Глава 24
Стрелой и луком
Теплая весна перешла в жаркое, сухое лето. Осажденный город был иссушен.
Андромаха шла от Дома змей обратно во дворец Гектора, нетерпеливо думая о кубке холодной воды, который встретит ее по возвращении. Она скользнула через дворцовые ворота, кивком отпустила своих телохранителей и шагнула в сады.
Растения засыхали. Самые нежные давно уже погибли, горшки и вазы из камня и дерева были полны только коричневыми веточками. Даже деревья поникли от недостатка влаги.
В лучах раннего утра два мальчика Андромахи бегали вокруг по сухой потрескавшейся земле, играя в догонялки и не заботясь ни о погибших растениях, ни об отчаянном положении города.
— Мам! — радостно закричал Астианакс и побежал к ней, вытянув руки.
Андромаха со стоном подняла мальчика на бедро.
— Ты становишься слишком тяжелым для меня! — запротестовала она.
Декс тоже подбежал к ней, и она взъерошила его волосы и улыбнулась, глядя в его темные глаза.
Он был задумчивым малышом, на нем все еще лежала тень его горя. Иногда ночью, боясь спать из-за кошмаров, он забирался в постель к Андромахе и шептал ей о своей матери, которую называл Солнечной женщиной, и о Седой, и о Рыжем старике. Она поняла, что Седая была его пожилой нянькой, а Рыжий старик — дардарнским военачальником Павзанием; их обоих убили микенцы при нападении на Дарданию.
Маленький мальчик болтал о них, путая их с богами и богинями, о которых ему рассказывали. Он рассказывал одни и те же истории снова и снова; их знакомость утешала его.
Однажды ночью, недавно, он ввел в свои истории «маму». Андромаха узнала в ней себя, и на сердце ее потеплело. Декс начал добавлять рассказы о своей теперешней жизни в Трое к рассказам о своей прошлой жизни в Дардании. На душе его все еще оставались шрамы, но Андромаха верила, что рано или поздно он исцелится.
Она поставила Астианакса на землю и, взяв обоих мальчиков за руки, повела во дворец. Войдя, она обнаружила в первой комнате своих прислужниц Пенфиселею и Анио. Те шептались друг с другом и покраснели при появлении Андромахи, сделав вид, что очень заняты полировкой тяжелого золотого украшения, раньше принадлежавшего Лаодике, а теперь без дела лежащего в резном ларце из слоновой кости. Андромаха улыбнулась девушкам и вошла в приятную тень террасы.
Экса засуетилась, подавая мальчикам сладкие пирожные и молоко. Она протянула Андромахе кубок с водой, и царевна жадно его осушила. Вкус был потрясающим.
— Я поставила таз с водой в твоих покоях, на тот случай, если ты хочешь помыться, — сказала служанка.
Андромаха сурово посмотрела на нее.
— Я уже говорила тебе, Экса, что мы не можем тратить воду на умывание. Я не рассчитываю, что ты будешь мыться, как и мои мальчики, и твои дети.
Перед падением нижнего города трое маленьких детей Эксы переехали во дворец.
— Но, госпожа, царевич Полит просил тебя встретиться с ним и с военачальниками этим вечером. Ты ведь захочешь помыться перед тем, как переоденешься, — многозначительно добавила служанка.
Андромаха посмотрела на свой шафрановый хитон, испачканный после дня работы в лечебнице.
— А почему я должна переодеваться? — спросила она. — У меня нет ничего чистого на смену.
— Я заказала для тебя шесть белых хитонов, — ответила Экса. — Красильщики не могут работать, но швеи могут. И это даст им хоть какую-то работу, — словно защищаясь, добавила она.
— Но белая ткань нужна для перевязок.
Экса яростно затрясла головой.
— Я спросила Зеота, и он сказал, что, поскольку в эти дни мало раненых, у него достаточный запас повязок — хватит по крайней мере на десять лет.
Андромаха засмеялась.
— Тогда ты права, Экса, — признала она. — Не вижу, почему бы нам не иметь чистые белые хитоны. Закажи их и для себя, и для Пенфиселеи с Анио. Но ты все-таки должна вылить воду обратно в питьевую бочку.
— Но я уже добавила в нее благовония, госпожа, — упрямо ответила служанка. — Никто не будет теперь ее пить.
— Тогда отдай ее лошадям. Их не побеспокоит запах розовых лепестков.
— Но…
— Сейчас же, Экса. Лошади будут благодарны.
Экса принесла таз, ворча про себя, и покинула покои.
Андромаха пересекла террасу, которая возвышалась над конюшнями, и посмотрела вниз. В конце концов она увидела свою пухлую служанку, которая вышла из дворца, держа таз с водой. Женщина помедлила и посмотрела вверх.
Андромаха помахала ей. Экса вошла в конюшни.
Улыбаясь, Андромаха бросилась на ложе. «Странные дни», — подумала она. В городе царила вялая неподвижность, которой никогда не чувствовалось раньше. Жара лежала над Троей, как шерстяное одеяло, подавляя движения и удерживая всех в тени, внутри домов. Улицы были пусты, только вечером усталые люди выстраивались в очереди за хлебом и водой. Ни у кого не было вдосталь воды и еды.
Хотя все жили под ежедневной угрозой смерти, Андромаха ощущала странное удовлетворение. Ее муж и ее любовник оба были далеко на войне, и она больше не чувствовала мучительного противоборства желания и ответственности. Ее выбор был сделан. Она останется с сыном и с Дексом, пока не придет конец и не ворвутся кровожадные воины, а потом будет защищать мальчиков ценой своей жизни.
Каждый день Андромаха работала в Доме змей. Прошло больше пятидесяти дней со времени последней большой атаки войск Агамемнона, и единственными ранами теперь были раны от стрел, если не считать сломанных рук и ног, когда получивший положенную порцию вина воин скатывался кубарем со стены.
Работа в лечебнице не была трудной. Ксандер таинственно исчез, и Андромаха гадала, что с ним сталось, но большинство жрецов и целителей остались. Умирающих не кормили и давали им ровно столько воды, чтобы увлажнить рот. Тем, кто, скорее всего, должен был поправиться, давали воду, пока они не начинали жаловаться на голод; тогда их кормили.
Андромаха терпеть не могла находиться весь день во дворце: там царила атмосфера тяжелой тревоги, и она предпочитала работать среди раненых и умирающих, кормить их, разговаривать с ними, иногда держать их за руку, когда они умирали.
«По правде говоря, — подумала она, — всем не хватает работы». Ежедневная обычная жизнь города нарушилась из-за недостатка припасов, из-за усталости, порожденной нехваткой воды и еды, из-за высасывающей энергию жары. Большинство людей, если не стояли в очередях за едой, оставались дома. Бездействие порождало слухи и подпитывало страхи.
«У Пенфиселеи и Анио тоже слишком много свободного времени, — подумала Андромаха, — и они проводят его, обсуждая положение города с другими царскими слугами».
Мысли ее вернулись к предыдущей осени, к словам Кассандры, сказанным этим девушкам: «Вы должны научиться стрелять! Женщины Коня с луком и стрелами! Понимаешь? Ты понимаешь, Андромаха?»
— Да, Кассандра, — сказала Андромаха пустой комнате. — Теперь я понимаю.
Полит уже ожидал в мегароне с Баноклом и Каллиадесом, когда там появилась Андромаха. Она улыбнулась двум воинам, одному — светлобородому и могучему, другому — высокому и темноволосому. Она никогда не забудет, как они бежали вниз по склону холма, чтобы спасти ее в ту ночь, когда погибла Каллиопа. Тогда они были микенскими бунтовщиками, сражающимися с наемными убийцами, явившимися ее прикончить. А теперь они были самыми уважаемыми воинами Троянской армии. Андромаха слышала о смерти жены Банокла, и была полна сочувствия к нему, но в тот единственный раз, когда она попыталась выразить Баноклу свое сожаление, он грубо отмахнулся и пошел прочь.
— Полагаю, — сказала Андромаха Политу, садясь в мягкое кресло и сложив руки, — мы должны обсудить заботу о раненых и снабжение их едой. Вы бы не попросили меня встретиться с вами для того, чтобы обсудить вопросы стратегии.
Полит вздохнул.
— Наша единственная стратегия — это остаться в живых. Нас не атаковали пятьдесят пять дней. Жара и недостаток еды и воды сейчас наши худшие враги. Еды у нас едва хватит до осени. Колодцы могут высохнуть в любой день.
— Это вероятно? — спросил Каллиадес.
— Такое уже случалось раньше.
Полководец Лукан торопливо вошел в мегарон бок о бок с помощником царя Полидоросом и Ифеем — юным командиром Орлов.
— Оба колодца пересыхали от летней жары около сорока лет назад, — объяснил Лукан. — Реки тогда тоже усохли до тоненьких струек. Это было тяжелое лето. Весь скот пал. Нам пришлось забить большинство лошадей. Я никогда ничего подобного не видел. Но в тот год рано начались дожди, и мы выжили.
— Враги тоже страдают, — вставил Каллиадес. — У них сколько угодно воды, зато еда до них не доходит. У нас есть Гектор и Геликаон, чтобы позаботиться об этом. Армии Агамемнона опустошают всю округу. Там не осталось ни посевов, ни скота. А голодные воины — несчастные воины. Мы знаем, что один из вражеских отрядов наемников ушел десять дней назад, двинувшись на юг. Остальные тоже начнут уходить, если конца войны не будет видно.
— Это наша главная надежда, — сказал Полит.
— Нет, — вмешался Банокл, почесав в бороде, — наша главная надежда — что Агамемнон и его проклятущая свора царей нам сдадутся. Но это не очень вероятный исход.
Мужчины улыбнулись, но Андромаха нетерпеливо сказала:
— Что мы должны обсудить, Полит? Ситуация в Доме змей та же, что была и раньше, когда мы встречались три дня назад. Теперь там заботятся о многих стариках и младенцах, страдающих от жары и засухи. Туда принесли еще десять раненых лучников. Двое из них умерли. У троих раны загноились, и эти трое, скорее всего, тоже умрут. Остальные будут жить, сказал Зеот, — и сердито добавила: — Я не понимаю, почему наши лучники подвергаются опасности, если на нас не нападают. Стрельба наугад по врагам под стенами мало что дает. Если бы каждый из наших лучников убивал каждый день по одному вражескому воину, это все равно было бы каплей воды в море.
— Нам нужно напоминать врагу, сестра, что Трою неослабно защищают, — сказал Полит. — Каждая атака, даже каждая перелетевшая через наши укрепления стрела, должны получить отпор из города.
Каллиадес мрачно добавил:
— И если Скейские ворота будут открыты и город падет, тогда несколько лучников не изменят нашей судьбы.
— Хватит и одной стрелы, чтобы убить царя, — быстро ответила Андромаха.
Они продолжали обсуждать более строгое распределение еды, потому что Полита тревожило, что запасы зерна быстро убывают. Андромаха сказала, что вчера посетила каждого пекаря города, собирая советы, как сохранить зерно свежим и уберечь от долгоносиков, и убедилась, что пекари все это знают.
Когда мужчины начали разговаривать о смене отрядов у Скейских Ворот, Андромаха покинула мегарон. Она ощущала беспокойство, и, повинуясь внезапному желанию, собрала своих телохранителей, игравших в портике в бабки, и отправилась ко дворцу Приама.
Пока Полидорос был занят на совещании, Андромаха решила поговорить с царем наедине. Молодой воин все время находился рядом с Приамом и, хотя Андромахе нравился Полидорос, она чувствовала себя в его присутствии скованно и не могла открыто разговаривать с царем.
Она появилась в покоях царицы, где царь жил с тех пор, как умерла Гекуба. Андромаха думала найти царя отдыхающим, но, когда воин проводил ее в покои, к своему удивлению увидела, что старик стоит на широком каменном балконе. Он пристально смотрел в темнеющее небо, завернувшись в белый шерстяной плащ, несмотря на жару.
Приам повернулся к ней, и на мгновение Андромаха вспомнила того человека, которого встретила впервые на Великой Башне Илиона. Тогда царь был все еще могучим и полным жизни, а она была двадцатилетней девушкой, которая пошла на смертельный риск, отказавшись встать перед царем на колени. «Какое высокомерие, — подумала нынешняя, повзрослевшая, Андромаха, — какая гордость!»
— Надеюсь, я нашла тебя в добром здравии, мой царь, — проговорила она.
— Андромаха из Фив! — воскликнул он, и в свете факела глаза его замерцали жизнью.
Андромаха поняла, что перед ней не сконфуженный старик последних дней, а могучий и капризный царь, которого она некогда боялась, хотя и не показывала этого.
— Иди, встань рядом со мной и посмотри на наш город.
Он протянул руку, и Андромаха ее взяла. Приам вытащил ее на балкон. Она взглянула вбок, на его профиль, на крючковатый нос и твердую линию челюсти, и подивилась: какой озорной бог перенес ее обратно в ее первые дни в Трое?
— Расскажи мне про Дитя Орла, — потребовал Приам сильным голосом. И процитировал пророчество Мелиты: — «Укрывшись за грозовым щитом, над воротами городов парит на темных крыльях орленок и ждет конца дней и падения всех царей». Астианакс, так его зовут, — продолжал он. — Господин Города. Глупые старухи пытаются прикоснуться к его тунике, когда он идет по улицам, так мне сказали. Он надежда Трои. — голос царя изменился, став более настойчивым: — Он должен остаться в городе, Андромаха.
Она хотела согласиться, как вдруг Приам, схватив Андромаху за руки, толкнул ее к каменному ограждению балкона.
— Я не позволю ему покинуть Трою! — сердито проскрежетал Приам ей в ухо. — Я знаю, о чем ты думаешь, девчонка! О том, что умыкнешь его через ворота, уложив в корзину — дескать, ты просто шлюха воина с тюком белья. Но ты этого не сделаешь. Я буду охранять его день и ночь. Мои Орлы позаботятся, чтобы ты не причинила ему вреда!
С силой безумца Приам приподнял ее, пытаясь столкнуть за широкую каменную стену балкона.
— Я остановлю тебя, сейчас же! — крикнул он. — Ты его не заберешь!
Она попыталась бороться, но он пригвоздил ее руки, и Андромаха ничего не могла поделать, когда Приам высоко вздернул ее, чтобы сбросить на камни внизу. Заставив себя хранить спокойствие, она обмякла в его руках. Вспомнив свою последнюю беседу с царицей Гекубой, Андромаха обольщающе прошептала слова, которые слышала тогда, хотя они мало что для нее значили:
— Куда мы поплывем сегодня, мой господин? Скамандерийцы ждут.
Приам ошарашенно вздрогнул и выпустил ее. Андромаха с оглушительно бьющимся сердцем перебралась в безопасное место и шагнула прочь от царя, внимательно за ним наблюдая.
— Гекуба? — нерешительно спросил он. Голос его дрожал, в глазах были боль и смятение.
— Иди отдыхать, муж мой, — мягко проговорила она. — Через миг я к тебе присоединюсь.
Приам поколебался, потом шаркающей походкой подошел к широкому ложу, лег, с усилием подняв на него ноги, и остался лежать, как послушный ребенок.
Андромаха посмотрела на него; в душе ее боролись противоречивые чувства. Страх перед могучим царем на балконе быстро уступил место жалости к сконфуженному старику. Она поспешила вон из комнаты. Глубоко погрузившись в мысли, Андромаха шла по освещенному факелами коридору, как вдруг кто-то за ее спиной спросил:
— Госпожа, с тобой все в порядке?
Быстро повернувшись — нервы ее были натянуты — она увидела Каллиадеса. Андромаха поняла, что, должно быть, выглядит раскрасневшейся и растрепанной, и собралась с мыслями.
— Я рада, что ты здесь, Каллиадес, — сказала она. — Я хочу с тобой поговорить. Мне нужны все луки и стрелы, которые ты сможешь мне выделить. Их надо принести завтра в дворцовые сады. Я собираюсь учить Женщин Коня стрелять.
— Женщин Коня? — переспросил он, нахмурясь.
— Они жены и дочери всадников Троянской конницы, погибших на службе городу. Этим женщинам дали места в царском дворце. Двое моих прислужниц — дочери всадника по имени Урсос.
— Я знал Урсоса, — ответил Каллиадес. — Хороший был человек. Он погиб в битве за Дарданию.
— Его дочери в числе многих других молодых женщин до сих пор остаются в городе. Если стены падут, судьба этих женщин будет ужасна. Я бы хотела научить их защищаться.
Воин сурово посмотрел на нее, как будто не хотел говорить того, что пришло ему в голову.
— Говори, что у тебя на уме, Каллиадес, — приказала Андромаха.
— Когда придут враги, госпожа, они явятся тысячами. Лук и стрелы никак не изменят судьбу женщин.
Он опустил глаза, не желая встречаться взглядом с Андромахой.
— Ты был здесь во время осады дворца, — сказала она.
— Я был с микенскими захватчиками, вместе с Баноклом. Это хорошо известно, но та часть нашей жизни осталась в прошлом.
— Я упомянула об этом не для того, чтобы поставить тебя в неловкое положение. Ты видел меня тогда?
Каллиадес кивнул.
— С помощью своего лука ты убила и ранила многих наших людей.
Он помолчал, потом сказал:
— Ты была изумительной, госпожа.
Она покраснела от столь неожиданных слов.
— Но, — продолжал Каллиадес, — мы, микенцы, пришли, готовясь к рукопашной битве. В наших рядах было мало лучников. Если бы их было много, ты бы погибла.
Она приняла правду его слов, но все-таки сказала:
— Каллиадес, если бы на тебя напал вооруженный человек, ты бы предпочел быть полностью беспомощным или вооруженным луком?
Каллиадес кивнул.
— Я позабочусь, чтобы ты получила нужные тебе луки и стрелы. Это не помешает. Сколько именно?
— В городе все еще остается больше тридцати Женщин Коня.
— Я позволю тебе взять все оружие, какое мы сможем выделить. Но нельзя, чтобы у наших лучников было всего в обрез.
Глубоко погрузившись в раздумья, Каллиадес покинул дворец и зашагал обратно по тихому городу к восточной стене.
Он проследовал вдоль нее к восточной башне и взобрался по ступенькам на укрепления. Там сидели скамандрийцы, тихо разговаривали, ели или играли в азартные игры. Многие крепко спали на твердых камнях, как могли спать только воины-ветераны, способные отсыпаться в самых неудобных положениях.
Каллиадес поискал Банокла, но друга нигде не было видно, поэтому он сел, прислонившись к укреплениям и вытянув перед собой ноги. Вздохнув, Каллиадес благодарно закрыл глаза. Он подумал о словах Андромахи насчет лучников. Она была неправа, хотя что толку спорить об этом с женщиной? Если бы он был невооружен и встретился с вооруженным человеком, он бы скорее полагался на свою силу и на свои боевые навыки, чем на хрупкий лук. В него глубоко въелось недоверие к лучникам. Воины Микен презирали лучников и пращников, как и всех остальных, сражавшихся на расстоянии. Настоящий воин вооружается мечом или кинжалом, копьем или пикой, и встречается со своими врагами лицом к лицу. Он вспомнил Коланоса, убившего великого Аргуриоса трусливой стрелой, и, хотя с тех пор прошло много времени, в горле Каллиадеса заклокотало при одной мысли об этом. Он просил Отца Зевса проклясть Коланоса за то, что тот сделал. Каллиадес мрачно улыбнулся, вспомнив мучительную смерть Коланоса.
«Это не повредит — дать служанкам луки, пусть себе играют с ними, — подумал он. — Тогда им будет чем заняться, и это отвлечет их от мыслей об их судьбе. И в одном Андромаха права: хватит единственной стрелы, чтобы убить царя».
Каллиадес почувствовал, что кто-то смотрит на него, и открыл глаза. Перед ним стоял юный воин с прямыми желтыми волосами.
— Чего тебе, воин? — спросил Каллиадес, снова закрыв глаза.
— Повелитель, полководец… — запинаясь, проговорил тот.
— Я не повелитель и не полководец. Я простой воин. Говори.
— Ты хотел меня видеть.
Каллиадес открыл глаза. Молодой воин неистово кивал, словно в подтверждение своих слов.
— Я хотел тебя видеть? Зачем? И кто ты такой?
— Я Борос, господин. Меня зовут Борос Родосец.
Каллиадес наконец понял, в чем дело, и улыбнулся.
— Ты воин с башенным щитом!
— Да, это я, господин. Хотя я потерял щит при отступлении через реку, — Борос повесил голову. — Его дал мне брат. Мне жаль, что я потерял его. Это был хороший щит.
— Сядь, парень. Ты спас мне жизнь. Я хотел только поблагодарить тебя. Я бы тебя и не узнал.
Воин покраснел, но тревожно уселся рядом с Каллиадесом.
— Мне сказали, что ты меня искал. Я не знал зачем. Думал, я что-то натворил.
Каллиадес засмеялся.
— Но это было давно, весной. И все это время ты ухитрялся меня избегать?
Борос нервно улыбнулся, потом потер левый глаз.
— Я был ранен. Я сломал ногу и лежал в лечебнице. Прошло много времени, прежде чем кость срослась.
Он снова потер глаз.
— У тебя что-то с глазом, Борос?
— Нет, ничего. Когда-то меня ударили по голове. Иногда он побаливает, вот и все.
— Я знаю, о чем ты. Я получил удар мечом в лицо… Давным-давно. Лицо болит в холодную погоду и когда я устаю.
Некоторое время они сидели в дружеском молчании, потом Борос спросил:
— Я никогда не бывал в осаде, господин. Если враги врываются в город, они убивают всех?
Каллиадес кивнул.
— Так и есть, парень. Сдерживаемая досада и жажда крови заставляют людей творить ужасные вещи. Они убивают воинов, всех, кто носит доспехи, — быстро. Так поступают микенцы. Но беженцев в городе, мужчин, женщин и детей, ждет кошмарная судьба.
— Но стены нельзя взять, — заспорил Борос. — Все так говорят. Они даже не пытались атаковать с тех пор, как мы сбросили на них горящий песок. Многие наши люди говорят, что мы должны запечатать последние ворота, Скейские, а потом ждать.
Он добавил более уверенно:
— Скейские ворота — наше слабое место, уж наверняка.
Каллиадес кивнул.
— Ты говоришь правду, воин. Но наши военачальники верят, что враг падет духом, если осада затянется. Одна армия наемников уже ушла, и остальные тоже уйдут. Большинство из них пришли сюда не за славой и честью, а лишь оттого, что почуяли поживу. А пожива не так сладко пахнет, если ты разбил лагерь в разрушенном городе, где мало еды и нет женщин, чтобы тебя занять. Мы знаем, что микенцы останутся, что бы ни случилось, останутся и критяне Острозубого, и мирмидонцы Ахилла. Но когда лишь их армии будут стоять под стенами, мы распахнем Скейские ворота, выйдем и набросимся на них. Тогда, если Арес направит наши мечи, люди Трои смогут одержать верх.
Вокруг него поднялись радостные крики, и Каллиадес понял, что говорил громко и что его слушали троянские воины. Крики были усталыми и быстро смолкли, но разговор о победе помог людям воспрянуть духом. Каллиадес вздохнул. Он и сам не верил в свои слова, но, может быть, некоторые воины благодаря им нынче ночью будут крепче спать.
На следующее утро Каллиадес вошел в дворцовые сады, где Андромаха пыталась научить группу женщин стрелять из лука. Служанки стреляли ужасно. Большинство из них слишком сильно волновались в присутствии Андромахи, чтобы обращать внимание на то, что она им говорит. Многие луки имели слишком тугую тетиву, чтобы их могли натянуть женщины.
Каллиадес увидел, что царевна начинает раздражаться, и подумал: не жалеет ли она теперь о своей затее? Каллиадес услышал, как она говорит стройной темноволосой девушке:
— Слушай меня, Анио. Выдохни и, когда весь воздух выйдет из твоей груди, прицелься, а потом отпусти тетиву.
Стрела с черным древком прошла мимо цели, но всего лишь на ширину руки, и Анио улыбнулась, когда Андромаха похвалила ее.
Единственная женщина, которая и впрямь подавала надежды, стояла поодаль от остальных в конце линии. Он была высокой; не красавицей, подумал Каллиадес — с твердым подбородком, тяжелыми бровями и длинными черными волосами, заплетенными в толстую косу, спускающуюся по спине. Но она была сильной, справлялась с тугой тетивой лука и посылала в цель стрелу за стрелой, полная решимости овладеть искусством стрельбы. Каллиадес гадал, кто она такая, потом услышал, как Андромаха назвала ее Пенфиселеей.
Пробыв здесь совсем недолго, Каллиадес понял, что мешает. Присутствие воина-ветерана заставляло женщин смущаться еще больше. Они все время тревожно посматривали на него и перешептывались. Он поспешил покинуть сады и, выйдя, увидел Банокла, который ждал, прислонившись к стене.
— Я мог бы и не смотреть, — сказал Банокл, покачав головой. — От них от всех никакого толку.
— Ты помнишь тот первый день, когда взял в руки лук? — ответил Каллиадес, неожиданно оказавшись в роли защитника Андромахи. — Ты был ничуть не лучше их.
— Я и сейчас не лучше, — признался Банокл. — Да и ты тоже.
Каллиадес зашагал к западной части города, и Банокл последовал за ним. Могучий воин продолжал:
— Люди сказали мне, что прошлой ночью ты толковал о том, чтобы сделать вылазку и напасть на них. На войска Агамемнона, в смысле.
Каллиадес покачал головой.
— Я говорил, что если еще несколько армий махнут на все рукой и отправятся по домам, мы сможем выйти из города и вступить в битву. Но у врагов все еще на каждого нашего воина приходится по пять человек. И они сильнее. У них больше воды.
— Что ж, я собирался сказать, что это глупый план, — ответил Банокл. — И все-таки я бы на него согласился. Мне до смерти надоело сидеть и ждать. Куда мы идем?
Каллиадес прокладывал путь через лабиринт хибарок беженцев. Женщины и дети с отупевшими глазами сидели в дверях или на мешках, наблюдая, как два воина проходят мимо. Младенцы надрывно плакали, но, если не считать этого звука, в городе беженцев стояла тишина.
— В лагерь фракийцев, — ответил Каллиадес. — я хочу поговорить с Хилласом.
— Хорошо. Хотел бы я знать, осталось ли у них еще что-нибудь от этой их выпивки, «горного огня».
— От той выпивки, которая, по твоим словам, на вкус напоминает старые сандалии, оставленные тушиться на всю зиму, а потом подожженные?
— Да, она была хороша. Интересно, осталось ли у них это пойло.
Каллиадес остановился так резко, что Банокл прошел вперед несколько шагов, прежде чем вернуться к нему.
— Что случилось? — спросил он.
— Банокл, ты задумывался о том, что мы будем делать — ты и я — если выживем?
Его друг пожал плечами.
— Отправимся куда-нибудь еще, полагаю. Мы больше не можем вернуться на запад. Мы пойдем на север с Хилласом и фракийцами, возможно, будем помогать им отвоевывать их землю. А что?
Каллиадес глубоко вздохнул.
— Полагаю, я оставлю меч, — сказал он.
— Меч Аргуриоса? Можно, я тогда возьму его себе?
— Нет, я имел в виду, что оставлю воинскую службу.
— Ты не можешь, — нахмурившись, сказал Банокл. — Мы же братья по оружию. Разве для тебя это ничто не значит?
— Помнишь то время, когда мы впервые пришли сюда, в Трою?
Банокл ухмыльнулся.
— То была отличная драчка, верно? Одна из лучших.
— В тот день мы чуть было не погибли, — напомнил ему Каллиадес. — А многие наши друзья и вправду погибли. В том числе Эратрий, о котором ты сказал, что хотел иметь его братом по оружию.
Банокл пожал плечами, а Каллиадес продолжил:
— С тех пор мы через многое прошли, верно?
Его друг кивнул.
— Тогда я думал, что весь мир делится на львов и овец. Мы были львами, и наша сила давала нам власть над овцами, — Каллиадес покачал головой. — Теперь я этого не чувствую. Все гораздо сложней. Но я пришел к заключению, друг мой, что бедствия мира проистекают от таких, как ты и я.
— Мы не начинали эту войну, — у Банокла был озадаченный вид.
— С этим я мог бы поспорить. Или я мог бы возразить, что ее начал Электрион. Или Геликаон. Но дело не в этом. Посмотри на все эти армии за стенами. Некоторые из них ушли не потому, что отступились от войны, а потому, что здесь не предвидится битв и добычи, которую можно захватить. Они ушли в другие места, чтобы убивать и калечить. Мужчины вроде тебя и меня, продающие свои мечи за смерть, славу или за разграбление царства.
— Тогда что ты будешь делать? Станешь жрецом? — пренебрежительно спросил Банокл.
— Не знаю, — печально признался Каллиадес. — Но я знаю, что ты меня понимаешь, Банокл. Не так давно ты говорил о том, чтобы оставить армию и стать земледельцем.
— Это было тогда, — коротко сказал Банокл, лицо его помрачнело.
Он повернулся к Каллиадесу спиной и продолжил путь. Со времени их беседы на поле битвы на равнине Скамандера Банокл не говорил о Рыжей и о своей короткой супружеской жизни. Если Каллиадес пытался об этом заговорить, Банокл просто уходил от него.
Они в молчании добрались до лагеря фракийцев. Он был разбит под западной стеной. Вечерами это было одно из самых холодных мест в городе, но жарким днем фракийцы воздвигали ярко окрашенные пологи, чтобы защититься от свирепого солнца.
Юный Перикл, сын покойного царя Реса, рыжеволосый наследник потерянных земель Фракии, отверг жизнь во дворцах и жил со своими людьми. Мальчику было четырнадцать, и он был зрелым не по годам. Он предпочитал одеваться в традиционный наряд племени киконов, и Каллиадес не сомневался, что, когда мальчик пойдет в бой, каким бы коротким ни было это сражение, он раскрасит лицо, как и его люди.
Только десять фракийцев все еще не были ранены. Остальные пятеро были в лечебнице, но лишь двое из них должны были выжить. Остальные пятьдесят всадников погибли при отступлении через реку и при защите нижнего города.
Оглядев маленький лагерь, Каллиадес подумал: как теперь их вождь относится к своему внезапному решению покинуть Дарданию и привести людей в Трою?
— Добро пожаловать в наш лагерь, друзья, — сказал Хиллас, Хозяин Западных Гор, встав, чтобы приветствовать их. — Мы можем предложить вам немного воды и хлеба.
Каллиадес покачал головой. Тогда, словно прочитав его мысли, Хиллас сказал:
— Я бы не хотел закончить мои дни в чужеземном городе, но не стану жалеть, если такой день придет. В нашей стране говорят: «Старый возраст не так почетен, как смерть, но большинство людей к нему стремятся». Воины киконов не стремятся дожить до старости. Все мои сыновья мертвы. Если мы умрем с честью, неважно, в какой земле мы умрем.
Он сплюнул.
— Я пришел, чтобы попросить об одолжении, Хиллас, — сказал Каллиадес.
— Проси.
— Среди твоих соотечественников есть прекрасные лучники. Мне бы хотелось одолжить одного из них, чтобы он продемонстрировал свое искусство.
Хиллас нахмурился.
— Я думал, микенцы презирают лучников? Почему ты об этом просишь?
— Госпожа Андромаха учит женщин стрелять.
При этих словах люди в лагере разразились криками и гоготом. Банокл ухмыльнулся вместе с ними.
Каллиадес объяснил:
— Царевна прекрасно стреляет, но она делает это интуитивно, и у нее нет опыта в обучении других. И многие луки надо подогнать к силе женщин. Может быть, один из твоих людей?..
Хиллас засмеялся и покачал головой, его борода весело тряслась.
— Нет, друг мой. Мои люди могут научить троянских женщин многим вещам, но не тому, как корчить из себя дур с луком и стрелами.
— Я помогу, — сказал Перикл, подойдя и встав рядом с Каллиадесом. — Город Троя и ее люди дали мне убежище. Госпожа Андромаха была добра, взяла меня и моего брата в свой дом, когда мы впервые здесь появились. Нашей няньке Мирине было дано место в царском жилище, хотя она старая и дряхлая и с ней самой уже нужно нянчиться. Если я могу сделать что-нибудь, чтобы оплатить свой долг народу этого города, я это сделаю. — Он повернулся к вождю фракийского племени. — У тебя есть возражения, Хиллас?
Тот покачал головой.
— Нет, мой царь. Это благородный жест. И ты будешь лучшим учителем, чем любой из этого сброда.
Он с ухмылкой показал на своих людей.
В этот миг неподалеку послышались крики, топот бегущих ног, и снова крики, вопли, лязг металла.
Вытащив мечи, Каллиадес и Банокл побежали туда, откуда раздавался шум.
Вокруг одного из двух колодцев Трои собралась толпа. На земле лежали три человека — двое были явно мертвы, один прижимал к себе сломанную руку. Шесть стражников, охранявших колодец, с мечами в руках стояли лицом к сердитой толпе. На земле валялось пустое ведро, драгоценная вода впитывалась в землю.
— Что происходит? — вопросил Банокл.
— Колодец пересох, полководец, — ответил ему один из стражников. — Эти люди сражались из-за последнего ведра воды.
