и крики жертв были столь душераздирающими, что Жобер, решив, будто эти чудовища живьем раздирают солдат на куски, приказал стрелять по товарищам, попавшим в окружение.
Борьба оказалась неравной, и хотя земля вокруг была усеяна телами блемиев, Жобер понимал, что жить им осталось лишь несколько минут. Он перезаряжал пистолет каждый раз, когда в магазине оставался последний патрон, не желая сдаваться живым. Ему пришлось воспользоваться и саблей, но нужно было несколько раз проткнуть ею врага, прежде чем тот падал замертво.
Они не кричали, даже получая ужасные раны, – испускали дикий вой, гораздо более страшный, нежели самый душераздирающий крик.
Он видел, как пал Бонье с отрубленной рукой и вспоротым животом, а за ним Патен, которому враг одним взмахом жуткого серпа снес голову. Душа его полнилась ужасом, голова трещала, сердце билось так сильно, что он почти задыхался. Такого с ним никогда прежде не случалось, даже во время самых яростных сражений.
Он подумал: «Вот сейчас!» – увидев, как один за другим погибли последние из его солдат, но в это мгновение воздух прорезали ружейные выстрелы, потом еще и еще, и пустыня огласилась громкими криками и топотом сотен лошадей. Он медленно, словно во сне, обернулся и увидел эскадрон всадников с пурпурным знаменем впереди, показавшийся из-за голубоватого бархана, – то были воины Калат-Халлаки!
Они атаковали блемиев сплошной стеной, так что между конями не оставалось промежутков, а интенсивный огонь накрыл смертоносной волной каждую пядь пустыни. Жобер понял, что каким-то чудом остался невредим, когда эскадрон, обтекая его, погнал врага прочь. Истощив запас пуль, воины схватили алебарды и нанизывали на них блемиев, словно рыб, а потом многие метры тащили их за собой по песку и выдергивали древко, только увидев, что те испустили дух. Они убили всех, потому что ни один не обратился в бегство, не сдался и не бросил оружие, потом собрались вокруг своего предводителя, огласив воздух торжествующими криками. Затем по его знаку поскакали назад, пропав там, откуда появились.
Полковник Жобер решил немедленно двинуться в обратный путь и, бросив последний взгляд на поле боя, не заметил, что один из тысячи барханов, протянувшихся до самого горизонта, имеет слишком правильную форму. Когда он исчез из виду, поднялся ветер и вдали четко обозначилось полусферическое строение, гладкая базальтовая поверхность которого блестела на солнце.
Ему понадобилось почти четыре дня, чтобы вернуться в Калат-Халлаки; узрев наконец чудесный оазис, сверкавший на солнце, словно драгоценный камень, с серебристыми каналами и источниками, с пальмами, тяжелыми от плодов, покачивающимися на ветру и тянущимися к самому небу, с детьми, играющими на берегу пруда, он не мог сдержать слез.
– Что ты теперь будешь делать? – спросил старик, увидав его, измученного, истекающего кровью, с обгоревшим лицом и губами, растрескавшимися от зноя. – Как вернешься домой без своих людей? Как расскажешь об их гибели?
– Я выполнил свою миссию, хотя и чудовищной ценой, – ответил Жобер. – Теперь я знаю, что скрывается в тех краях пустыни… а не хотел верить…
– Верить во что?
– В легенду. В легенду о блемиях. Как такое может быть, Господи, как такое возможно?
– Ты ничего не знаешь, – возразил старик, – а значит, твоя миссия провалена. Ты потерял всех своих людей, и тебе не о чем доложить по возвращении.
– Не о чем? – удивился Жобер. – Я видел чудищ без лица, способных прятаться в песке, словно скорпионы, наносящих смертельные удары после того, как пули дважды, трижды пронзали их тела… И ты говоришь, что я не выполнил свою миссию?
– Нет, – промолвил старик, – потому что ты не знаешь, кто эти существа на самом деле и как они живут в том ужасающем месте, где нет ни воды, ни растений, ни животных. Ты не знаешь, кто они такие, о чем думают, способны ли испытывать боль и отчаяние.
– Они чудовища. Чудовища, и больше ничего.
– Все мы чудовища. Мы, живущие в Калат-Халлаки, воспитываем в себе благородные чувства, потому что ни в чем не знаем недостатка: силу солнца умеряет здесь тень деревьев и прохлада вод, пища разнообразна, свежа и изобильна, небо чистое и прозрачное, у нас красивые женщины и дети, наша земля дает по три урожая в год. Ты пробыл в том аду всего лишь неделю, а в твоих глазах столько ненависти, сколько ты не испытал за всю свою жизнь. Блемии же выпекаются в той печи испокон веков…
– Мне знакома подобная философия, мой добрый друг. Я предпочел оставить пустые споры и сутолоку большого города, чтобы жить в суровом безбрежии пустыни. Я – человек, достойный твоего уважения.
– Так и есть, – согласился старик, – поэтому и я говорю тебе, что ты пока еще далеко от истины. Ты когда-нибудь слышал о Башне Одиночества?
Жобер покачал головой.
– Там ты найдешь ответ, если когда-нибудь доберешься до нее. Башня находится за Песками призраков, на границе песчаного моря, но если хочешь моего совета – забудь все, в том числе и Калат-Халлаки. Это слишком жестокая война даже для самого закаленного из солдат.
Жобер промолчал, охваченный слишком сильными чувствами.
– А сейчас спи, – проговорил старик. – Отдыхай. Завтра я дам тебе пищи и еды в достаточном количестве, чтобы пересечь стену песка и засушливый край, отделяющий тебя от твоей земли. Забудь все, что ты видел. Скажи своему начальству, что твои люди умерли от голода и жажды. Веди битвы с противниками одного с тобой оружия и рода, забудь Калат-Халлаки и Пески призраков навсегда.
Десмонд Гаррет спал глубоким сном в центре огромной котловины под звездным небом. Потухающие угли отбрасывали на его лицо и кусты, росшие вокруг костра, слабые отблески. Конь пасся невдалеке, время от времени резко поднимая голову и поводя ушами, услышав шорох веток или крик ночной птицы.
Внезапно он фыркнул, несколько раз ударил копытом о камень и тревожно заржал.
Десмонд Гаррет сел, откинув одеяло, и огляделся. Все было спокойно и тихо, даже птицы спали, устроившись между камней и внутри просторных гробниц, выдолбленных в скале. Его взгляд задержался на одной из них – величественном мавзолее с монументальным изукрашенным фронтоном, который поддерживал ряд коринфских колонн из коричнево-охряного камня; внутри, в пустоте, с каждым мгновением все ярче разгорался свет, будто кто-то развел там костер.
Вероятно, какой-нибудь пастух забрел в долину в поисках ночлега, но было уже поздно, и странно, что именно в этот момент он решил разжечь огонь; пламя между тем становилось все ярче, постепенно освещая колонны и стены внутри гробницы, казавшейся устьем печи. Или вратами ада.
Гаррет поднялся на ноги и двинулся в ту сторону. Он хотел выяснить, чем вызвано столь странное явление, и вдруг увидел в нише, окрашенной в красные тона невидимым пламенем, фигуру, завернутую в плащ. Потом плащ упал на пол, к ногам таинственного незнакомца, и в руке его сверкнула сабля.
Гаррет тоже выхватил из ножен свою кривую турецкую саблю и продолжил путь к гробнице. В этот момент человек внезапно повернулся, и Десмонд Гаррет узнал его: то был Сельзник!
– Это ты, проклятый! – закричал он, бросаясь вперед и пытаясь поразить его своим клинком. Но тот увернулся и ответным выпадом едва не пронзил ему грудь – Гаррет в последнее мгновение отпрыгнул в сторону. Однако лезвие задело его под мышкой, и кровь обильно полилась вдоль бока. Он чувствовал ее тепло и сладковатый запах. Рана придала ему сил, ведь он не знал, серьезна ли она и сколько времени у него остается, чтобы отомстить за этот удар и по возможности убить ненавистного врага.
Он снова перешел в наступление и вынудил противника отступать, но, примериваясь для нового удара, почувствовал, что силы оставляют его. Тогда он вложил в этот удар всю свою ненависть, вонзил лезвие в бок Сельзнику, увидел на его лице гримасу боли и стал наносить все новые и новые удары.
Звон яростно скрещивающихся клинков оглашал долину эхом, отражаясь от стен гробницы. Но его движения становились все медленнее. Казалось, будто два человека, захваченные сражением, парят в воздухе как невесомые: бороться было все труднее, они слабели.
– Увидимся в аду, Гаррет, увидимся в аду! – все громче выкрикивал Сельзник.
Он ускользал, пятясь в глубь огромного мавзолея, из открывшейся старой раны лилась кровь, и Гаррету не удавалось настичь его, покончить, нанеся последний удар. Тело становилось ватным, деревенело, отказывалось подчиняться. Даже ненависти недоставало, чтобы вдохнуть в него новую энергию. Он из последних сил побрел дальше и попал в длинный коридор, открывавшийся в дальнем конце гробницы. Теперь он двигался под сводом, выдолбленным в скале, из многочисленных трещин которого капала вода. В первое мгновение он ощутил облегчение и свежесть, но потом с ужасом обнаружил, что это были капли крови. Гора над ним истекала кровью.
Настойчивое ржание коня разбудило Десмонда Гаррета, он поднялся со своей постели, все еще находясь между сном и явью, и поднес руки к лицу, мокрому от дождя. Над долиной разразилась гроза, вызванная сильным западным ветром, и отвесные стены огромной котловины освещались теперь отблесками молний. Он поспешил спрятаться в одной из гробниц. Той самой, что видел во сне.
Там было темно и тихо.
Он зажег фонарь, огляделся, и его охватило сильное, отчетливое ощущение. Он вспомнил слова Фатех: «Зверь, сидящий в тебе, почует дорогу…»
– Стало быть, это здесь. Здесь ты спал в своей шестой гробнице, – пробормотал он.
Десмонд Гаррет взял фонарь, прошел мимо величественного фасада с наскальной живописью и увидел, что помещение в глубине, прежде служившее погребальной камерой, в христианскую эпоху использовали в качестве часовни. Как и под холмом в Алеппо. Быть может, верующие древних времен почувствовали необходимость нейтрализовать присутствие врага?
На дальней стене среди языческих рисунков он увидел изображение распятия: рана на боку Спасителя рельефно выделялась, словно была настоящей.
– Зверь, сидящий в тебе, почует дорогу, – пробормотал он снова.
Рука сама собой потянулась к поясу и вытащила длинный кинжал. То, что он намеревался сделать, вызывало у него глубочайший протест, лицо покрылось потом в неподвижном воздухе помещения. Он приблизился к фреске: на ней был изображен Христос, побежденный смертью, с лицом, исполненным глубокого покоя, последовавшего за длительными мучениями. Вдали слышны были раскаты грома: над Петрой шел дождь, и над зимней пустыней шел бесплодный дождь, неспособный пробудить новую жизнь.
Когда лезвие пронзило открытый бок распятого, черты лица Гаррета стали жестче и он почувствовал, будто внутри у него что-то разбилось, словно оборвался канат от якоря, все еще державшего его в рамках прежней, человеческой природы.
Сухой треск пробудил его от этого болезненного оцепенения, Гаррет подумал, что угадал все правильно, однако ничего не произошло. Он начал постукивать рукоятью кинжала по стене, выясняя, нет ли там пустот, но удары глухо отдавались от свода, словно он бил по плотному камню. Быть может, он ошибся, напрасно поверил сну? Он не знал, что делать дальше, и, вернувшись к входу, спрятался под гигантскими колоннами, наблюдая за дождем, падавшим над долиной, слушая, как тот шумит на скалах и в развалинах исчезнувшего города.
И в этом месте вне времени и пространства ему почудилось, будто он видит в середине долины, под серебряными струями дождя, фигуру своей жены – она шла к нему, не касаясь земли, в легких одеждах, облегающих тело, словно богиня, высеченная из камня Фидием.
Вот уже много лет, с тех пор как покинул мир, он привык жить во сне, вызывать призраков силой воображения, смотреть, как они возникают из ничего, словно цветы в пустыне после грозы. Его задумчивость была нарушена шумом, напоминающим трение вращающихся жерновов. Звук доносился из-за спины.
Он обернулся и с изумлением увидел, что штукатурка, на которой было изображено распятие, трескалась и отваливалась сверху и по бокам, а потом целый сектор стены начал клониться внутрь, словно висячий мост, открывая проход в темное жерло горы.
Десмонд Гаррет поднял свой фонарь и осветил галерею в стене, а под ней что-то вроде глубокого рва. Чтобы преодолеть его, нужно было пройти по телу распятого.
Плита, на которой он был изображен, протянулась теперь, словно мост над пучиной.
«Подобные препятствия не остановят меня», – подумал Гаррет, решив, что они были придуманы для тех, кто в древние времена не считал религию предрассудком. Но он помнил, как остался пленником в Алеппо, в крипте под мечетью, и прежде чем двинуться дальше, поставил два больших камня между основанием расписанной фресками плиты и проемом, чтобы дверь никоим образом не закрылась за его спиной, потом повязал вокруг пояса веревку и взял кирку. После этого он продолжил свой путь, высоко поднятым фонарем освещая себе дорогу.
Он прошел по телу и лицу святого изображения, едва удержавшись на краю плиты, нависавшей над пропастью, и оказался у входа в галерею, под небольшим наклоном идущую вниз. Гаррет медленно двинулся по ней дальше, стараясь осветить все до мельчайших подробностей на потолке, стенах и впереди. В какой-то момент слева он заметил несколько ниш с высеченными на камне изображениями набатейских божеств в римском стиле.
Запах жженого керосина, исходивший от фонаря, становился в неподвижном воздухе все более тяжелым, Гаррет начал задыхаться. За поворотом галереи показалось внушительных размеров строение очень странного вида – подобных он в жизни не видел.
В центре зала, выдолбленного в скале, высилась конструкция кубической формы высотой до потолка, круглый вход в которую был закрыт камнем, похожим на жернов, углубленным в самую толщу фронтальной стены. Больше не было ни ниш, ни других коридоров, ведущих прочь из центрального зала, – только голые, шероховатые стены из прочного камня. Он внимательно изучил систему, при помощи которой закрывался вход, и вспомнил слова Евангелия: «…и положил Его во гробе, который был высечен в скале; и привалил камень к двери гроба». Такой он всегда представлял себе гробницу Христа.
Он подошел ближе и понял, что камень, закрывавший вход, не слишком велик, а угол наклона не слишком крут. Он ломом ткнул камень и, подобрав с пола несколько обломков породы, положил их в проем, блокируя дверь, чтобы она не вернулась в исходное положение под действием собственного веса.
После этого Гаррет вошел внутрь и оказался в комнате с боковой стеной метра в четыре, в центре которой стоял набатейский саркофаг в египетском стиле из раскрашенного дерева. Фигуры, изображенные на нем, представляли собой картины полевых работ: одни крестьяне толкали плуг, другие сеяли. Третьи сжимали в руках кривые серпы, намереваясь жать пшеницу и вязать ее в снопы. С другой стороны виднелись пастушеские сцены-стада на пастбище, стрижка овец и женщины, ткавшие материи и ковры на своих станках.
Он вскрыл крышку острием кинжала и высоко поднял фонарь, чтобы осветить внутренность. Ящик был пуст, но на дне его кишели скорпионы.
То были преимущественно самки с детенышами, еще прозрачными, гроздьями висевшими на спинах своих матерей. Они обосновались в этом удобном и укромном месте, чтобы производить на свет потомство. Но как они туда проникли?
Десмонд Гаррет налил внутрь немного керосина из лампы, зажег спичку и бросил ее. Высохшее дерево мгновенно вспыхнуло ярким пламенем, поднявшимся высоко вверх, и в погребальной камере стало светло, как днем. Сквозь гудение огня он слышал треск разрывающихся телец и вспомнил, что, по преданию, скорпион, заключенный в огненный круг, поражает себя собственным ядом.
Гаррет смотрел на пламя, словно загипнотизированный этим празднеством огня: он уничтожил шестую могилу! Теперь оставалась седьмая и последняя, самая удаленная, спрятанная лучше других, самая неприступная крепость, охраняемая ужасными воинами.
Башня Одиночества!
Он повернулся, чтобы вернуться туда, откуда пришел, и картина, представшая взору, ввергла его в самое мрачное отчаяние.
Песок.
Галерея, по которой он сюда проник, была заполнена песком, медленно сыпавшимся в подземный зал, веером ложась на пол. Он бросился вперед, чтобы найти проход, по пояс утонул в песке, изо всех сил карабкаясь, чтобы пробраться вверх по пандусу, но песок затапливал каждую щель, мешая движению. На сей раз он действительно оказался в ловушке.
Гаррет посмотрел на веревку, на кирку и железный лом – он взял все эти предметы, наученный горьким опытом, пережитым в Алеппо. Теперь они оказались совершенно бесполезными. Глупец! Вот что сыграло с ним дурную шутку. Он решил, что обойдется теми орудиями, что могли бы выручить его из беды в первый раз, но здесь были прочный камень и сыпучий песок – материалы совершенно иные. Ему не подвластные. Создавший защитные механизмы шестой могилы заранее предвидел, чего будет ожидать человек, победивший пятую. Но откуда проникает песок, если свод галереи и стены высечены в плотном камне?
Плита с распятием! Смещение плиты, вероятно, запустило механизм замедленного действия, вбрасывающий песок в галерею из резервуара, расположенного выше. И он, Десмонд Гаррет, последний охотник, оказался пленником в нижнем сосуде клепсидры. Когда этот сосуд заполнится, пробьет час его смерти.
Он осмотрел галерею: она еще была свободна под потолком, и воздух оттуда проникал в достаточном количестве, но там не было опор, способных обеспечить ему путь к спасению. Он снова стал бить киркой в стены, ища скрытых пустот или более тонкого места, но тщетно.
Время от времени он делал перерыв и садился в углу, наиболее удаленном от входа, чтобы немного восстановить силы и дыхание, и предавался последней надежде: быть может, камень, глиняный блок или другое препятствие преградят путь песку и остановят его поток. Насколько велика вероятность, что верхний резервуар остался гладким и отполированным, словно стекло, по прошествии стольких веков? Возможно ли, что там не произошло обвалов и оползней? В глубине скалы Петры состояли большей частью из углеродных соединений, растворимых в воде. А вода за двадцать веков в изобилии изливалась на эти земли, подверженные разрушению. Вот и сейчас идет дождь…
Он подумал о Филиппе.
В кромешном мраке ночи он заметил странный трепещущий свет, на мгновение показавшийся в долине, будто внизу горел костер, но откуда взяться костру в этом месте, где дождь льет уже более трех часов? Он направил коня в ту сторону рысцой, чтобы животное не споткнулось о выступ скалы, и успел увидеть, как последние отблески пламени угасли в какой-то яме.
Гроза утихала, и Филипп, укрывшись под навесом ближайшей скалы, принялся вытирать своего коня губкой, которую всегда держал в седельной сумке.
И вдруг ему послышался глухой, но довольно отчетливый звук, некий стук, идущий из ямы, и он зажег фонарь, чтобы осмотреть ее дно. Действительно, ритмичный звук шел именно из провала в камне. Он достал веревку, привязал ее к высохшему стволу акации, нависшему над провалом, и осторожно спустился на дно. Звук усилился, но Филипп не мог понять, чем он вызван. Время от времени он прерывался на несколько минут, а потом раздавался снова.
Решив выяснить, в чем дело, Филипп заглянул в отверстие и, дождавшись тишины, прокричал на арабском:
– Кто там?
Десмонд Гаррет замер, опустив руку, сжимавшую кирку, и напряг слух: возможно ли?
– Кто там? – вновь прозвучал знакомый голос.
– Филипп? – проговорил он вне себя от удивления и заорал изо всех сил: – Филипп, Филипп!
– Папа! – Голос, проникавший сквозь толщу земли, был глухим и искаженным, но узнаваемым.
Десмонд Гаррет закричал, пытаясь произносить слова внятно, чтобы наверняка быть услышанным:
– Филипп, это я, твой отец! Я закрыт в подземелье, которое заполняет песок. Тебе видно, что здесь происходит?
– Подожди! – Филипп медленно спустился в провал, нашел надежную точку опоры и зажег фонарь. Яма, в которой он находился, представляла собой естественную воронку, отчасти усовершенствованную человеком так, чтобы по гладкой поверхности ползла огромная масса песка. В отверстии, через которое сочился песок, оставалось пространство сантиметров в пятьдесят, оттуда проник отблеск костра, привлекший его внимание во мраке ночи, и раздавался голос отца.
– Песок поступает из большого резервуара! – закричал Филипп. – Я не в силах измерить его глубину, но я мог бы спуститься при помощи веревки через отверстие, откуда он течет.
– Какая длина у твоей веревки? – спросил отец.
– Около пятнадцати метров.
– Этого недостаточно. Один только коридор, ведущий в камеру, где я нахожусь, имеет в длину восемь метров.
– Я все-таки попытаюсь спуститься!
– Не делай этого, ради всего святого! Ты утонешь в песке.
– А как ты туда попал?
– Через долину Петры. Через большую гробницу в скале с коринфским портиком.
– Я смогу добраться до тебя оттуда?
– Нет, не получится. Придется одолеть целую реку песка, да потом ты и не сможешь двигаться: галерея заполнена на две трети!
– Проклятие! – воскликнул Филипп. – Должен же быть какой-то выход. Что у тебя есть с собой?
– Кирка, стальной лом и веревка. В моем положении все это бесполезно.
– А вот и нет, – возразил Филипп. – Послушай, мне пришла в голову одна мысль. Какая длина у твоей веревки?
– Примерно десять метров.
– Тогда привяжи к ней что-нибудь тяжелое. Например, лом. Кажется, я нашел способ спуститься.
– Будь осторожен! Если ты упадешь в песок, мы оба погибли.
– Не волнуйся, – ответил Филипп, – мы справимся.
Мысль вызволить отца из ловушки, в которую тот попался, как мышь в мышеловку, весьма взволновала его. Это будет реванш за все те загадки, которые ему пришлось разгадывать, за все испытания, выпавшие на его долю в поисках отца.
Он поднялся к жерлу провала, где привязал веревку к акации. Как он и думал, ствол ее оказался длиннее, чем ширина отверстия в основании ямы. Он выбрался наружу, к своей лошади, достал топор и начал рубить корни дерева. Филипп знал, что древесина акации – одна из самых прочных, но и представить себе не мог, насколько она прочна. Казалось, он рубит камень.
Он трудился изо всех сил, понимая, что жизнь отца зависит от нескольких минут промедления. Наконец последний корень был побежден и ствол диаметром сантиметров в двадцать упал на землю. Филипп двойной петлей закрепил на нем конец веревки, вторым концом обвязался вокруг пояса и, оттащив дерево вниз, положил его поперек отверстия в дне ямы. Обвязав рот платком и вставив в уши затычки, он начал спускаться вниз. Ощутив под ногами песок, Филипп пополз дальше на четвереньках, упираясь ладонями, чтобы не провалиться, и соскользнул вниз. Через нижнее отверстие он попал в галерею, ведущую в погребальную камеру; закрыл глаза и задержал дыхание, словно собирался нырнуть.
На него обрушился поток песка, и Филипп, задохнувшись, испытал острое чувство паники, но не выпустил веревки и выбрался на поверхность, сделав над собой огромное усилие. Песок забился в каждую щель, сердце в груди разрывалось, но, едва лишь вынырнув на поверхность и вдохнув воздух, он понял, что теперь все получится. Молодой человек спускался вниз, регулируя свое движение при помощи веревки, и через некоторое время почувствовал, что скорость песчаного потока уменьшилась. Он добрался почти до того места, где галерея переходила в подземную камеру, как вдруг почувствовал, что веревка натянулась и удерживает его. Филипп очистил лицо от песка, прежде чем открыть глаза, и увидел отца. Десмонд Гаррет стоял перед ним в четырех или пяти метрах. Песок уже затопил весь пол и доходил ему до пояса.
– Бросай! – закричал молодой человек.
Десмонд Гаррет метнул железный лом, к которому была привязана его веревка, и после двух бесплодных попыток Филиппу удалось скрепить оба конца.
– А теперь отправляемся наверх, – сказал он. – Завяжи рот платком, закрой глаза и заткни уши. Теперь начинается самое трудное: нужно пройти сквозь поток песка. Другого способа нет!
– Я следую за тобой, – ответил Десмонд Гаррет. – Вперед!
Филипп начал подниматься по веревке и без особых проблем добрался до песчаной реки. Задержав дыхание, он бросился в струю песка, падавшую на него всей своей тяжестью. Ему показалось, что сейчас у него сердце вот-вот разорвется от натуги и невозможности дышать, но он помнил, насколько долог был его путь, помнил о тысячах препятствий, которые ему пришлось преодолеть, и о человеке, с трудом карабкавшемся по веревке вслед за ним. Он чувствовал, что держит в руках собственную жизнь, и сжимал веревку из последних сил. Песок царапал голые руки, проникал под одежду, увеличивая вес, и мешал двигаться вперед. Но он точно высчитал высоту потока и каждый раз, перехватывая руки, знал, что преодолел еще двадцать сантиметров на пути к цели.
Вынырнув из песка в широкий верхний резервуар, он чуть не потерял сознание, сорвал платок с лица и несколько раз судорожно вдохнул. Кислород вернул жизненные силы и ясность рассудка. Филипп обернулся, продолжая карабкаться наверх, и закричал:
– Остановись перед потоком, отец! Слышишь меня? Не ныряй в поток!
– Я слышу тебя, – ответил тот.
– Хорошо! Подожди, пока я доберусь до поверхности, а потом прыгай, когда натяну веревку. Тогда я тоже смогу помочь тебе.
– Ладно, я подожду.
Филипп продолжил подъем и заметил, что верхняя часть резервуара теперь свободна от песка. На последнем участке он уперся ногами в голую стену, подпрыгнул и дотянулся до ствола акации, превосходно выполнившего свою задачу в качестве крепежа. Теперь он был на поверхности, и последние капли грозового дождя доставили ему огромное облегчение, а при виде звезд, блиставших в разрывах облаков, Филипп вспомнил прекраснейший стих, которым Данте завершил свой «Ад». Он обернулся к отверстию и дернул за веревку.
– Я поднимаюсь! – крикнул отец. И Филипп начал тащить изо всех сил, упираясь ногами в ствол акации. Вскоре он почувствовал, что отец преодолел опасное место, но продолжал тащить, помогая тому выбраться на поверхность. Увидев голову Десмонда Гаррета, показавшуюся в отверстии, он протянул ему руку, схватившись за которую отец выбрался наружу, на свежий ночной воздух, и встал перед сыном.
– Привет, отец! – спокойно сказал Филипп.
Десмонд Гаррет стряхнул песок с лица.
– Я рад тебя видеть, сын.
Филипп тысячу раз представлял себе их встречу и размышлял, что скажет отцу. Упрекнет за нелепое поведение? Обзовет мерзавцем за то, что вынужден был заниматься этой дурацкой игрой в прятки? Или же они пойдут врукопашную, а потом обнимутся, подобно Улиссу и Телемаху?
– Привет, отец! – Вот и все, что он смог выдавить из себя.
– Давай спустимся в долину, – предложил Десмонд Гаррет. – У меня в сумке есть галеты, соль и оливковое масло. Быть может, осталось даже немного виски.
– Но, отец, – возразил Филипп, – сейчас три часа ночи, не время ужинать.
– Как раз самое время. Я уничтожил шестую могилу, и теперь мы вместе. Ты ведь знаешь, о чем я, не так ли?
– Знаю, – произнес Филипп.
Дождь кончился, от земли поднимался душистый запах растений и влажной пыли, звезды ярко блестели в разрывах облаков.
– Собери немного хвороста, – попросил Десмонд, когда они спустились в долину. – Этот дождь смочил только поверхность земли. И разведи костер, если получится: поджарим хлеб.
– У меня тоже кое-что есть, – проговорил Филипп. И пошел за сумкой с одеждой, данной ему девушкой в Алеппо, чтобы переодеться. Он развел костер под скалистым навесом, и сучья, поначалу дымившиеся от сырости, наконец загорелись, затрещали, испуская легкий горьковатый аромат. Потом Филипп разложил на платке свои сокровища: мед, финики, печенье, фруктовый мармелад и орехи. Но на самом дне сумки пальцы его внезапно наткнулись на предмет, который он никак не ожидал там обнаружить.
Ошеломленный, Филипп вытащил его и повертел перед огнем, охватившим кучу хвороста.
– Боже, какое чудо! Но что это? – изумленно спросил отец.
– Пегас, венчающий башню.
Десмонд Гаррет восхищенно рассматривал изысканное украшение, изготовленное, вероятно, в эпоху позднего эллинизма или Римской империи. Крылатый конь с удивительными сапфировыми глазами стоял, подняв передние ноги, а маленькая башня под ним была изображена весьма реалистично, с сохранением рельефа кладки.
– А что он символизирует?
Филипп положил украшение на камень перед огнем и молча смотрел на него, словно зачарованный игрой отблесков на сверкающей поверхности, на анатомически точно отлитых мышцах маленького скакуна.
– Так что это? – снова спросил Десмонд.
– Это седьмая могила, отец. Последняя.
