Глава 2
Маски Приама
Сон был ужасным. Ксандер болтался над черной ямой. Посмотрев вниз, он увидел, что на него пристально глядят десятки кроваво-красных глаз, блестящие клыки ждут, чтобы разорвать его на куски. Ксандер посмотрел вверх, ища поддержки у человека, который крепко сжимал его запястье. А потом Ксандер закричал — потому что державший его человек был трупом; серая гниющая плоть отваливалась от костей. Разлагающиеся сухожилия запястья и локтя начали вытягиваться, кости пальцев сломались, и Ксандер упал в яму.
Он внезапно проснулся, рывком подтянув ноги. Широко раскрытыми глазами осмотрел маленькую знакомую комнату отдыха в Доме змей. Постепенно его сердце перестало неистово колотиться, страх прошел. Он снова услышал слова Одиссея: «Моя Пенелопа говорит, что есть два вида снов. Некоторые приходят к нам через Ворота Слоновой Кости, и значение их обманчиво. Другие приходят через Ворота Рога, и такие сны полны предсказаний».
Ксандер сел. За прикрытым ставнями окном был яркий солнечный день, но юному лекарю не хотелось открывать ставни. Стоит их открыть — и время отдыха придет к концу, и ему снова придется расхаживать среди умирающих и искалеченных.
— Этот сон — ложь, — прошептал он. — Просто смесь воспоминаний и страхов.
На миг он снова представил себе ярость шторма, четыре года назад обрушившегося на «Ксантос». Тогда Ксандеру исполнилось всего двенадцать, и он отправился в свое первое морское путешествие. Его перебросила через борт гигантская волна, и он наверняка утонул бы, если бы могучая рука не поймала его за запястье. Воин Аргуриос метнулся по залитой дождем палубе, чтобы схватить Ксандера, прежде чем море поглотило мальчика.
— Воспоминания и страхи, — прошептал Ксандер, дыша медленно и глубоко.
Теперь он вспоминал вскрытие трупа нищего несколько дней тому назад. Хирург Зеот рассек плоть руки мертвеца и оттянул ее от локтя.
— Видите, — сказал старик, — как прикрепляются мускулы и сухожилия. Замечательно!
Четыре лекаря и пять студентов следили за этой жуткой демонстрацией мастерства хирурга. Один из самых младших студентов потерял сознание, упал и ударился головой о стену. Ксандер и трое других студентов недолго наслаждались чувством превосходства над своим злополучным товарищем — до тех пор, пока Зеот не распилил грудную кость и не вскрыл живот трупа. Как только показались внутренности, комнату наполнила такая вонь, что стало невозможно дышать, и молодые люди выскочили в коридор, а вслед им несся смех хирурга.
Эти два воспоминания — труп и корабль, попавший в шторм, — смешались в столь ужасном сне.
Чувствуя себя спокойнее, Ксандер встал с ложа и подошел к каменному тазу, установленному на столе под окном. Сполоснув лицо, он расчесал влажными пальцами вьющиеся волосы. Освеженный, открыл ставни и впустил в комнату солнечный свет. В солнце было мало тепла, и холодный ветер возвещал о начале зимы.
— Ксандер! — раздался голос Зеота.
Молодой студент повернулся и увидел, что белобородый хирург стоит у двери комнаты отдыха.
— Ты должен немедленно вернуться к работе, — сказал Зеот.
Лицо его застыло от усталости, и Ксандер почувствовал острый укол совести. Старик всю ночь проработал без отдыха.
— Ты не должен был разрешать мне так долго спать, господин, — проговорил Ксандер.
— Молодые, похоже, нуждаются в сне больше стариков, — ответил Зеот. — Так-то вот. А теперь я собираюсь отобрать у тебя эту постель. Там есть двое с глубокими ранами живота. Присмотри за обоими, мальчик. Если животы начнут вспухать, стремглав беги за мной. Понял?
— Да, господин.
Прошлой ночью в Дом змей под покровом тьмы принесли почти две сотни всадников. Все они были жестоко изранены и исстрадались за время трудной переправы через Геллеспонт и долгого путешествия из Дардании. Многие умерли по дороге, пока их везли на тряских переполненных тележках и на влекомых лошадьми носилках.
Зеот лег на кровать и тихо застонал от удовольствия.
Ксандер, оставив старика отдыхать, вышел во двор, где под навесами на мягких тюфяках лежали раненые. Несмотря на то что здесь сгрудилось много людей, во дворе было почти тихо, только время от времени раздавался стон воина, которому обрабатывали рану, или бормотание умирающего в бреду. Дым от сжигаемых на алтаре Асклепия душистых трав помогал отгонять насекомых.
Ксандер увидел главу Дома, Махаона, и трех других лекарей; они ходили среди раненых. Вышколенные слуги занимались тем, что приносили свежую воду, убирали грязные ткани и накладывали новые повязки.
Ксандер знал, где он нужнее всего. О тех, у кого имелся шанс выжить и поправиться, изо всех сил заботились оба лекаря и слуги. Умирающие лежали одни.
Ксандер быстро двинулся к ряду тюфяков, находившихся ближе всего к алтарю. Первый человек, к которому подошел юноша, был ранен в грудь и в поясницу. Лицо его осунулось и посерело, смерть уже маячила рядом.
— Тебе больно? — прошептал Ксандер, наклонившись над ним.
Умирающий воин посмотрел ему в глаза.
— Бывало и хуже. Ты видел шествие? Слышал, как они ехали под приветствия толпы?
— Видел мельком, — ответил Ксандер. — Гектор ехал в золотой колеснице, и всадники следовали за ним по четыре в ряд. Люди усыпали улицу цветами.
Улыбка воина угасла.
— Теперь ты можешь идти, лекарь. Остальным ты куда нужнее, чем мне.
— Тебе что-нибудь принести? Может, воды?
Воин вздрогнул.
— Было бы неплохо, если бы ты принес мне еще один год жизни.
Ксандер двинулся дальше.
Трое других воинов тихо скончались, и он кликнул слуг, чтобы те убрали тела. Умирающий мрачно смотрел, как уносят трупы.
После полудня снова появился Зеот и торопливо пересек двор.
— Царь идет, — фыркнул хирург. — Махаон хочет, чтобы ты встретился с ним и царевичем Гектором возле ворот. Сам Махаон должен немедленно провести ампутацию, а мне там показываться нельзя.
Ксандер понимающе кивнул. Зеот был изгнан из Трои после того нападения микенцев, во время которого погибла дочь царя Лаодика. Приам обвинил старого хирурга в ее смерти. Зеот странствовал по округе, занимаясь своим ремеслом, никогда не уходя далеко от Трои, но ему приходилось нелегко. Махаон услышал о его трудном положении и тайно вернул его в Дом змей, боясь, что в надвигающейся войне у них попросту не хватит лекарей.
Ксандер, волнуясь, поспешил к воротам, чтобы приветствовать царя. За воротами по залитой солнцем площади в сторону храму двигался отряд Царских Орлов, сопровождая крытые носилки. Рядом с носилками шел Гектор, все еще в церемониальных доспехах и развевающемся белом плаще, который носил на параде. Носильщики остановились, из носилок выбрался царь Приам, облаченный в длинные голубые одежды. Он высоко поднял руки и потянулся.
— Чума порази этот… движущийся гамак! — огрызнулся он. — Мне надо было приехать в своей колеснице. Царя не следует носить, как тюк с бельем.
Оглядевшись по сторонам, царь уставился на Ксандера и скрипучим голосом спросил:
— А ты кто такой, мальчик?
Ксандер утратил дар речи. Он видел царя и прежде, но только издалека, во время Игр и разных церемоний. Его поразило сходство между Приамом и его сыном — оба высокие, ширококостные и властные. Старший мужчина был слегка сутуловат, и было заметно, что он отпраздновал возвращение сына, выпив много вина, однако в его присутствии даже Орлы в тяжелых доспехах, казалось, чувствовали себя ничтожными.
Гектор шагнул вперед.
— Ты — Ксандер, — с улыбкой сказал он.
— Да. Да, господин, — ответил юный лекарь, запоздало бросившись на колени.
— Встань, Ксандер. Ты друг моей жены, а друзья не стоят на коленях в моем присутствии. А теперь проводи нас к нашим раненым товарищам.
Когда они проходили через темные ворота храма, Ксандер услышал ворчание Приама:
— Калеки действуют на меня угнетающе, а вокруг умирающих всегда воняет. Вонь будет держаться в носу несколько дней.
Гектор как будто не услышал его.
Они шагнули во двор, и там на мгновение воцарилась тишина, но потом израненные люди разразились усталыми приветствиями. Даже стоящие в преддверии Темной дороги возвысили голоса, встречая своего царя и своего командира.
Приам поднял руки, и приветствия зазвучали вдвое громче. Потом царь заговорил — и раздраженный скрипучий голос, который Ксандер слышал несколько мгновений назад, сменился глубоким, теплым и гулким; он отчетливо доносился даже до раненых у дальней стены.
— Троянцы! — крикнул Приам, и все смолкли. — Я горжусь всеми вами. О победе, которую вы подарили Трое, будут говорить тысячи лет. Ваши имена будут так же знакомы отцу Зевсу, как имена Геракла и Ила.
Он просиял и снова поднял руки в знак признательности за приветствия, потом вместе с Гектором пошел меж тюфяков.
Ксандер был сбит с толку. Несколько мгновений назад он слышал, как царь жаловался на этот визит, как на скучную обязанность. Может, Ксандер ослышался или неправильно понял? А теперь он наблюдал, как Приам мягко разговаривает с умирающими, как добродушно выслушивает путаные истории о святых матерях и женах, даже шутит с людьми, перенесшими ампутацию, и говорит одному из них:
— Твой царь гордится тобой, воин.
Ксандер оставался рядом с царем, время от времени истолковывая невнятные слова воина в последние минуты жизни, иногда поднимая руку какого-нибудь человека, чтобы тот мог коснуться одежды царя. Порой юноша украдкой кидал взгляд на лицо Приама, но не видел там ничего, кроме доброты, участия и сочувствия.
Гектор все время оставался на шаг позади отца и приветствовал каждого раненого по имени. Когда они медленно завершили свой обход, не пропустив ни одного тюфяка, солнце уже садилось, и Ксандер увидел, что морщины на лице Гектора стали глубже и плечи его поникли. Отец же Гектора, напротив, казалось, получил заряд бодрости.
Когда солнце исчезло за Домом целителей и вокруг двора были зажжены факелы, царь, Гектор и Ксандер вернулись к воротам, куда подогнали богато украшенную золотом и драгоценными камнями колесницу.
Приам повернулся к сыну.
— Теперь позволь нам вернуться к живым и насладиться этим днем триумфа.
— Людям было полезно увидеть нас вместе, — мягко ответил Гектор.
Приам гневно посмотрел на него. Голос царя снова стал холодным и скрипучим.
— Никогда больше не проси меня этого делать, мальчик. Царь — не нянька. И воняло там так, что меня затошнило.
Ксандер увидел, как Гектор сжал зубы, но легко взошел на колесницу и взял вожжи. Приам поднялся на колесницу вслед за ним.
— Ты должен был оставить их всех на берегу Карпеи. Они бы с радостью приняли почетную смерть за своего царя и свой город.
Гектор щелкнул вожжами, и два белых мерина налегли на постромки. Колесница легко покатила прочь, Царские Орлы бежали рядом.
Во дворе тем временем люди возбужденно говорили о посещении царя и о том, как он сказал, что гордится ими.
Ксандер, опечаленный лживостью Приама, той же ночью беседовал об этом с Зеотом:
— Он казался таким… искренним, когда ими интересовался, таким теплым, таким сострадательным! На самом же деле ему плевать на всех раненых.
Хирург захихикал.
— Ты слышал, как он сказал людям, что гордится ими, и как сказал Гектору, что он царь, а не нянька?
— Да.
— И ты решил, что он лгал тем людям и говорил правду Гектору?
Ксандер кивнул.
— Я ошибся, господин?
— Возможно, Ксандер. Приам — сложный человек. Возможно, его слова, обращенные к раненым и умирающим, были искренними, а за бессердечными репликами Гектору он скрывал истинные чувства.
— Ты так думаешь?
У Ксандера полегчало на душе.
— Нет. Приам — холодное и бессовестное существо. Хотя, — добавил Зеот, подмигнув, — теперь, быть может, лгу я. Дело в том, Ксандер, что не слишком мудро выносить суждение на основании столь малых свидетельств.
— Теперь я совершенно запутался.
— А я и хотел тебя запутать. Ты прекрасный парень, Ксандер, честный, прямой, в тебе нет вероломства. Приам — человек настолько пропитанный ложью, что он сам уже не знает, какие его слова искренни, если такие вообще есть. Но в конце концов это неважно. Люди, которые услышали его похвалу, воспрянули духом. Теперь некоторые из них, может быть, даже поправятся, и будет справедливым сказать, что это Приам их вылечил. Поэтому пусть тебя не удручают несколько бессердечных слов пьяного царя.
Андромаха поднималась по высокому холму к дворцу, лунный свет блестел на ее золотистом, украшенном драгоценностями хитоне. В ее длинные, пламенно-рыжие волосы была вплетена золотая тесьма с изумрудами.
Она устала. Устала не физически, потому что была молодой и сильной, но ее смертельно утомил день, проведенный в бурлящей толпе, она пресытилась разговорами, полными неискренности. Андромаха до сих пор слышала музыку и смех, доносившиеся с площади. В этих звуках не было веселья. Атмосфера праздника была напряженной, смех — вынужденным и резким.
Люди разговаривали о победе, но Андромаха слышала в их голосах страх, видела, как страх светится в их глазах. Приам воодушевил толпу могучей речью, в которой превозносил героические достоинства Гектора и Троянской конницы. Но действие речи оказалось кратковременным. Все собравшиеся на празднике знали, как на самом деле обстоят дела.
Многие семьи торговцев уже покинули город, большинство складов стояли пустыми. Богатство, текущее в город золотой рекой, замедлило свой ток. Вскоре оно начнет сочиться жалкой струйкой. Сколько времени пройдет, прежде чем враг встанет лагерем у городских стен, готовя лестницы и тараны, оттачивая мечи и готовясь к убийствам и грабежу?
Андромаха знала: именно поэтому все хотели быть поближе к ее мужу Гектору, разговаривая с ним, хлопая его по спине, рассказывая, как молились о его благополучном возвращении домой. Последнее, вероятно, было правдой. В Гекторе заключалась самая большая надежда Трои на то, что нападение будет отражено — надежда более великая, чем огромные стены города, чем сила их воинов, чем богатство их царя. Отовсюду приходили мрачные вести: торговые пути перерезаны, союзники побеждены или подкуплены, вражеские армии буйствуют за горой Ида и по ту сторону пролива, во Фракии.
Андромаха продолжала идти; два воина, шагающие рядом с ней, держали горящие факелы, чтобы осветить ей путь. Еще два воина, Орлы Приама, следовали сзади, держа руки на рукоятях мечей. С тех пор как на нее напали микенские наемные убийцы, за Андромахой тенью следовали вооруженные люди. Это раздражало, она так и не смогла к привыкнуть к постоянному эскорту.
Ей вспомнилась давняя ночь в бухте Голубых Сов, когда, переодетая, она шла среди моряков и шлюх и слушала, как Одиссей рассказывает свои истории. Той ночью она повстречала Геликаона — ночью насилия и смерти, ночью пророчества.
Теперь у нее больше не может быть таких ночей. Ее лицо слишком хорошо известно в Трое. Иначе она могла бы вернуться во дворец, переодеться служанкой и отправиться в нижний город, чтобы потанцевать и попеть с простыми людьми.
Приблизившись ко дворцу, Андромаха увидела нескольких пьяных, спящих прямо на улице. Сопровождавшие ее воины настороженно взглянули на них. Один из пьяных проснулся, когда они проходили мимо, и уставился на Андромаху. Потом протер глаза; на его лице было написано изумление. Он с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, шагнул к ней. Немедленно мечи Орлов зашуршали в ножнах.
— Все в порядке! — крикнула Андромаха. — Не трогайте его!
Пьяный остановился перед ней, уставившись на ее золотистое одеяние; свет факелов блестел на вплетенных в ткань драгоценных камнях.
— Я думал… думал, ты одна из богинь Олимпа, — сказал пьяный.
— Я Андромаха. Тебе лучше пойти домой.
— Андромаха, — повторил он.
— Проваливай, — приказал пьяному один из воинов.
Тот попытался выпрямиться, но пошатнулся. Негодующе посмотрев на воина, он поднял правую руку и сказал:
— Я был у Кадеша.
В мерцающем свете Андромаха увидела, что человек этот искалечен: у него не хватает большого, указательного и среднего пальцев.
— Троянская конница, — продолжал он. — Для меня — никаких шествий, мальчик. И теперь я мочусь в горшок для мастера, делающего краску, и сплю на улице. Но я мог бы помочиться и на тебя, ты, высокомерное дерьмо!
Андромаха быстро шагнула между этим человеком и рассерженным воином. Отцепив золотую брошь от плеча своего платья, она вложила ее в искалеченную руку.
— Прими этот подарок, воин, от жены Гектора, — сказала она, — как дань уважения твоей храбрости.
Он уставился на сверкающее золото, и Андромаха увидела слезы в его глазах.
— Я Пардонес, — сказал он. — Напомни обо мне своему мужу.
Потом отвернулся и, шатаясь, пошел в темноту.
Солнце сияло низко над горизонтом, когда «Ксантос» вошел в огромную Троянскую бухту. Ни дуновения ветерка не тревожило воду, и только звук опускающихся и поднимающихся весел нарушал закатную тишину.
Город в отдалении блестел, словно был отлит из золота. Последние отблески солнца сияли на позолоченных крышах и украшенных флагами башнях; наконечники копий и шлемы часовых на площадках башен отбрасывали мерцающие блики.
Египтянин Гершом улыбнулся, глядя на город. Зрелище действительно впечатляло, но, когда он увидел благоговейное выражение лиц стоящих рядом членов команды, он подумал, как бы они отреагировали, если бы увидели чудеса Стовратных Фив, высокие белые пирамиды или Сфинкса. Троя была удивительным городом, но в ней отражались замыслы построивших ее людей. Город не был задуман ни красивым, ни устремленным к небу, чтобы угодить обитающим там богам. Он был прежде всего городом-крепостью, прочным и крепким, с высокими стенами и воротами из дуба и бронзы.
«Троя величественна почти волей случая, — подумал Гершом. — Только из-за своей каменной кладки и сверкающих закатов».
В гавани находилось еще несколько кораблей. Четыре рыбачьих лодки раскинули свои сети, а три новых военных галеры заканчивали маневры у южного берега. Гершом понаблюдал за маневрами. Гребцы были неопытными, весла время от времени стукались друг о друга, когда галеры останавливались, поворачивались или устремлялись вперед с такой скоростью, с какой идут на таран.
Столько кораблей затонуло за последние несколько мореходных сезонов! Сотни опытных моряков утонули или были убиты в морских сражениях. Теперь в море возьмут новичков, которые будут погибать сотнями.
«Ксантос» приблизился к Царскому Берегу, как раз когда солнце опустилось за горизонт.
Ониакус выкрикнул команды гребцам. Немедленно два ряда весел левого борта были вынуты из воды, в то время как гребцы правого борта погрузили весла в воду и налегли на них. «Ксантос» плавно развернулся кормой к берегу.
— И… Давайте! — вскричал Ониакус.
Все весла одновременно вошли в воду. Корпус «Ксантоса» коснулся песка и остановился. Весла быстро втянули на борт.
Потом были открыты палубные люки. Гершом помог команде вытащить груз. Больше тысячи кирас передали по цепочке и перебросили через борт на песок. Доспехи троянских всадников были хорошо сделаны, бронзовые диски лежали внахлест, как чешуя на кожаном нагруднике и — в отличие от гордых мужчин, которые носили эти доспехи, — имели слишком большую ценность, чтобы оставить их на поле боя во Фракии.
Доспехи погрузили на повозки и отвезли через нижний город в верхний.
Наконец палубные люки закрыли. Ониакус прошел мимо Гершома, направляясь к носу судна. Члены вахтенной команды устроились на приподнятой кормовой палубе, накинув на плечи одеяла для защиты от вечернего холода, в то время как их товарищи отправились в нижний город, под стены золотого града.
Гершом увидел, как Геликаона, держащего на руках спящего сына Декса, приветствует толстый троянский царевич Антифон. Гершом отвернулся и зашагал на нос. Ониакус прислонился к борту и смотрел на новые военные галеры по ту сторону залива. Его красивое лицо было решительным и злым, глаза полными жестокости.
— Я могу что-нибудь послать тебе из города? — спросил Гершом. — Может, вина?
Ониакус покачал головой.
— Говорят, вино помогает забыться. Я не хочу забывать. И я не хочу разговаривать.
— Тогда не разговаривай, — мягко сказал Гершом. — Два друга могут стоять рядом молча, не испытывая неловкости.
Молчание не продлилось долго, да Гершом этого и не ждал. Не потому, что Ониакус был общительным человеком, а потому, что переполнявшее того горе нельзя было сдержать. Ониакус начал говорить о двух своих сыновьях, о том, какими они были прекрасными мальчиками. Гершом ничего не отвечал; в этом не было нужды. Ониакус вообще-то разговаривал не с ним, он просто говорил с ночью, с тенями мальчиков, с богами, которые не защитили ни их, ни их мать, когда микенцы с блестящими мечами напали на Дарданию.
За печалью последовала ярость, за яростью — слезы. В конце концов снова воцарилось молчание.
Гершом обхватил Ониакуса за плечи.
Ониакус вздохнул.
— Я не стыжусь своих слез, — сказал он.
— Ты и не должен стыдиться, друг мой. Говорят, ворота рая могут быть открыты только слезами тех, кто остался в живых. Я не знаю, правда ли это. Но думаю, это должно быть правдой.
Ониакус внимательно посмотрел на него.
— Ты веришь, что мы будем продолжать жить после смерти и что там… там будут вознаграждены те невинные, чьи жизни были… были отобраны у них?
— Конечно, — солгал Гершом. — А разве может быть по-другому?
Ониакус кивнул.
— Я в это верю. Место счастья. Ни ужаса, ни слез, ни трусов, ни убийц. Я верю в это, — повторил он.
Некоторое время они стояли вместе, наблюдая за военными галерами на неподвижной воде.
— Неправильный баланс, — сказал Гершом, указав на ближайшее судно. — Видишь, как она поворачивает?
— Гребцы левого борта слишком сильно налегают на весла. Им следовало бы поменять местами нескольких гребцов, — ответил Ониакус.
Его глаза все еще были полны муки, но теперь он сосредоточил внимание на галере.
— Гребцы чересчур напрягаются. Все они растянут плечи и утратят уверенность в себе.
Ониакус посмотрел на Гершома и улыбнулся вымученной улыбкой.
— Тебе пора на берег. Тебя ждут многочисленные наслаждения Трои, и тебе ведь не хочется стоять здесь и обсуждать тренировки моряков. Не тревожься обо мне. Я не перережу себе горло, обещаю.
— Знаю, — ответил Гершом. — Увидимся завтра.
С этими словами он шагнул прочь. Ониакус окликнул его, и Гершом обернулся.
— Спасибо, друг мой, — сказал Ониакус.
Гершом пошел к кормовой палубе, взял свой плащ и накинул на плечи. Потом перебрался через борт, спустился на песок и не спеша пошел по берегу к тропе, ведущей к нижнему городу.
У широкого деревянного моста, переброшенного через защитный ров, он увидел двух часовых в доспехах из полированной бронзы, с длинными копьями в руках. По ту сторону моста вокруг моряков «Ксантоса» собралась толпа. Один из часовых улыбнулся Гершому. Часовой этот был молодым, но руки и лицо его были покрыты боевыми шрамами.
— Вести о ваших победах дошли до нас два дня назад, — сказал он. — Их встретили с радостью, как солнечный свет после снегопада.
Люди теснились вокруг команды, хлопая моряков по спинам и выкрикивая благословения и похвалы. Гершом осторожно двинулся в обход толпы. Внезапно один из собравшихся хлопнул египтянина по плечу и радостно крикнул:
— Вот один из них!
Еще несколько человек повернулись к Гершому, но тот покачал головой.
— Нет, нет, — сказал он, подняв руки. — Я обычный путник.
Немедленно утратив к нему интерес, люди снова обратили все свое внимание на моряков.
Гершом поспешил дальше, как вдруг из тени на лунный свет шагнула темноволосая девушка и взяла его за руку. Гершом взглянул ей в лицо. Она была хорошенькой, со светлыми глазами, то ли голубыми, то ли серыми — в темноте трудно было разобрать. Однако он смог разглядеть, что девушка молода: ее белый хитон плотно облегал тело, и маленькие груди едва натягивали ткань.
Гершом убрал ее руку со своего запястья.
— Я не в настроении развлекаться, — хмуро сказал он. — А если бы и был в настроении, то развлекался бы с женщиной, а не с ребенком.
Девушка засмеялась.
— Если бы ты был в настроении, ты не смог бы позволить себе со мной развлечься — хоть ты и царевич Египта.
Гершом помедлил, обежав глазами ее стройное тело, ища спрятанное оружие. Его имя держалось в секрете — по крайней мере, он так думал. Если эта юная шлюха знает его, сколько еще людей о нем слышали? Людей, которые желают получить награду за его голову? Гершом тревожно огляделся по сторонам, почти ожидая увидеть выскакивающих из темноты египетских наемных убийц.
— Я тебя напугала? — спросила девушка.
— Иди и поищи кого-нибудь другого, кому ты сможешь действовать на нервы, — ответил он, двинувшись прочь.
Девушка побежала за ним. Гершом почувствовал нарастающее раздражение.
— Я видела тебя в море, — сказала она. — На тебя обрушивались огромные волны. Ты очень сильный.
Тут Гершом помедлил; в нем проснулось любопытство.
— Хорошо, ты знаешь, кто я. Кто послал тебя, дитя, и для чего?
— Меня послал Ксидорос…
Внезапно она склонила голову набок.
— Да, да, — сказала она в темноту, — но это просто придирки.
Нахмурилась и, казалось, прислушалась к чему-то. Потом вскинула руки.
— О, убирайся! — огрызнулась она и, снова повернувшись к Гершому, заявила: — Он говорит, что не посылал меня, а просто сказал, что мы с тобой должны поговорить.
Гершом тихо выругался. В Фивах был дом с высокими стенами, где в течение четырех лет держали людей, которых коснулась луна. Четыре года к ним приглашали прорицателей и целителей, астрологов и магов, чтобы вылечить их или изгнать демонов, укравших их разум. Хирурги просверливали дыры в их черепах; лекари пичкали их странными травами и зельями. Если к концу четвертого года люди, которых коснулась луна, не исцелялись, это считалось знаком того, что их требуют к себе боги. Гершом не слышал, чтобы такие дома призрения существовали в варварской Трое. Вот почему сумасшедшим вроде этой девочки разрешалось бродить по улицам.
— Где ты живешь? — спросила девушка. — Я увижу тебя, когда ты будешь в безопасности дома.
Она посмотрела на него снизу вверх, и внезапно лицо ее стало печальным.
— В твоей голове туман, — сказала она. — Он густой и клубящийся, он мешает тебе видеть. Ты оступаешься, как слепой, — она пожала плечами. — Но ведь были времена, когда я сама долго была слепой, и могла просто слушать людей, и слышала только слова, что они говорят, а не коварные нашептывания внутри их голов.
Девушка снова улыбнулась.
— Пошли, я провожу тебя домой.
— Ты знаешь, куда я иду?
— Да, знаю. Ты отправишься вместе со мной на Остров Красоты, а потом тебя позовут в пустыню, и будут голоса в огне, и огонь в небесах, и огонь растопит туман в твоей голове, и ты узнаешь все, что знаю я, и увидишь больше, чем я когда-либо увижу.
— Очень интригующе, — сказал Гершом, — но я имел в виду: знаешь ли ты, куда я иду сейчас?
— А! Да, знаю. В Дом каменных лошадей.
— Ну, это верно. А где живешь ты?
Она тихо засмеялась.
— Мои охранники ищут меня, поэтому я должна идти. Но я увижусь с тобой завтра во дворце Гектора.
С этими словами она подобрала подол белого хитона и метнулась прочь.
Гершом подумал: не погнаться ли за ней, чтобы передать городской страже? Некоторые районы нижнего города считались опасными, и ребенок, которого коснулась луна, мог попасть в беду. Но едва эта мысль пришла ему в голову, как девушка исчезла в темноте улицы и пропала из виду.
Покачав головой, могучий египтянин пошел ко дворцу Геликаона.
