Глава 7
Правда пророчества
Царь Алкей не был честолюбив. Миноя, с ее плодородной землей, давала достаточно богатств, чтобы он и три его жены жили счастливо. Постоянный доход от торговли скотом и зерном давал ему возможность содержать небольшое войско — пять военных галер, чтобы охранять берега, и пять сотен воинов, чтобы защищать сушу. Галеры и маленькое войско не были настолько сильны, чтобы заставить царей соседних островов бояться вторжения, но не были настолько слабы, чтобы те же цари подумали о нападении на Миною. В свои двадцать восемь лет Алкей был вполне доволен жизнью.
Удача, как выяснил царь много лет тому назад, заключается в гармонии. Понимание этого нелегко далось Алкею. В детстве он был горячим и искренним, к большому огорчению отца, который внушал ему, что следует сдерживать свои чувства. Все решения, утверждал отец, должны основываться на трезвых размышлениях и тщательном рассмотрении вопроса. Он непрерывно насмехался над сыном за его неспособность мыслить здраво.
К двадцати годам Алкей наконец понял, что отец прав. А поняв это, стал свободным. Он пошел к отцу, поблагодарил его, вонзил в его сердце кинжал и сам стал царем.
После этого никто больше над ним не насмехался, и гармонии стало хоть отбавляй. В тех редких случаях, когда кто-нибудь ставил гармонию под угрозу, Алкей брался за кинжал как за способ быстрого решения проблемы.
«Но не сегодня, — подумал он раздраженно. — Сегодня гармонии недостает».
Вчера он приготовился переехать в свой дворец на западном берегу, подальше от резких зимних северных ветров. Две его жены были беременны, третья восхитительно бесплодна. Торговый сезон оказался, несмотря на войну, более прибыльным, чем прошлым летом. Казалось, боги улыбались Алкею. Потом вернулась микенская галера, и теперь его путешествие на юго-запад откладывалось, и он был вынужден играть роль сердечного хозяина для двух тварей Агамемнона — змеи и льва. Обе твари были опасны.
Бледноглазый микенский посол Клейтос заметил, что царь Агамемнон высоко оценил бы, если бы следующим летом зерно Минои пошло на прокорм его войск на западе, едва начнется вторжение на земли Трои.
Клейтос гудел и гудел, и Алкей едва слушал его. Все это он уже слышал раньше. Корабли перевозили зерно Минои по всему Зеленому морю, и доход от этой торговли был велик. Снабжать этим зерном Агамемнона будет — как изворотливо заметил Клейтос — испытанием веры. Алкей, утверждал посол, получит щедрую прибыль, оплаченную из награбленных в Трое сокровищ. Алкей сдержал улыбку, услышав такие слова. Как сказал однажды его отец: «Не выдергивай зубы мертвого льва до тех пор, пока не увидишь мух, сидящих на его языке».
Подумав о львах, Алкей бросил взгляд на второго микенца, воина Персиона.
Могучего сложения, с черной раздвоенной бородой, Персион стоял молча, держа руку на рукояти меча. Алкей знал подобную разновидность людей. Высокомерие в темных глазах говорило об одержанных Персионом победах. То был воин, убийца и, вероятно, время от времени — наемный убийца. Персион стоял не мигая, неподвижный, как статуя, присутствие его было безмолвным предупреждением: те, кто идут против воли Агамемнона, живут недолго.
Алкей откинулся в кресле и крикнул, чтобы принесли еще вина. Слуга пересек мегарон и наполнил его кубок. Холодный ветер пронесся по старому зданию, и Алкей, поднявшись, подошел к жаровне, пылающей у северной стены. Клейтос последовал за ним.
— Эта война будет выиграна летом, — сказал микенец. — Невиданно огромный флот доставит семьдесят тысяч человек к стенам Трои. Город не сможет противостоять нашему могуществу.
— Интересно, — задумчиво проговорил Алкей. — Я вот вспоминаю: не говорил ли ты того же в прошлом году?
— В прошлом году мы столкнулись с неожиданными неудачами, — поджав губы, ответил Клейтос. — Их больше не будет, могу тебя заверить.
Алкей мысленно улыбнулся.
— Прости меня, — мягко проговорил он, — но ты заверяешь меня, что больше не ожидаешь неожиданных неудач? Если бы ты ожидал их с самого начала, они бы не были неожиданными. Такова сама природа неожиданности, Клейтос. Она всегда неожиданна. Поэтому, по существу, ты утверждаешь, что царевич Гектор, и его конница, и лукавый Приам, и беспощадный Эней больше ничем не способны тебя удивить. Смелое утверждение, да позволено будет заметить.
Клейтос моргнул и сощурился.
— Я воин. Словесные игры меня не интересуют. Я говорю только, царь Алкей, что Троя обречена.
— Я думаю, ты прав, — дружелюбно ответил царь. — Однако в прошлом году я разговаривал с царем Пелеем из Фессалии. Он говорил, с каким нетерпением предвкушает, как уничтожит Троянскую конницу и заставит хвастливого Гектора целовать пыль у его ног. Я только вчера узнал, что они встретились у Карпеи, но не припомню, чтобы мне рассказывали о целовании пыли.
Алкей видел, что Клейтос начинает сердиться, и знал: вскоре мягкие уговоры уступят место жестким угрозам. Царя раздражало, что ему придется найти способ умиротворить эту тварь. Злить посланца Агамемнона было приятно, но неумно.
Беседу прервал громкий стук в широкую дверь мегарона. Слуга проворно открыл ее, ровно настолько, чтобы смог войти коренастый воин. Алкей узнал командира своей конницы, Малкона. Сильный ветер пронесся по комнате. Тлеющие угли, кружась, вылетели из жаровни, заставив Клейтоса сделать шаг назад.
Малкон приблизился к царю. Воин в бронзовом нагруднике был невысоким и широкоплечим. Ударив кулаком по нагруднику, он склонил голову перед Алкеем.
— В чем дело, Малкон?
— Большая… галера, господин, причалила у Скалы Фетиды.
Алкей заметил, как воин поколебался, прежде чем закончить фразу, и внимательно посмотрел на него.
— Они идут на остров Тера, — продолжал воин, — везут новую жрицу, чтобы та служила Минотавру. Они требуют разрешить им провести ночь на берегу и закупить припасы.
— Понятно, — ответил царь. Он лихорадочно размышлял.
Малкон имел все полномочия самостоятельно дать такое разрешение и не стал бы беспокоить царя, если бы не был чем-то встревожен. Воин был проницательным, смышленым человеком, поэтому его появление означало, что вновь прибывшие представляли собой некую угрозу или запутанную проблему, разрешить которую он сам не мог. Может, прибыл царь соседнего острова? Алкей сразу отбросил эту мысль. Тогда Малкон немедленно дал бы требуемое разрешение. Нет, то, что командир обратился к нему, было как-то связано с присутствием тут микенцев. Значит, судно принадлежало Трое или одному из союзников Приама. Но почему Малкон подчеркнул, что судно — большая галера?
Озарение ударило, словно копьем, хотя выражение лица царя не изменилось. Он посмотрел в голубые глаза Малкона.
— Корабль направляется на остров Тера, — медленно проговорил Алкей. — Очень поздно для мореходного сезона. Что ж, боги требуют, чтобы мы предложили путникам наше гостеприимство. Разве не так, Клейтос? — внезапно спросил царь, посмотрев на микенца.
— Мы всегда должны оказывать уважение повелителям земли, — ответил Клейтос. — Иначе они лишат нас своего покровительства или проклянут наши труды.
— Совершенно верно. И отлично сказано.
Снова повернувшись к воину, царь проговорил:
— Иди и скажи прибывшим, что мы с радостью позволяем им остаться на ночь.
Малкон кивнул и зашагал обратно к двери. Он уже стоял у порога, когда Алкей его окликнул:
— Среди них есть кто-нибудь, нам известный?
Малкон откашлялся.
— Эней из Дардании, мой повелитель. Он везет дочь Приама, чтобы та стала жрицей.
— Сжигатель здесь! — взревел Клейтос. — Этого нельзя стерпеть! Твои войска должны схватить его, и царь Агамемнон щедро тебя вознаградит!
— Я не могу его схватить, Клейтос, — ответил Алкей. — Корабль направляется в храм Теры, и, как ты сам только что сказал, мы должны уважать богов.
Снова посмотрев на Малкона, царь крикнул:
— Пригласи царя Энея и женщин, которых он везет, посетить этим вечером дворец!
Воин поспешно покинул мегарон.
Алкей повернулся к Клейтосу.
— Не будь таким мрачным, друг мой, — проговорил он, положив руку на плечо микенского воина. — Этот твой человек, Персион, похож на бойца.
— Он и есть боец. И что с того?
— А разве ты не сказал, когда представлял его, что он родственник великого микенского героя?
— Да. Он племянник Электриона, героя, подло убитого человеком, которого ты пригласил за свой стол.
— Как царь, почитающий богов, я не могу ради выгоды или по злому умыслу мешать тем, кто занят служением им. Однако, Клейтос, боги ценят честь и храбрость превыше всех прочих добродетелей. Разве не так?
— Конечно. Все это знают.
— Персион понес тяжелую утрату. Герой Электрион был одной с ним крови, и кровь вопиет о мщении. Боги наверняка поймут — и даже одобрят — если он должным образом почтит память своего дяди, вызывав на поединок человека, убившего Электриона, разве не так?
Бледные глаза собеседника царя просияли пониманием.
— Клянусь Аресом, да! Приношу свои извинения, царь Алкей. Это прекрасный план.
Над утесами висела яркая луна, ее серебристый свет отражался в обшивке «Ксантоса», придавая кораблю призрачный вид.
На берегу были разведены костры, но команда, сидя рядом с ними, держалась начеку. Многие моряки носили кожаные нагрудники и короткие мечи. Некоторые натянули на луки тетиву. Только те, кто готовил вечернюю трапезу, сошли на берег невооруженными.
Геликаон подозвал к себе первую смену дозорных, и восемь человек собрались тесной группой. Геликаон говорил тихо, но все уловили напряжение в его голосе.
— Вы должны считать эту гавань враждебной, — предупредил он. — В соседней бухте стоят два микенских судна, и микенцы уже знают, что мы здесь. Займите позиции высоко на утесах и держитесь настороже.
Неподалеку, одетая в хитон из зеленой, не украшенной вышивкой шерсти, Андромаха сидела у костра и наблюдала за ними.
«Какой же ты противоречивый! — подумала она. — То непостоянный и непредсказуемый, в следующее мгновение — холодный и рассудочный, как седобородый ветеран».
Она не сводила глаз с профиля Геликаона, озаренного лунным светом. Как будто почувствовав на себе ее взгляд, он внезапно повернулся и посмотрел на Андромаху, его сапфировые глаза были бесстрастными и холодными.
Андромаха отвернулась. Поднявшись, отряхнула с одежды песок и пошла по берегу прочь от костра. Она злилась на саму себя. Когда Геликаон подошел к ней на корабле, тогда, в золотом сиянии рассвета, она хотела сказать ему правду: что любит его так, как никогда не полюбит никого другого и не могла бы полюбить. Вместо этого одной небрежной фразой она заставила его поверить, что именно Гектор — человек, которого она обожает. Теперь она уже не могла взять назад эти слова или объяснить их.
Ониакус и Гершом, идя по песку, приветственно помахали Андромахе, потом присоединились к Геликаону. Дозорные побежали, чтобы занять места на утесах, а Андромаха услышала, как Гершом беспокоится начет сегодняшнего пира.
— Зачем так рисковать? — спросил он. — Ты же знаешь, что там могут быть микенцы.
— Ты считаешь, я должен найти пещеру и спрятаться?
— Я не это имел в виду. Ты сегодня в странном расположении духа, Золотой. Ты тщательно выбрал лучших дозорных. Ты определил оборонительные рубежи и подготовил нас к возможному нападению. А потом так беспечно решаешь отправиться туда, где враги могут нанести тебе удар!
— Засады там не будет, Гершом, — ответил Геликаон. — У них есть боец, который собирается после пира бросить мне вызов.
— Это что, шутка?
— Вовсе нет. Алкей послал слугу, чтобы предупредить меня.
— Ты знаешь этого бойца?
Геликаон покачал головой.
— Его имя Персион. Он родственник человека, которого я убил несколько лет тому назад. Алкей говорит: он выглядит крепким рубакой.
Гершом тихо выругался.
— Чума его забери! Крепким рубакой? Тогда у тебя нет шанса.
Он сердито уставился на Геликаона.
— Ты должен был послушать Ониакуса и отправиться на остров, где есть талантливый пекарь.
Геликаон пожал плечами.
— Там тоже были бы микенцы, друг мой.
— Что ж… Убей его быстро, не рискуй.
Геликаон натянуто улыбнулся.
— Так я и собираюсь поступить.
Они продолжали говорить еще некоторое время, но Андромаха отошла от них. Внутри у нее все сжалось от страха. Геликаон сегодня вечером собирается сражаться в поединке. У нее пересохло во рту. Если он погибнет, часть ее умрет вместе с ним.
«Даже не думай об этом!» — предупредила она себя. Он же Геликаон, Золотой. Он стоял на ступенях с Аргуриосом и сражался с лучшими бойцами, которых только могли послать против него микенцы. И победил всех.
Она услышала шаги Геликаона по скрипучему песку, но не оглянулась, продолжая смотреть на освещенные луной волны.
— Будет лучше, если Кассандра не пойдет с нами на пир, — услышала она голос Геликаона.
— Она сказала мне, что не пойдет, — ответила Андромаха. — Она боится. Она говорит, там будет красный демон. Она не хочет его видеть.
— Красный демон? Клянусь богами, ей с каждым годом становится хуже, — печально ответил Геликаон.
Теперь Андромаха посмотрела на него, в ее зеленых глазах светился гнев.
— Становится хуже? Вы все думаете, что она безумна. Но она не безумна. Она настоящая провидица, Геликаон. И сила ее видений почти сводит ее с ума. Она еще ребенок, но она уже видела день собственной смерти.
— Я в это не верю, — ответил Геликаон. — Я слышал, как провидцы делали свои предсказания. Я слушал оракулов. Порой то, что они предсказывают, и впрямь случается, но, с другой стороны, я часто мог бы предсказать тот же исход, а я не провидец. Боги — если они существуют — капризны и своенравны, но всегда с фантазией. Думаешь, они бы придумали мир, в котором полностью отсутствуют неожиданности, где все для них было бы предопределено?
Андромаха покачала головой.
— Почему мужчин всегда бросает из одной крайности в другую? То, что какое-то событие предопределено, вовсе не значит, что вся жизнь распланирована от одного биения сердца до другого. Я видела истинные пророчества, Геликаон, на острове Тера, на берегу бухты Голубых Сов и в Трое, с Кассандрой.
Геликаон пожал плечами.
— Тогда тебе лучше переодеться для пира, — сказал он, — иначе ты опоздаешь и пропустишь появление красного демона.
— Переодеться? — в замешательстве переспросила она.
— Наряд, который ты носишь, он… удобен, но вряд ли подходит для царского пира.
— Как глупо с моей стороны! — огрызнулась Андромаха. — Я, должно быть, подошла не к тому сундуку. Я открыла свой, тот, в котором лежит одежда для морского путешествия. Я сейчас же вернусь на «Ксантос» и одолжу какие-нибудь царские одежды у команды.
Геликаон покраснел, потом улыбнулся.
— Я идиот, — нежно сказал он. — Пожалуйста, прости меня. У тебя нет с собой и никаких украшений?
Андромаха сердито взглянула на него.
— Нет.
Он шагнул вперед, открыл кожаную сумку, висевшую у него на боку, вынул оттуда тяжелый кулон из золота и янтаря и протянул ей. На кулоне была искусно вырезана Артемида с луком. Янтарь был теплым на ощупь, и Андромаха медленно погладила пальцами безупречную поверхность, ощущая желобки резьбы.
Посмотрев в глаза Геликаону, она спросила:
— Почему ты носишь его с собой?
— Эта вещица попалась мне на глаза на рынке, — ответил он, слишком небрежно пожав плечами. Андромаха знала, что он купил кулон для нее. — Для меня будет честью, если ты наденешь его сегодня вечером.
— Тогда я его надену, — ответила она, подняв кулон к шее.
Встав у нее за спиной, Геликаон застегнул цепочку.
— Твои движения удивительно тверды для человека, которому предстоит сегодня вечером сражаться. Тебя так мало волнует этот бой?
— Да, — ответил Геликаон. — Думаешь, я самонадеян?
— Конечно, ты самонадеян, Геликаон. Ты и должен быть самонадеянным перед этим поединком. Но понимаешь ли ты, что любого можно победить? Нет ни одного непобедимого человека.
Геликаон ухмыльнулся.
— И ты хотела бы, чтобы с этой мыслью я отправился драться? С мыслью о том, что меня могут искалечить или убить?
— Нет! — воскликнула Андромаха. — Вовсе нет! Я просто не хочу, чтобы ты отправился драться, будучи слишком самоуверенным, вот и все.
— Теперь это вряд ли мне грозит. Пошли, нам пора. Это дурной тон — заставлять царей и убийц ждать.
Гершом перетянул поясом свой тяжелый шерстяной плащ, спасаясь от сильного северного ветра, и мельком подумал об отличной еде и теплой постели. Десять ночей, проведенных на зимних берегах, десять ночей прерывистого сна заставили его тосковать о роскошных дворцах Египта, о великолепии белостенного Мемфиса, о грозной величественности Луксора. То были города мягких простынь и еще более мягких женщин. Но, что важнее всего, то были теплые города!
Он вздохнул. Когда он был царевичем Ахмосом, эти города принадлежали ему, но дом изгнанника Гершома находился везде, где тот расстилал свое одеяло.
«Теперь не время размышлять о том, что ты потерял», — сказал он себе.
На этом острове были микенцы, и «Ксантос» нужно было охранять на случай нападения.
Геликаон послал дозорных на южные утесы и на покрытый галькой мыс к востоку отсюда. На западе густой лес рос почти до самого берега, и еще одна группа дозорных залегла у края леса, наблюдая за тропой, ведущей с утеса к царской цитадели.
Моряки, свободные от дозора, устроились рядом с кострами. Все они держали оружие под рукой. Но, несмотря на осознание угрозы, в сгущающейся темноте звучали смех и песни, потому что люди привыкли к войне и ее опасностям.
Гершом посмотрел на усыпанное звездами небо, потом отыскал взглядом Ониакуса.
— Мы поменяем дозорных, когда луна достигнет высшей точки, — сказал он моряку. — Сегодня никто не уснет по-настоящему. Присмотри за тем, чтобы вина было выдано немного.
— Как бы сильно я ни любил «Ксантос», я бы предпочел охранять Геликаона, — ответил Ониакус. — Вдруг нынче вечером случится предательство?
Гершому приходили в голову те же мысли, но он о них промолчал. Вместо этого он проговорил:
— Геликаон знает этого царя и доверяет ему. Думаешь, он бы стал подвергать опасности жену Гектора и дочь Приама?
Лицо Ониакуса потемнело.
— Кассандра с ними не пойдет, — ответил он, с внезапной тревогой оглядываясь по сторонам. — Она сказала, что будет с тобой.
Гершом выругался. От несчастной девчонки были одни неприятности, и ничего больше. Вместе с Ониакусом он зашагал мимо костров, спрашивая членов команды, не видел ли кто-нибудь девушку. Удивительно, как мало людей ее замечали. Темноволосая царевна, находящаяся среди молодых, сильных мужчин, должна была приковывать к себе все взгляды. Но, казалось, она передвигалась среди людей, как дух.
Однако один из матросов припомнил, что видел ее рядом с узкой тропой, ведущей на утес, и показал, на какой именно. Тут Гершом вспомнил, что она говорила про молитвенный костер.
— Держи ухо востро, Ониакус, — сказал он. — А я ее найду.
Подхватив свой меч, он зашагал в ночь.
Поднявшись по тропе, Гершом далеко справа увидел царскую цитадель, омытую светом. Слева лежала темная земля, но луна освещала тропу, уходящую к каменистой вершине, поросшей деревьями. Тропа была узкой, возможно, протоптанной животными, но Гершом уверенно зашагал по ней.
Ночные звуки: пронзительный скрип древесных жуков и кваканье лягушек — стали ясно слышны, когда он оставил море слева и позади. Маленькие твари шуршали в подлеске; неподалеку он услышал блеяние невидимых козлов.
Гершом начал потеть в своем шерстяном плаще и на мгновение остановился. Слабый запах горящих трав коснулся его ноздрей, он медленно повернул голову в ту сторону, ища источник аромата, и увидел едва заметное сияние костра, отбрасывающее блики на камень над ним.
Осторожно взобравшись при свете луны по склону утеса, он обнаружил глубокую пещеру, обращенную к югу, укрытую от северных ветров. У дальней стены пещеры был разложен костер, завитки дыма поднимались к низкому своду.
— Кассандра? — окликнул Гершом, но не получил ответа.
Пригнув голову, он вошел в пещеру. Запах костра был едким и ароматным. Дым жег глаза, и Гершом пригнулся к каменистой земле, чтобы глотнуть свежего воздуха.
— Кассандра! — снова позвал он.
Собственный голос показался ему незнакомым.
— Кас-сан-дра! — сказал он и засмеялся, потому что звук получился очень странным.
Он сел, подпер голову рукой и уставился на огонь.
Костер был жалким, потому что пламя давал только маленький сухой куст. К тому же листья, похоже, вообще не горели. Языки пламени танцевали вокруг них, яркие, как солнечные зайчики, но зелень оставалась нетронутой. Но, каким бы маленьким ни был этот костер, он был очень жарким.
Гершом неуклюже расстегнул бронзовую брошь на горле и дал плащу соскользнуть на землю. Затраченное на эти движения усилие измучило его, заставив тяжело дышать, втягивая в грудь еще больше нездорового сладкого дыма. Он понял, что начинает дремать, однако глаза его оставались открытыми и смотрели на огонь.
Звуки ночи постепенно утихли. Пламя, казалось, вбирало его в себя, перед его мысленным взором закрутились яркие пятна.
А потом огонь погас, и Гершом уснул.
Он обнаружил, что парит в лунном свете над дворцовым садом в Фивах, и рассмеялся.
«Как интересно, — подумал он. — Я сплю и знаю, что сплю».
Внизу он увидел служанку: она крадучись шла с новорожденным ребенком на руках, завернутым в расшитое золотом одеяло. Женщина плакала. Она побежала по ночному саду, потом очутилась на улице. Гершом узнал ее, хотя она была моложе, чем запомнилась ему. Когда он в последний раз видел Мерисит, та была хрупкой, с серебряными волосами, с изувеченными больными суставами. Добрая душой женщина, она семь лет была его нянькой.
Гершом заинтересованно наблюдал, как плачущая женщина бежит по темным улицам к широкому берегу реки, как низко приседает в зарослях буйволовых камышей. Она прижала к себе ребенка, но головка младенца откинулась вбок, глаза его были открытыми и незрячими. При ярком лунном свете Гершом увидел, что ребенок мертв.
Из тени вышел бородатый старик в изношенной одежде каменщика. Потом появилась женщина, одетая в развевающийся балахон пустынников. У нее тоже был ребенок, но живой. Мерисит бережно завернула живого ребенка в расшитое золотом одеяло и побежала обратно во дворец.
Гершом последовал за ней в царские покои, где спала его мать. На простынях была кровь.
Царица открыла глаза. Мерисит села на постель и протянула ей ребенка, который начал плакать.
— Тише, маленький Ахмос, ты теперь в безопасности, — прошептала царица.
«Это просто сон, — подумал Гершом; его охватил страх. — Всего лишь сон!»
Этот образ исчез, и Гершом воспарил, как ястреб, над сожженной солнцем пустыней. Огромные толпы шли по пескам: мужчины с суровыми лицами и встревоженными глазами, женщины, одетые в яркие балахоны, маленькие дети, бегающие среди стад овец и коз. И он увидел себя, с серебристой проседью в бороде; в руках у него была суковатая палка.
Маленький мальчик побежал к нему, выкрикивая его имя.
Гершом заморгал, и видение поблекло, вновь превратившись в горящий в пещере костер.
Отчаянно стремясь отодвинуться он огня, он начал вставать, но снова тяжело опустился на землю.
Горящие веточки шевельнулись и стали красными. Гершом увидел блестящие реки крови, они текли по земле тьмы и отчаяния. Он увидел лицо своего брата Рамзеса, посеревшее от горя.
Потом огонь вспыхнул снова, наполнив его видения.
Пламя вздымалось высоко в небо, он услышал рев тысяч людей. Тьма затмила солнце. Гершом в ужасе наблюдал, как море вздыбилось, чтобы встретиться с клубящимися черными тучами. Он закричал и закрыл лицо руками. И все-таки он увидел…
В конце концов огонь догорел, прохладный свежий воздух ворвался в пещеру.
Слезы струились из глаз Гершома, когда он выполз в ночь и растянулся на влажной земле у входа.
Там сидела Кассандра, стройная и прямая, в венке из оливковых листьев на голове.
— Вот теперь ты начинаешь видеть, — мягко сказала она.
То был не вопрос.
Гершом перекатился на спину и уставился на звезды. В голове его начало проясняться.
— Ты подсыпала в огонь опиум.
— Да. Чтобы помочь тебе открыть глаза.
Теперь у него болела голова. Он сел и застонал.
— Выпей, — сказала Кассандра, протянув ему флягу с водой. — Это прояснит твои мысли.
Вытащив затычку, Гершом поднес флягу к губам и жадно выпил. Во рту было сухо, как в пустыне, которую он только что видел.
— Что это было — то, что я видел? — спросил Гершом девушку.
Она пожала плечами.
— Это же твои видения. Я не знаю, что именно ты видел.
— Последнее, что я увидел, — как гора взорвалась и уничтожила солнце.
— А, — сказала Кассандра, — тогда я ошиблась, потому что такое видение мне знакомо. Она не уничтожила солнце, просто заслонила его свет. Это пророческое видение, Гершом.
Гершом выпил еще воды.
— В голове моей все еще полно тумана, — сказал он. — Над огненной горой был огромный храм в форме лошади.
— Да, это Храм Теры, — ответила девушка.
Гершом подался к ней.
— Тогда ты не должна туда плыть. Ни одно живое существо не может выжить среди того, что я видел.
— Знаю, — сказала Кассандра, стащив с головы лавровый венок и вытряхнув веточки из своих длинных темных волос. — Я погибну на острове Тера. Я знала это с тех пор, как подросла достаточно, чтобы вообще что-нибудь знать.
На этот раз Гершом посмотрел на нее иначе: сердце его было полно горя. Она выглядела такой хрупкой и одинокой, глаза ее блуждали, лицо было печальным. Гершом потянулся, чтобы обнять ее, но девушка отодвинулась.
— Я не боюсь смерти, Гершом. И все мои страхи закончатся на Красивом Острове.
— Мне он не показался красивым, — ответил он.
— Он имеет много обличий и много имен, меняя их по мере того, как проходят годы. И будет иметь еще больше. И все они красивы.
Она вздохнула.
— Но этой ночью дело не в моей жизни и смерти. Дело в тебе, Человек Камня. Твои дни на море почти подошли к концу. Ты дал клятву, и вскоре от тебя потребуют ее выполнения.
Гершом вспомнил о тех днях, когда Геликаон был близок к смерти. Хирурги и лекари Трои были бессильны его спасти, поэтому Гершом нашел загадочного святого, пустынного жителя, известного как Предсказатель. Даже теперь Гершом ясно помнил их первую встречу и слова, произнесенные тогда. Белобородый Предсказатель согласился вылечить Геликаона, но назначил свою цену. И не ту, что следовало заплатить серебром или золотом.
— Однажды я призову тебя, — сказал он той ночью Гершому, — и ты придешь ко мне, где бы я ни был. Тогда ты будешь выполнять мои приказы в течение года.
— Я стану твоим рабом?
Пророк ответил очень тихо, и Гершому запомнился едва уловимый оттенок презрения в его голосе.
— Цена для тебя слишком высока, царевич Ахмос?
Гершом хотел отказаться. Этого требовала его гордость. Он хотел крикнуть: «Да, цена слишком высока!» Он был царевичем Египта, а не чьим-то рабом. Однако он этого не сказал. Он сидел тихо, едва дыша от напряжения. Геликаон был его другом, он спас ему жизнь. Неважно, какой ценой, Гершом должен был вернуть этот долг.
— Я согласен, — наконец, сказал он.
Взглянув при лунном свете на Кассандру, Гершом спросил:
— Он вскоре меня призовет?
— Да. Ты больше не увидишь Трою, Гершом.
