Глава 9
На новых торговых путях
Более двух лет прошло со дня заключения князя Андрея большого на «казенках», в подземельях дворцовой церкви Благовещения. Было шестое ноября, с которого начинается ледостав на озерах и реках. Уже к утру начинала промерзать слюда в окнах государевых хором и оттаивала только ко второму завтраку, когда солнце в ноябрьские дня заглядывает в трапезную.
Иван Васильевич сидел за столом с дьяками Курицыным, Майко и с казначеем Ховриным. Государь медленно пил вино, слушая дьяка Курицына, и в задумчивости невольно следил, как утончался ледяной слой на светлеющей слюде.
– Неполадки, державный государь, у нас в торговле с султаном турским Баязетом, – сообщал Курицын. – Пишет тобе Менглы-Гирей, что кафинский и азовский турские паши сильничают над купцами нашими, хватают их вместе с их слугами и велят, яко рабам, тяжкие каменья и песок на собе носить на стройку крепости. Когда ж русские на сих тяжких работах разболятся, паши отбирают у них весь товар. Если купец выздоровеет, ему возвращают только половину его товара, остальное паши беззаконно берут собе, а если русский купец умрет, то весь его товар захватывает собе паша…
– Вот яз и запретил нашим купцам ходить на Азов и Кафу, – перебил дьяка государь. – Ныне же, когда нам надо через новые места к Очакову, в Турскую землю, свои пути пролагать и когда недруги наши – немцы, свеи, Литва с Польшей и Ганза войной нам грозят, у нас на Москве беда – обе казны погорели: и моя и княгини моей… Вот те и новый казенный приказ! – И, обернувшись к боярину Ховрину, добавил: – Сидишь вот ты, главный дьяк нового приказа, един, без рублей, яко воевода без полков…
– Истинно, – печально подтвердил боярин Ховрин, – посылал яз своих подьячих потери казны описать в кладовых-то; бают они, все злато и серебро расплавилось, жемчуга до черноты обгорели, алмазы совсем сожгло. Драгоценные же соболи, горностаи и куницы в прах обратились…
– Н-да-а, – молвил Иван Васильевич, – из богатеев-то мы враз нищими стали…
– Ништо, государь, – бодро произнес дьяк Курицын. – Войско-то у тобя сильней всех иноземных. И хлеба много, как у псковичей… Опять разбогатеем. Деньги – дело наживное.
– Улита едет, когда-то будет, – перебил дьяка Иван Васильевич, – а дорого-то яичко в Христов день…
– О, маловер еси ты, государь и друже мой державный, – с почтительной укоризной шутливо продолжал дьяк Курицын. – Забыл ты, государь, как в марте, четыре года назад, посылал в Югорскую землю к Печоре-реке своего знатного рудознатца Андрея Петрова и в помочь ему – немецких рудознатцев Виктора да Ивана с приставом Васильем Иванычем Болтиным. Забыл ты, как прошлый год был у нас новгородский промышленник, Сысой Левонтич, из посада Неноксы Двинской пятины, баил нам, что рудознатцы нашли серебряной руды много.
– Помню, – усмехнулся государь. – Токмо ведь руду-то возить надо, болванки для денег лить, а из тех болванок рубли рубить. Сие немало время возьмет, и сие дело – тоже «улита», а серебро вот уже третье лето к нам на Москву ползет…
– Неправо ты мыслишь, государь! – загорячился боярин Ховрин. – Не ближний путь ведь до Усть-Цильмы-то. Надобно от Москвы проехать до самого Студеного моря, к посаду Ненокса, куда не меньше тысячи и ста верст. Да от сего посада к Усть-Цильме без одной версты восемьсот верст.
– О сем яз и сказываю, – с раздражением оборвал своего казначея Иван Васильевич, – некогда нам ждать-то, когда нож у горла!..
– Не гневись, друже державный, – вмешался дьяк Курицын, – вспомни, как долго первый груз железа да меди к нам на Пушечный двор везли… А как конный гон и гон на ладьях наладили и стали нам каждый день посылать руду, то и мы на Москве стали ее тоже каждый день получать.
– Верно, верно! – добродушно рассмеялся Иван Васильевич. – Люблю яз разумные речи! А ведь и верно: все так, как вы оба, Федор Василич с Димитрием Володимирычем, баите… Лиха беда начало. Верю, ежели истинно много руды серебряной нашли, будут новые деньги у нас на Москве. Но мы, опричь сего, договорились еще с нашими купцами – сурожанами, кафинцами и с теми, которые торг ведут с китайцами, дабы они серебро в чужеземных странах для нас скупали, елико возможно, в слитках и в изделиях. Они плавают по Дону, по Сурожскому морю и потом на венецейских кораблях свои товары через Босфор и в разные дальние земли возят… Иные-то купцы товары свои возят по Волге и по морю Хвалынскому в басурманские земли: в Шемаху, в Ширван, а на верблюдах в Ургендж, Бухару, Афганистан, страну кизил-башей и через Индийское море на остров Ормузд. Прочтите для сего записки тверского купца Афанасия Никитина «Хождение за три моря». Писание сие вельми поучительно. Помнишь о нем, Федор Василич?
– Помню, государь. Наши гости-купцы записки его привезли из Смоленска, где Афанасий-то возвращаясь в Тверь, преставился… Опричь того, перечту яз и грецкие книги: походы царя Александра Македонского и книгу «Ана базис», сиречь поход десяти тысяч греков из Персии в Грецию… Мыслю, и там можно нешто полезное нам сыскать.
– Добре, добре, – заметил Иван Васильевич, – токмо не откладывайте сего, вборзе все делайте. Помни, Феденька, прожили мы с тобой много больше того, сколь жить нам остается…
– Успеем, государь! – воскликнул Курицын. – Князь Иван Юрьич, Димитрий Володимирыч и яз сам с сыновьями да с некоими из крестовых дьяков и подьячих все в строгой тайне содеем.
– Ты, Федор Василич, подумай с князем Патрикеевым и с нашими богатыми гостями – купцами-сурожанами и с другими об охране сухопутных и водных торговых караванных путей. Подумай, на какие пути сколько стражи из конников давать для караванных дорог и какое каждой снаряженье положить, сколько насадов и судовых воев давать на речные и морские караваны. Пусть еще дьяки с послами нашими постоянными торговые пути сухопутные наметят точно и укажут места, где на станах купцам отдыхать и какие заставы и градки им нужно поставить с крепкой приправой, с питьем и харчем для людей, с кормами для коней, волов, верблюдов и ослов.
– Добре, государь, обмыслено! – воскликнул боярин Ховрин. – Токмо прикажи все о путях сих торговых в великой тайне хранить. И записям о них быть токмо на руках у меня да у начальников каждой стражи. Дабы не успевали всякие косоглазые «бакшеи» о путях наших караванов узнавать для своих татарских разбойников.
– Крепко сказано, – усмехнулся Иван Васильевич.
– В мой огород камешек: не доверяй, мол, очень-то татарам… Знаю, не любишь ты своего толмача Абляз-Бакшея…
– Есть грех, государь, – сказал боярин Ховрин, – нет в его у меня веры. Так же не верил яз и денежнику твоему, Ивану Фрязину…
Постучали в дверь государевой трапезной, и вошел князь Иван Юрьевич Патрикеев.
– Будь здрав, государь, – печально произнес он. – Утресь затомился и, приняв святую схиму, преставился родной брат твой Андрей Василич, князь углицкий…
Иван Васильевич всплеснул руками и, упав на колени перед образами, завопил:
– Горько сие и тяжко мне пред людьми и Богом. Буду каяться и бить челом митрополиту Зосиме о прощении. Сам брат в муках своих повинен, зло он мыслил на Русь православную. Мои же прегрешения, ежели яз свершил их невольно, отпустит мне отец Зосима и замолит их пред Господом…
Иван Васильевич быстро поднялся с колен и, перекрестясь, сел за стол.
– Нельзя нам, – сказал он глухо, – прерывать сей часец тайную думу нашу о новых торговых путях, о продолжении войны с Литвой и о новых войнах со свеями и с Ганзой, сиречь со всеми городами венеденскими, с князем Плеттенбергом, архиепископом рижским, который во главе их… Сии злые наши вороги ждать нас не будут. Нам же упредить нужно, ударить там, где не им, а нам выгодно…
В новом же тысяча четыреста девяносто четвертом году, января семнадцатого прибыли из Литвы послы от великого князя Александра Казимировича бить челом о заключении вечного мира и о брачном договоре литовского великого князя с княжной Еленой Ивановной, старшей дочерью государя Ивана Васильевича.
Членами литовского посольства были: пан Войтех Янович Клочко, хорунжий и наместник утенский, два великих посла – пан Петр Янович Монтигердович, воевода прокский, и пан Станислав Янович Гезгайло, староста жмудьский, да писарь посольства Федор Григорьев.
Государь Иван Васильевич, подумав думу с дьяком Курицыным, с князем Патрикеевым и с князем Семеном Ивановичем Ряполовским, назначил послам особо торжественный прием в Малой Грановитой палате января девятнадцатого, незадолго до обеда.
В передней были уже все знатные московские бояре в богатых шубах, и государева стража в золоченых кольчугах стояла вокруг трона и вдоль стен, сверкая драгоценными самоцветами на ножнах своих сабель и кинжалов.
Когда послы в сопровождении своих московских приставов – двух братьев, князей Телепень-Оболенских, двух братьев Заболотских и с двадцатью боярскими детьми в праздничном военном снаряжении вошли в переднюю, князь Иван Юрьевич, как всегда на таких приемах, быстро вышел послам навстречу и громко произнес:
– Будьте здравы, ясновельможны паны!..
При этом приветствии вся государева стража единым взмахом выхватила с булатным лязгом сверкающие сабли и так же разом вложила их опять в ножны. Вдруг громко заиграли медные трубы. Это показался в дверях государь Иван Васильевич, сопровождаемый сыном своим Юрием Ивановичем, внуком Димитрием, а также дьяком Курицыным и князем Семеном Ивановичем Ряполовским. Трубы смолкли, и вся государева стража взяла к ноге свои копья и замерла неподвижно.
Все это было так красиво и произведено с такой военной выправкой, что у взволнованных зрителей пробежала дрожь по телу.
Послы переглянулись, и каждый из них, по польскому обычаю, опустился на одно колено перед могучим русским государем.
После взаимных дружеских приветствий пан Петр Монтигердович передал дьяку Федору Курицыну верительные грамоты, подписанные великим князем литовским шестого ноября тысяча четыреста девяносто третьего года.
– Великий князь наш Александр уже однажды посылал к тобе своих послов Андрея Олехновича и Войтеха Яновича, – начал пан Петр, – о том, что шкоды деются нашему княжеству великому литовскому от тобя и ты бы те шкоды оправил, если хочешь с нами жить в мире.
Пан Станислав добавил:
– Великий князь Александр говорит: «Если ты никогда не хотел с нами «нежитья» и если ты с нами хотел пожитья доброго, мы речи о том в твоем ответе гораздо вразумели».
– Яз токмо того и хочу, – ответил послам Иван Васильевич, – чтобы никаких шкод у нас не было, а токмо вечная приязнь.
Пан Петр продолжал:
– «Если ты хочешь доброго пожитья, то и мы хотим с тобой житья и любви и оставить в силе тот договор, который отец еще твой подписал с моим отцом, и какие городы принадлежали тогда Литве – остались бы за Литвою, а какие городы принадлежали твоему деду и твоему отцу – остались бы и ныне за Москвой. А ежели так будет, то рука врага на нас не поднимется и кровь христианская не будет литься, а будет меж нами дружба и доброе пожитье и вечная приязнь».
К государю подошел дворецкий и громко доложил ему, что обед в большой трапезной избе собран.
Иван Васильевич поднялся со своего трона, сделанного из точеных слоновых бивней, и сказал послам дружелюбно:
– Ответы свои брату моему Александру, великому князю литовскому, дам яз через три дни, а сей часец прошу пожаловать всех в трапезную к моему столу, где изопьем мы чаши о здравии литовского государя.
После торжественного обеда со многими речами государь отбыл в свои покои, а на подворье к великим литовским послам отправил: к пану Петру – князя Василья Васильевича Телепню-Оболенского, Лобана Григорьевича Заболотского и десять детей боярских с угощением из лучших иноземных вин в серебряных жбанах, русских медов стоялых и знаменитой польской «старки», а к пану Станиславу с таким же угощением отправил князя Федора Васильевича Телепню-Оболенского и Асанчука Григорьевича Заболотского с десятью же боярскими детьми.
В понедельник, двадцатого января, паны Петр и Станислав прислали к князю Ивану Юрьевичу Патрикееву Войтеха Яновича Клочко с посольским писарем Федором Григорьевым.
Пан Войтех Янович сказал князю Патрикееву:
– Панове наши Петр и Станислав хотят узнать, когда панам можно быть у великой княгини и у дочери великого князя и как бы им поговорить о сватовстве, о дружбе и о докончанье обоих великих князей на вечный мир. Хотят Панове также говорить и видеться с самим князем Иваном Юрьевичем.
Князь Иван Юрьевич Патрикеев отвечал посланцу:
– Наш великий князь Иван Васильевич хочет любви и доброго пожитья. О сватовстве же говорить будет, когда состоится меж государей сия дружба и докончанье, и тогда будут паны Петр и Станислав у нашей великой княгини. Если же паны Петр и Станислав хотят со мной говорить, то и яз тоже хочу с ними видеться и говорить, когда для того наступит время.
Двадцать третьего января, в четверг, велел великий князь Иван Васильевич быть послам у него на дворе. Выслал он к ним князя Василия Патрикеева и князя Семена Ряполовского, казначея своего Димитрия Ховрина да дьяков – Федора Курицына и Андрея Майко.
Послы пришли незамедлительно в переднюю государя. Князь Василий Патрикеев сказал послам:
– Мы хотим любви и докончанья.
Вышел на середину комнаты князь Семен Ряполовский и, поклонившись послам, сказал:
– Мы хотим докончанья, как было при предках наших Семене Ивановиче и Иване Ивановиче и при их прадеде, великом князе Ольгерде.
Пан Петр спросил:
– Почему же не хочет великий князь Иван сохранить договор отца своего Василия?
Князь Василий Патрикеев отвечал:
– Невзгоды принудили тогда наших государей Василь Василича и его отца Василь Димитрича договора те подписать.
После этого стал пан Петр говорить о Новгороде и новгородских доходах, которые теперь собирает князь Иван Васильевич, и напомнил также о Пскове и Твери.
Василий Иванович Патрикеев вместе с Семеном Ивановичем Ряполовским, выслушав все эти речи, пошли к государю и передали ему пожелания литовского великого князя. Подумав обо всем, государь велел сказать литовским послам:
– Как государь ваш с вами наказал, как меж государей пригоже, так делу и быть.
Услышав это, пан Петр сказал:
– Наш государь молвил так: пошлины, которые издавна шли великому князю литовскому от Новагорода, новгородских волостей, от Пскова и от Твери, то он уступает вашему государю Ивану Василичу. Но те города и волости, как Вязьма, Мещевск, Серпейск, Мосальск, Опаков и иные, которые наш король давал еще нашим князьям, князю Федору Воротынскому и его сыну Семену Федорычу, когда они служили ему, города те должны быть возвращены нам, иначе согласию меж нами не быть. Ныне князь Семен и Петр у вас в Ярославле в заточенье томятся.
И бояре пошли опять к государю передать слова литовских послов, и больше в тот день речей не было.
Через день, в субботу, двадцать пятого января послы пришли опять на двор великого князя и вели беседу с князем Василием Патрикеевым.
И сказал им Василий Иванович:
– Прошлый раз говорили вы, что государь ваш уступает нам доходы с Новагорода, Пскова и Твери, но ведь Божьей милостью сии городы исстари вотчина наша, зачем же ему нам их уступать? А мы хотим, чтоб наш государь, Иван Василич, и ваш государь, как прадеды наши, были в дружбе и согласии, и отдал бы он то, что было нашим. Мы не просим Смоленска и Брянска, а хотим дружбы и согласия на том, чем мы ныне, по Божьей милости, владеем и оставляем вашему, чем он ныне владеет.
На это пан Петр ответил:
– Нам государь наш не приказал инако деять, опричь того, цо мы вам уже молвили.
На этом переговоры оборвались, и князь Патрикеев отпустил послов.
В воскресенье послы были приглашены на обед к Патрикееву, князю Ивану Юрьевичу, но на обеде никаких речей о договоре и сватовстве не было.
В понедельник, двадцать седьмого января, государь приказал дьяку Курицыну пойти на посольский двор и говорить с литовскими послами от имени князя Ивана Юрьевича.
Курицын прибыл к послам с дьяком Майко и со своим подьячим Алексеем Щекиным и сказал:
– Князь Иван Юрьич прислал нас до вашей милости и велел вам передать: «Будьте здоровы, панове Петр и Станислав. Прислали вы к нам пана Войтеха и Федка-писаря, дабы узнать, когда можно с князем видеться и говорить, и спрашивали, можно ли быть у великой княгини. И князь Патрикеев дал тогда свой ответ, а ныне извещает вас, что пришло время для встречи и некиих разговоров».
Послы поблагодарили и сказали:
– Ваш государь хотел, дабы наш великий князь Александр прислал для «некиих переговоров» великих послов, и сии послы суть пан Петр и пан Станислав, и «на то верющие грамоты» у них.
Провожая до крыльца Курицына, пан Войтех Янович спросил:
– Когда и где могут встретить наши великие послы князя Ивана Юрьича?
Курицын ответил:
– Иван Юрьич приказал: как хотят великие послы – у него али на государевом дворе.
И пригласил Курицын по поручению князей Патрикеевых послов на обед к Семену Ивановичу Ряполовскому.
Послы поблагодарили, и пан Петр сказал:
– А где видеться с князем Иваном Юрьичем, о том пришлем ответ с нашим писарем Федором Григорьевым.
Во вторник, двадцать восьмого января, князь Иван Юрьевич сказал пришедшему к нему писарю Федору Григорьеву:
– Передай великим панам мой ответ: «Хотели вы быть у великой княгини, и ныне вам быть у нее». Передай, что прийти им надобно прямо в хоромы государыни, где яз их встречу, днесь перед обедом. Иди с Богом!
В указанное время великие послы пан Петр и пан Станислав со многими подарками от великого князя литовского были встречены князем Иваном Юрьевичем Патрикеевым и проведены в покои государыни, где принимали их одновременно государь Иван Васильевич и княгиня его Софья Фоминична. Послы передали им поклоны от Александра Казимировича и поднесли подарки.
От государя и государыни правил поклоны великому князю литовскому и испрашивал о его здоровье дядя государыни, князь Димитрий Раль-Палеолог. Он же расспрашивал и о здоровье послов. И когда послы вышли после приема, пристав боярин Берсень Никитич Беклемишев сказал пану Петру:
– Если пан хочет видеть князя Ивана Юрьича, то он вот здесь, в другой горнице.
– А дщерь великого князя днесь мы увидим? – спросил его пан Петр.
– А дщери днесь, ясновельможный пан, видеть не можно, – ответил боярин Берсень.
В другой горнице встретили послов ожидавшие их там князь Патрикеев с сыном Василием Косым и с зятем Ряполовским; были тут и дьяк посольского приказа Курицын и дьяк того же приказа Майко.
Снова начались переговоры о дружбе и вечном мире. Пан Петр говорил о Вязьме «для-ради» дружбы и родственных связей.
– Ино дело вяземские князья, которые в Москве служат, – продолжал он, – служили бы Москве с вотчинами, а те пригороды и волости, что служат Литве, служили бы Литве со своими вотчинами, а когда будет между князьями готово докончанье, они установят, за кем была в старину Вязьма. А те города и волости, что тянут к Смоленску, то были бы к Литве.
В ответ на это Иван Юрьевич спросил: а как быть с пригородами и волостями смоленскими – Серпейском, Мосальском, Мещевском и Опаковом, которые ныне в руках московского князя? И послы обещали дать именные списки о всех спорных городах и волостях. На этом они согласились и разошлись.
В среду, двадцать девятого января, князь Патрикеев послал дьяка Майко к литовским послам за обещанным списком городов, которые послы согласились уступить Москве. Послы прислали список со своим писарем Федором Григорьевым на двор великого князя. В списке были поименованы шестьдесят семь городов и волостей смоленских и вяземских, в том числе Вязьма, Мосальск, Серпейск, Серенск, Перемышль, Мещевск, Любутск и Опаков.
Князь Патрикеев взял список и обещал передать его в тот же день государю Ивану Васильевичу для рассмотрения.
* * *
В следующие дни – четверг, пятницу и субботу послы снова приходили на государев двор говорить с его боярами о разделе между княжествами литовским и московским тех же городов Смоленщины и Вязьмы и наконец согласились на том, что Вязьма отходит целиком, с пригородами и волостями, к великому князю московскому и в договоре о вечном мире ее запишут. Потом зашли споры о Мосальске, Мещевске и Любутске. Литовские великие послы долго не соглашались писать в договоре эти города на стороне Москвы, но в конце концов согласились, оставив только Любутск за Литвой.
– А коли великому князю московскому будет нужен Любутск, то уступит Любутск наш государь своему тестю, – сказал пан Петр, а рубежи с Новымгородом, Псковом и Литвою остаются прежние.
Когда споры закончились, пан Петр сказал:
– Бог дал, кончили мы в любви и приязни все споры меж собой о наших рубежах и доходах, ныне будем говорить о сватовстве.
И князь Иван Юрьевич ответил:
– Назавтра, в неделю, второго февраля, быть вам, Панове, у великого государя нашего с верющими грамотами от вашего великого князя Александра.
Утром, до поздней обедни второго февраля принимал государь Иван Васильевич великих послов литовских. Пан Петр на торжественном приеме в передней государя вручил дьяку Курицыну свои верительные грамоты и в пышной речи, обращенной к Ивану Васильевичу от имени великого князя литовского, попросил руки княжны Елены Ивановны, сказав:
– «Мы, Александр, Божьей милостью великий князь литовский, ныне приняли в согласии и сердечной приязни докончанье о рубежах, о взаимопомощи, о хождении наших купцов в Москву и обратно без препон и зацепок, о дружбе и хотим еще лепшего с тобой пожитья, ежели будет на то Божья воля. Прошу дать за нас дочку свою, дабы в вечной приязни и в кровном союзе с тобой были ныне и навеки».
Великий князь Иван Васильевич, поднявшись с трона, отвечал сам:
– И мы, с Божьей волей, хотим того же с вашим государем. Прошу вас всех сегодня ко мне на вечернюю трапезу.
* * *
В среду, пятого февраля, послы были в хоромах у великого князя Ивана Васильевича, князья Василий Патрикеев, Семен Ряполовский и Димитрий Ховрин выходили к послам и просили прочесть черновик договора и, заслушав его, похвалили и велели писать начисто.
Следом за ними послал Иван Васильевич князя Ивана Юрьевича к послам с тем, чтобы включить в этот договор условие: «великой княжны Елены Ивановны к рымскому закону не нудить и не неволить в греческом законе».
И великий посол Петр ответил:
– Неволи той не будет, ручаемся за то нашими головами. Приписку сию к докончанию изделаем.
Выслушав послов, бояре пошли к государю и передали ему, что приписку эту послы приняли.
Тогда Иван Васильевич приказал князю Ивану Юрьевичу пойти к послам и сказать от его имени:
– Коли говорите, что государь ваш неволи не хочет учинить моей дочери в греческом законе, то мы, с Божьей волей, хотим за него дочку свою отдать, а будете завтра у великой княгини, да тут и княжну Олену увидите, а как увидите княжну, то заутре ж и обручение будет.
И послы поблагодарили государя и удалились к себе на подворье.
В четверг, шестого февраля, великие послы литовские прибыли на двор государыни Софьи Фоминичны и пошли к ней в Набережную палату, где она обычно принимала послов. Княжна Елена стояла возле матери.
Пан Станислав передал поклон великой княжне Елене от великого князя литовского Александра и подал подарки от себя, а в ответ Елена Ивановна велела окольничему спросить о здоровье послов.
Затем послы были проведены в другую горницу, куда великий князь прислал к ним боярина Димитрия Ховрина.
Увидев его, послы обратились к Ховрину с вопросом:
– Вчера ваши бояре нам говорили, что ныне же после смотрин и обручению быти. Мы ждем, когда нас пригласят на обручение.
Боярин Ховрин поспешил передать государю слова послов, великий государь, сев между женой и дочерью, велел позвать бояр ближних и знатных, послал за священниками и пригласил к себе великих послов литовских.
Вместо великого князя Александра обручался с княжной Еленой Ивановной великий посол Станислав Янович Гезгайло. Он обменялся с ней нательными крестами на золотых цепочках и обручальными перстнями.
После окончания обряда послы отбыли к себе на подворье.
Тринадцатого февраля великие послы литовские покинули Москву. Они получили договор о дружбе и рубежах с великим князем московским и образец грамоты о греческом законе для Елены Ивановны, на которых должен целовать крест великий князь литовский. Послы получили богатые дары от государя, от государыни и от Елены Ивановны, и боярин Берсень Никитич Беклемишев назначен был к ним приставом до литовских рубежей.
Вслед за послами девятого марта того же года государь послал в Литву своих родственников – князя Василия Ивановича Косого-Патрикеева и князя Семена Ивановича Ряполовского с дьяком Курицыным и Михаилом Степановичем Кляпиком-Яропкиным, в сопровождении пятнадцати военных дворян-помещиков из детей боярских, для присутствия их при крестоцеловании Александра Литовского и для получения утвержденной грамоты «о свободе исповедания греческого закона Еленой Ивановной».
Это посольство возвратилось в Москву девятого июня с подписанным договором. Грамоту великий князь Александр подписал, но вставил целую новую строку: «а коли похочет своею волею приступить к нашему римскому закону, то ей в том воля».
Русские послы не приняли такую грамоту, и великий князь Александр пообещал прислать грамоту с другим посольством к государю Ивану Васильевичу.
Тринадцатого августа прибыл в Москву посол Ян Лютовар Хребтович, чтобы вести переговоры о сватовстве. Он опять привез ту же грамоту, где была строка о римском законе.
Иван Лютовар от имени своего государя сказал Димитрию Ховрину, который был выслан к нему Иваном Васильевичем для переговоров:
– Наш государь чаял, что великий государь Иван Васильевич полюбит эту строку!
Ховрин передал слова эти Ивану Васильевичу, а тот велел сказать Ивану Лютовару:
– Коли государь ваш не даст нам той грамоты, образец которой мы давали вашим великим послам Петру и Станиславу, и нам нельзя дать за него своей дочери.
Лютовар отбыл из Москвы, обязавшись передать волю государя Ивана Васильевича своему великому князю Александру.
Шестнадцатого августа, на другой день после праздника Успения, когда дьяк Курицын делал государю свой обычный утренний доклад, постучал в дверь дворецкий и сказал:
– Прости, государь, за невольную помеху…
– Вестники?
– Вестники не вестники, как и назвать-то их не ведаю… Пришли вельми долгим путем на Москву из Каяньской земли старики карелы от рыбаков с озера Улео… Хотят они тобе челом бить о свейских обидах, защиты твоей искать…
Иван Васильевич нахмурил было брови, но потом усмехнулся.
– Вишь, Федор Василич, – молвил государь, – как Бог сих людей ко времю послал к нам. Мы тут думали-гадали, чем бы задрать свеев, с чего войну с ними начать, ан…
– Ан, – подхватил Курицын, – о сем сами свеи позаботились.
Государь, одобрительно кивнув дьяку, обратился к дворецкому:
– Зови сюды своих стариков-то.
Дворецкий приотворил дверь, и в нее сразу, толкаясь, ввалилось человек семь мужиков в вонючих от рыбы оленьих малицах, мехом внутрь, накрытых поверх нагольной стороны толстыми цветистыми рубахами в виде длинных балахонов.
Приблизившись к государю, они враз брякнулись на колени, и старший из них заговорил часто и торопливо по-карельски, непрерывно кланяясь:
– Княже Иване, челом тобе бьем на злодеев наших, на свеев. Свей – злой ворог. Лодки наши отымат, рыбу собе берет, избы зорит и жжет, людей бьет и сечет, а парубков да девок в полон уводит, олешков наших режет и жрет, как волк. Не видать нам света Божьего от горя и слез.
Неожиданно переводчик пал ничком и стал выкликать под общий невнятный гул голосов:
– Помогни нам, княже, наиглавный наш Старик! Дай свет видеть каянцам… Прогони от нас ворогов-свеев…
– Добре, – громко произнес Иван Васильевич, – пошлю яз вам свою помочь, братьев Ушатых, князей-воевод с их полками.
И, обратясь к вошедшему, как всегда, без доклада Ивану Юрьевичу Патрикееву, государь сказал:
– Иване Юрьич, свеи напали на сих вот… Зорят их рыбные промыслы и деревни… Прикажи от моего имени князьям Ушатым, взяв полки, идти в Каяньскую землю, наказать свеев и прогнать их вон. Сих же каяньских мужей пусть князья Ушатые с собой возьмут: они им наикраткий путь укажут к озеру Улео… Да скажи князьям-то, пусть принимают их, как друзей моих…
За время девятидесятых годов Иван Васильевич стал замечать, как с развитием русской торговли растут все больше и больше всякие препятствия для русских купцов со стороны Венденского союза городов, входящего в состав Ганзы, а также со стороны Швеции.
Особенно это сказалось ко времени окончания мирных договоров с русскими (у Ливонского ордена – в 1494 году, у Швеции – в 1496 году). Государь Иван Васильевич, предвидя неизбежность войны с ливонцами и немцами, а также и со Швецией, не был захвачен врасплох. Он быстро понял новую обстановку в торговых отношениях на Западе и Северо-Западе, отыскав общие интересы с Данией, которая в XV веке усиленно продолжала борьбу с Ганзой и Швецией за господство на Варяжском море. Уже в тысяча четыреста девяносто третьем году он заключил с королем датским Гансом военный договор о совместном одновременном нападении на Швецию с суши и с моря, а также заключил и торговое соглашение против Ганзы и Швеции.
Договор с Данией начинался следующими словами:
«Во имя Св. Троицы!
По воле Божьей и нашей любви.
Мы, Божьей милостью герцог Датский, Холсаский, Стормаркский и Дитмаркский, родом из Дальменхорста, графства Ольденборг, заключаем договор о дружбе и вечном союзе со знаменитейшим и могущественным русским властителем Иоанном, императором всея Руси, великим князем Владимирским, Московским, Новгородским, Плесковским, Тверским, Югорским, Вятским, Пермским, Булгарским и прочими».
Шестнадцатого сентября прибыло в Москву посольство от Ганзы в составе ратмана ревельского, его помощника, а также и ратмана дерптского.
Второго октября послы представились великому князю. Они сначала передали ему поклон от семидесяти трех городов, «по сию и по ту сторону моря лежащих», затем стали излагать жалобы городов по восемнадцати пунктам.
Главным образом они жаловались на разные новизны московского государя против старинных правил и обычаев в торговле с Ганзой и на разные ограничения в торговле солью, медом, воском и мехами. Жаловались на новгородских наместников, которые сажают немцев в тюрьмы и отнимают у них товар, а письма городов к великому князю скрывают, и, наконец, жаловались на ограбление судна, выброшенного бурей на берег у Нарвы, и на всякие обиды, причиненные самим послам на пути их следования по Русской земле в Москву…
Послы поднесли великому князю подарки от имени всех городов: три тюка английского сукна. Ревельский ратман от себя подарил два серебряных вызолоченных кубка, ом вина и ящик конфет; его помощник подарил английкое сукно, зеркало и десять корзин винных ягод; дерптский ратман подарил скарлатное сукно, ом вина и пять лисфунтов фиников.
Великий князь отдарил послов: дал им двух овец, двадцать кур, две бочки меду, осетра и лосося. Кроме того, каждому послу государь дал по десятку сороков собольих шкурок и пригласил их к себе на обед.
Через два дня пришел к послам дьяк Курицын с боярином Ховриным и высказал жалобы со стороны великого князя на ограбления и убийства русских купцов и послов. Послы ответили, что они не имеют полномочий решать эти дела, но уверены, что удовлетворение за это будет дано.
В этот же день государь принял еще раз послов у себя и сказал, что велит своим новгородским наместникам обсудить предложения послов, и они дадут всему исправу. Государь пообещал дать послам на дорогу приставов и с этим отпустил их.
Только в конце октября послы выехали из Москвы, но уже под Москвой, в Бронницах, ревельские послы были арестованы, а по доставке их в Новгород посажены в тюрьму. Здесь дерптский посол, оставшийся на свободе, узнал, что пятого ноября все ганзейцы, жившие на немецком дворе, уроженцы городов Любека, Гамбурга, Грефсвальда, Люнебурга, Мюнстера, Дортмунда, Броксенфельда, Унны, Дюисбурга, Эйбека, Дюерштадта, Ревеля и Дерпта, были арестованы нарочно присланными сюда из Москвы государевыми дьяками Василием Жуком и Данилой Мамыревым. Находившиеся на немецком дворе немецкие товары, а также все церковные вещи взяты на государя, и ворота немецкого двора заперты на замок.
Ноября четырнадцатого от великого князя литовского неожиданно прибыл в Москву писарь Адам Якубович. Он привез подписанную князем Александром долгожданную грамоту о греческом законе без всяких оговорок и выразил пожелания прислать посольство за Еленой Ивановной к Рождеству.
На это сам Иван Васильевич без посредника и толмача отвечал писарю Адаму Якубовичу:
– Вельми добре, ежели панове к нам по нашу дочерь прибудут на Рождество Христово, дабы нашей дочери Бог дал быть у великого князя Александра за неделю до великого заговенья, до масленой…
Богато одарив посла, государь милостиво отпустил его восвояси.
По разным причинам послы литовские прибыли в Москву за Еленой Ивановной не на Рождество, как просил государь, а шестого января, на Крещенье.
Во главе посольства были пан виленский и наместник гродненский, князь Александр Юрьевич Ольшанский с сыном Станиславом, пан трокский и наместник полоцкий Ян Юрьевич Заберезенский, наместник бряславский пан Юрий Зиновьевич, а с ними лях Киргей из Волынской земли, да Сенька Епимахов, да Дермлинг, коморник великого князя. И были послы у великого князя после праздника Крещенья, восьмого, в среду.
Прием был торжественный. Князь Ольшанский подал верительную грамоту, а пан Заберезинский правил поклоны от великого князя литовского Александра детям великого князя и внуку его Димитрию, да и всем им подарки привез.
После приема у Ивана Васильевича послы были приняты великой княгиней Софьей Фоминичной.
Князь Ольшанский правил поклоны от князя Александра, а пан Ян великой княжне Елене Ивановне подарки от себя дарил. И в тот же день пили и ели у великого князя, а приставом был у них Федор Степанович Яропкин.
В воскресенье, одиннадцатого января, послы были вновь на приеме у Ивана Васильевича, и государь говорил им речь сам:
– Князь Александр и Ян! Яз слышал, что вы говорили мне от лица вашего великого князя, а моего зятя. Он захотел иметь со мной любовь и прочную дружбу, и дочку бы ему яз свою отдал, и даже лист свой нам прислал он, подтвержденный за печатью, что не будет нудить жену свою к рымскому закону, а будет она держать свой греческий закон. И мы, с Божьей волей, то дело с ним и делали и дочку свою за него даем. И вы от нас молвите брату моему и зятю: на чем он нам молвил и лист свой дал, на том бы и стоял, чтобы нашей дщери никоторыми делы к рымскому закону не нудил, а похочет наша дочь приступити к рымскому закону, и мы своей дочери на то воли не даем, а князь бы великий Александр на то ей воли не давал, чтоб меж нас про то любовь и прочная дружба не рушилась. Да скажите зятю моему, когда дочерь наша будет за ним, то он бы нашу дочерь любил и жаловал, доржал бы ее так, как Бог указал мужу жену свою доржать. Да еще скажите, чтобы нас для-ради велел бы поставить своей великой княгине церковь нашего греческого закона у ее хором, чтоб ей близко к церкви ходить, и передайте от нас вашему бискупу и панам вашей рады, чтобы они так внушали вашему князю Александру, и тот бы нашу дочерь жаловал, а меж нас было бы братство и любовь, прочная дружба, доколи Бог даст.
В ответ на эту речь князь Ольшанский упал к ногам Елены Ивановны, а за ним и все посольство, воскликнув:
– Падам до ног ясновельможной пани и просим ее любить и жаловать нашего великого князя Александра.
Взволнованная Елена Ивановна хотела что-то сказать, но только всхлипнула и заплакала.
Иван Васильевич поспешно спросил посла:
– Хочу яз увидеть того, кому навеки отдаю дорогое дитя свое.
– Государь, – ответил князь Ольшанский, – мы привезли с собой лик великого князя литовского, писанный на тонкой кипарисовой доске.
И, раскрыв резной кипарисовый складень, показал в нем лик великого князя Александра.
Взглянув на него, государь увидел красивого, еще безусого юношу.
– Настоящий королевич! – воскликнул он.
Затем, передавая изображение князя Александра своей дочери, государь попытался ободрить ее и рассеять печаль невеселой шутливостью:
– Да глянь ты на него, Оленушка. Такой молодой, а уж великий князь… Лик сей мы собе на Москве оставим, сам же он тобя в Литве ждет, навек твоим милым другом будет…
Государь подошел к Елене, обнял ее, показывая ей жениха, подвел к матери. Потом взял из рук дочери доску и передал ее Софье Фоминичне, молвив дрогнувшим голосом:
– Погляди и ты, матерь, на зятя своего…
Софья Фоминична заплакала, а государь поцеловал дочь, прощаясь с ней, и благословил ее. Послы литовские снова преклонили колена пред венценосными родителями невесты и, почтительно поцеловав им руки, отбыли к себе на посольский двор.
Вечером того же дня пригласил Иван Васильевич все посольство к себе к столу, а после стола посылал своих бояр поить послов на их подворье.
В понедельник послы были у великого князя, но принимали их сын боярский Борис Васильевич Кутузов и дьяк Курицын.
Государь велел спросить:
– Кто будет венчать великого князя?
– Великого князя, – ответил пан Ольшанский, – будет венчать наш бискуп, а великую княжну будет венчать митрополит, а не будет митрополита, то владыка.
В подтверждение этих слов князь Ольшанский дал грамоту от великого князя литовского на имя Ивана Васильевича.
Боярин Кутузов воспользовался случаем и напомнил о просьбе государя прислать к нему жену Федора Ивановича Бельского, а дьяк Курицын напомнил об обещании прислать в Москву мать князя Михаила вяземского и его детей.
Князь Ольшанский обещал передать эти поручения великому князю Александру.
– Государь наш, великий князь Иван Василич, – сказал в заключение дьяк Курицын, – просил передать вам, что завтра, во вторник, он будет с семейством в храме и приглашает вас тоже быть у обедни. После обедни хочет он проститься с дочерью и с вами, панове ясновельможные.
Послы поблагодарили государя и отбыли к себе на посольское подворье.
На другой день, января тринадцатого, во вторник, послы, придя во храм Успенья Пречистые Богородицы, застали там государя, государыню, сноху их, великую княгиню Елену Стефановну, дочь-невесту Елену Ивановну, других государевых детей, а также всех ближних родственников и бояр. Торжественную обедню служил сам вновь поставленный митрополит Симон.
Великолепная, блистательно яркая роспись храма и благолепное пение мощного хора, красивые, величавые переходы митрополита по храму – одного или совместно со всем духовенством в праздничных облачениях – произвели на послов сильное впечатление, и они не заметили, как обедня отошла.
Государь, поговорив с митрополитом и получив от него благословение, отошел к правым наружным дверям собора, подозвал послов к себе и громко повторил им еще раз все сказанное им ранее для великого князя литовского – обо всех условиях вечного мира и о свободе для Елены исповедовать греческий закон.
В заключение государь сказал послам:
– На чем он нам молвил и лист свой отдал, на том бы и стоял и княжну бы жаловал, да и о церкви закона греческого не забывал… Поезжайте днесь же с Богом в Вильну, днесь же поедет и невеста великого князя. О том же, каким вам ехать путем, и весь порядок дорожный вам, ясновельможным панам, будет указывать мой пристав при вас, боярин Федор Степаныч Яропкин, и слуги его с почетной стражей для личной вашей охраны. Великую княжну Елену будет сопровождать ее дьяк и казначей Василь Григорьич Кулешин и две тысячи провожатых из родни, слуг, почетной стражи из детей боярских и их холопов…
Закончив беседу с послами, государь проводил дочь свою с великой княгиней, со снохой и младшими детьми до тапканы, стоявшей у церковной паперти. Проводив дочь, государь возвратился на паперть и, подав руки послам, просил их передать поклон великому князю от себя и своей супруги, а от всех детей – челобитье, и на том и отпустил их в путь.
Послы выехали из Москвы еще до обеда, а великая княжна Елена Ивановна выехала позже, в три часа дня. Выехав из Кремля вместе со снохой и своей матерью в одной колымаге на полозьях, она переехала Троицким мостом в Занеглименье, а оттуда к Воздвиженью и Арбату, потом переехала другой мост через Москву-реку и остановилась в слободе Дорогомилово, где ее ожидали литовские послы. Брат ее, князь Василий, с матерью и со снохой обедали вместе, пригласив к себе послов, а княжна Елена Ивановна обедала у себя одна.
В среду литовские послы опять выехали вперед с московским приставом и почетной стражей, а Елена Ивановна пробыла всю среду в Дорогомилове.
Она печально ходила вдоль берега Москвы-реки, любуясь в последний раз Москвой, в которой родилась и прожила целых двадцать лет. Иногда слезы навертывались у нее на глаза, и она беспомощно спрашивала:
– Неужель яз более не увижу Москву, храмов сих Божьих и всех вас, таких близких сердцу моему?
Обе княгини – мать Софья Фоминична и сноха Елена Стефановна – ничего не отвечали ей, а только плакали, приговаривая:
– Разумеем, голубка, тоску твою…
В эту последнюю ночь, со среды на четверг, перед отъездом Елены Ивановны в Литву Иван Васильевич оставался в Москве один в своих хоромах. Не спит он. Тяжка и горька ему разлука с дочкой.
– Оленушка, доченька моя милая! Яко Авраам, яз сам отдаю тобя в жертву Руси святой!.. Господи, помоги мне в муках моих… Господи!..
Дрожащими руками берет он масляную лампаду, будит Саввушку и велит среди ночи подать себе колымагу и мчится в Дорогомилово…
Уже светает, и в позднем рассвете где-то за домами еще сонных улиц медленно багровеет и разгорается небо. Густой белой бахромой висит на кустах бузины и на плакучих березах иней. Вот на крестах церквей уже поблескивают розоватые отсветы. Светлей и светлей становится небо, ясней и ясней видать все на улицах… Вдруг брызнуло с неба сверкающим золотом, и заиграло оно по всем горам и пригоркам Подмосковья. Кони мчат быстро. Полозья возка взвизгивают по крепкому снегу. Вот и Москва-река. Загрохотал по настилу моста возок. Сзади общим гулом гудят московские колокола, и четко вызванивают впереди за мостом колокола Дорогомиловской слободы.
Руки дрожат у государя от волнения, и от этого, кажется, их сильней знобит мороз даже в рукавицах. Иван Васильевич сжимает резной ларец, а в нем тайная памятка, своеручно государем писанная только для дочери своей – великой княжны Елены.
Иван Васильевич помнил эту грамотку наизусть, а написал ее для дочери, чтобы она не забыла о наказе его.
Въехав в Дорогомилово, он велел подвезти себя прямо к паперти слободского собора, в котором уже все часы отзвонили и начали служить литургию.
Увидев государя, входящего в храм, народ расступился, и Иван Васильевич сразу заметил свою высокую, статную красавицу дочь, подошел к ней и стал рядом, возле амвона.
По окончании обедни Елена Ивановна должна была ехать прямо из церкви в город Луцк, где был ей намечен первый от Дорогомилова ночлег за рубежом, по дороге в Вильну. Отец проводил дочь до паперти, у которой княжну ожидала ее дорожная повозка.
Иван Васильевич, прежде чем сойти с паперти, задержал дочь и негромко сказал:
– Запомни, Оленушка, памятку своего отца и государя всея Руси, – заговорил он сурово и жестко. – Помни, дочерь моя, ты не токмо великого князя литовского княгиня, но и поборница за Русь и за русский народ. Да и все православные люди в Литве, на тя глядючи, будут все на пользу Руси деять… В сей тайной памятке, о которой никому, опричь тобя, не ведомо, пишу яз тобе: «К латыньской божнице тобе не ходить, а ходить к своей православной церкви. А похочешь их божницу или монастыри посмотреть, посмотри их единажды или дважды, а больше не ходи. А будет в Вильне королева, мать мужа твоего, свекровь твоя, то тобе провожать ее токмо до божницы, а в божницу с ней не входи. Отпросись вежливо у королевы к петью в свою православную церковь». Все сии наказы яз тобе своеручно написал и в ларце сем затворил. За отступление же от Руси и православия Господь Бог без милости накажет тя, и яз, отец твой, сыму с тобя свое родительское благословение…
Слушая эти суровые слова отца, Елена невольно взглянула в его лицо, такое всегда повелительное и грозное, и неожиданно увидела на ресницах его и на щеках блестящие на заре слезинки…
Вдруг, охватив отца обеими руками за шею, громко зарыдала Елена Ивановна и с трудом выговорила:
– Прощай, тату…
– Навсегда, доченька… – глухо и хрипло проговорил Иван Васильевич.
Сойдя вниз к повозке и передавая дочери ларец, государь добавил:
– И ежели будет тобе, дочка, до крови пострадать за веру православную, ты бы пострадала, а того бы еси не учинила…
– Скорей живой не буду, – всхлипывая, проговорила Елена Ивановна, – нежели наказ отца своего и государя забуду… Прощай навсегда, тату мой…
Государь нагнулся и ласково поцеловал ее в лоб.
