ГЛАВА 6

Колонна солдат прошагала по насыпи, пересекавшей лагуну с севера на юг, вдоль края древних прибрежных дюн, и, наконец, добралась до твердой земли материка Грязная тропа, что начиналась здесь, через несколько миль соединялась с мощеной дорогой, именуемой «виа Ромеа», – поскольку это был излюбленный путь паломников, стекавшихся со всей Европы в Рим, помолиться у могил великих апостолов Петра и Павла. Вульфила двигался во главе колонны – на своем боевом коне, вооруженный мечом и топором. Туловище Вульфилы прикрывала кольчуга, усиленная на плечах и груди металлическими пластинами. Он ехал молча, погрузившись в мысли, но при этом от его внимания не ускользала ни единая мелочь на пути – ни в поле, ни по обочинам дороги. Двое стражей ехали по обе стороны от него, внимательно оглядывая обширное открытое пространство впереди.

Два отряда по дюжине воинов рассыпались впереди справа и слева от дороги, на расстоянии полумили от основного отряда, прочесывая каждую кочку и заглядывая под каждый куст в поисках возможного врага. Позади Вульфилы ехали около тридцати всадников, сопровождавших экипаж с пленниками. И, наконец, позади колонны двигался на некотором расстоянии еще один отряд из двадцати воинов, прикрывавших тылы.

Амброзин сидел напротив Ромула. Время от времени он обращал внимание мальчика на то, мимо чего они проезжали: деревни или фермы, древние монументы, превратившиеся в руины… Наставник пытался втянуть мальчика в беседу, но почти безуспешно. Мальчик либо отвечал весьма односложно, либо просто молчал, уйдя в себя. В конце концов, его наставник просто достал из своей сумки «Энеиды» и принялся за чтение, иногда поднимая взгляд, чтобы выглянуть в окно; потом он извлек на свет табличку и дорожный письменный прибор. Довольно долго он что-то писал, то и дело обмакивая перо в чернила. Когда процессия достигла достаточно густо населенных земель, один из стражей распорядился, чтобы окна экипажа закрыли занавесками: никто не должен был видеть сидящих внутри.

Похоже, путешествие было весьма тщательно спланировано и подготовлено заранее. Когда конвой остановился на первую ночевку (возле мильного камня с отметкой «двадцать пять», лежавшего у дороги), Амброзин увидел, что видневшееся неподалеку старое, наполовину разрушенное здание гарнизона недавно отчасти привели в порядок. Из окна сочился свет, и кто-то явно приготовил обед для гостей. Солдаты раскинули лагерь рядом с постом и принялись готовить себе еду: пшенную кашу, приправленную свиным салом и солониной. Амброзин уселся за стол напротив Ромула, и человек, ожидавший их в доме, подал на стол жареную свинину с тушеной чечевицей, несвежий хлеб и кувшин с колодезной водой.

– Не слишком роскошный пир, – сказал Амброзин, – но ты должен поесть. У нас впереди долгий путь, а ты совсем ослабел. Ты должен восстановить силы.

– Зачем? – спросил мальчик, без малейшего интереса глядя на горячую еду.

– Затем, что жизнь – это дар Божий, и мы не можем распоряжаться ею, как нам вздумается.

– Если это и дар, я о нем не просил, – возразил Ромул. – И что меня ждет впереди? Вечный плен? Ведь так?

– Никто в этом мире не может судить о вечном. Да и нет ничего вечного. Постоянны только перемены. Движение, перевороты. Тот, кто сегодня восседает на троне, завтра может оказаться лежащим в пыли. Тот, кто сейчас рыдает, может обрести надежду с новым рассветом. Ты должен надеяться, Цезарь, ты не должен отступать перед невзгодами. Поешь хоть немного, прошу тебя, мой мальчик. Сделай это для меня, ты ведь знаешь, как я о тебе беспокоюсь.

Мальчик отпил немного воды, потом произнес безо всякого выражения:

– Не называя меня Цезарем. Я никто, и, возможно, всегда был никем.

– Ты ошибаешься! Ты – последний из великого племени хозяев мира. Я ведь был там, когда тебя приветствовал Римский Сенат. Разве ты успел об этом забыть?

– Как давно это было? – перебил наставника мальчик. – Неделю назад? Или год? Я и в самом деле не помню. Как будто ничего такого и не было.

Амброзин решил не сосредотачиваться на этом. И заговорил о другом:

– Есть кое-что такое, о чем я тебе никогда не говорил. Кое-что весьма важное.

– Что именно? – рассеянно, отчужденно спросил Ромул.

– Наша первая встреча. Тебе было всего пять лет, и твоя жизнь была в тот момент в опасности. Это было в глуши лесов в Апеннинах, неподалеку отсюда, если мне не изменяет память. Тогда стояла темная зимняя ночь…

Мальчик поднял голову, вопреки собственному желанию заинтересовавшись началом истории. Его наставник был непревзойденным рассказчиком. И всего несколькими словами он сумел создать особую атмосферу, заставив окружающее отступить в тень, вызвав к жизни призраки прошлого. Ромул взял кусок хлеба и обмакнул его в разваренную чечевицу; бросив на воспитанника довольный взгляд, Амброзин тоже принялся за еду.

– Ну, и что случилось потом? – спросил Ромул.

– Ты отравился. Ты съел ядовитые грибы. Кто-то, по ошибке или намеренно, положил их в твою пищу… возьми-ка кусочек мяса

– А вдруг эта еда тоже отравлена?

– Нет, не думаю. Если бы они хотели убить тебя, они бы уже сделали это. Так что не бойся, мой мальчик. Ну так вот… я вообще-то очутился там по чистой случайности. Я ужасно устал и проголодался, моя одежда изорвалась в долгом пути, я просто окоченел от холода – и вдруг увидел свет в шатре посреди леса, и меня как будто что-то толкнуло изнутри. Это было очень странное чувство, нечто вроде внезапного откровения. Я пошел вперед, не останавливаясь, и двигался при этом как во сне. Наверное, сам Господь помогал мне; ни один из стражей меня не заметил, им словно туманом глаза застлало… а я и сам не заметил, как очутился в шатре. Ты лежал на постели. Ты был тогда такой маленький! И ужасно бледный, губы у тебя даже посинели. Твои родители просто сходили с ума от страха. Я дал тебе рвотное – и весь яд вышел из тебя. А я с того момента стал членом вашей семьи и никогда больше не расставался с тобой.

Стоило Ромулу вспомнить родителей, как его глаза наполнились слезами, но мальчик сдержался и не позволил себе расплакаться. Он лишь сказал:

– Лучше бы ты позволил мне умереть. – Амброзин сунул в рот мальчику кусочек мяса, и Ромул проглотил его целиком, не разжевав. – А что ты там делал, в том лесу? – спросил он.

– Что я там делал?.. Ну, это длинная история, и если хочешь, я расскажу ее по дороге; а сейчас давай покончим с едой и отправимся отдыхать. Завтра нам придется подняться очень рано, и ехать весь день.

– Амброзии…

– Да, сынок?

– Почему они хотят держать меня в тюрьме всю мою жизнь? Потому что мой отец добился для меня императорского трона? Поэтому?

– Думаю, да.

– Послушай, – сказал мальчик, неожиданно просветлев. – Я все решил. Я хочу отказаться от всего этого – от титула, от владений, от короны. Я хочу быть простым мальчиком, как все другие. Мы с тобой можем куда-нибудь уехать. Я найду себе работу, мы можем стать уличными певцами, например, или рассказывать истории на площадях… Ты ведь так здорово умеешь рассказывать, Амброзии!.. Мы как-нибудь заработаем на жизнь, и мы никому не помешаем. Мы увидим множество новых мест, мы можем даже отправиться за море, в страну пигмеев, или хоть на лунные горы! Разве это не замечательно? Скажи ему, пожалуйста. Объясни ему, что я хочу все-все бросить, даже… – Ромул опустил голову, чтобы скрыть лицо. – Даже не стану мстить за отца. Скажи ему, что я хочу все забыть. Все! И что он вообще никогда больше не услышит моего имени. А? Пожалуйста! Ты пойдешь к нему, скажешь это?

Амброзин посмотрел на мальчика с бесконечной нежностью.

– Все это не так-то просто, Цезарь.

– Да ты просто лицемер! Называешь меня Цезарем, а сам не желаешь повиноваться моим приказам!

– Я бы повиновался, если бы это было возможно, однако… увы, это не так. У этих людей нет власти, чтобы даровать тебе даже самую малость. Одоакр может, конечно, но он в Равенне, и он отдал приказы, с которыми никто не решится поспорить. И ты не должен больше никогда называть меня лицемером. Я твой учитель, и будь любезен относиться ко мне с уважением. Ну, а теперь, если ты не против, давай покончим с едой и – спать. Не спорь!

Ромул уныло повиновался, и Амброзин проследил затем, чтобы он доел последний кусок хлеба, прежде чем уйти в соседнюю комнату. А потом старый наставник снова достал свои письменные принадлежности и продолжил работу при неровном свете фонаря. Снаружи доносились громкие голова варваров, принявшихся снимать дневную усталость при помощи крепкого пива, которое они пили в огромном количестве ради поднятия духа. Амброзин прислушался и подумал: хорошо, что мальчик уже спит, и что он не понимает языка варваров. Многие из них участвовали в налете на виллу Ореста, и теперь хвастали друг перед другом тем, кто сколько награбил, сколько женщин изнасиловал, рассказывали о жестокостях и осквернении святынь, о различных издевательствах над своими жертвами… Другие, вернувшиеся с армией Мледона, участвовали в уничтожении легиона Nova Invicta. И они с удовольствием говорили о жестоких пытках, которым подвергали взятых в плен римлян, о бесконечно ужасных зверствах, немыслимых для любого нормального человека. Амброзин с горечью и болью осознал, что это и есть правила жизни в новом мире.

В тот момент, когда старый наставник предавался особо мрачным размышлениям, среди солдат неожиданно показался Вульфила, и его гигантская фигура сразу бросилась в глаза Амброзину, смотревшему в окно. Длинные вислые усы Вульфилы были подпалены на концах, а косы, спадавшие на грудь, делали его похожим на одного из тех нордических богов, что почитались свебами, – на Чатти или Сканиана. Амброзин быстро задул фонарь, чтобы снаружи казалось, будто внутри дома все спят. И придвинулся поближе к полуоткрытому окну.

Вульфила что-то прокричал, нечто вроде ругательства, и все вокруг умолкли. Главарь варваров продолжил:

– Я вам говорил, идиоты, чтобы вы заткнули свои пасти! Нам незачем привлекать к себе внимание. Чем меньше людей нас заметит, тем лучше для нас

– Да ну тебя, Вульфила! – возразил кто-то из воинов. – Кого ты боишься? Даже если нас и услышат, что может случиться? Я ничего не боюсь! А как вы, ребята?

– Заткнись! – резко приказал Вульфила. – И вы все тоже, хватит на сегодня! Выставьте часовых в две линии, на расстоянии в сто шагов друг от друга. Если хоть кто-то оставит пост, по любой причине, он будет немедленно казнен.

Остальные – сейчас же спать. Завтра мы выйдем еще до рассвета. Следующий привал будет у подножия Апеннин.

Варвары повиновались и, выставив караульных, расстелили на земле одеяла и устроились на ночлег. Амброзин вышел за дверь и сел на скамью, тут же поймав на себе взгляд ближайшего часового.

Наставник не знал этого воина и не желал знакомиться с ним; он просто стал смотреть на небо, на созвездия: Кассиопея уже склонилась к самому горизонту, а Орион сиял высоко над головой, почти в центре небосвода. Амброзин поискал взглядом Полярную звезду. Вон он, маленький ковш… Это заставило его вспомнить о детстве, когда его учитель, друид весьма почтенного возраста, учил маленького Амброзина определять по звездам свое местонахождение и находить дорогу в темноте, хоть на суше, хоть среди морских волн. Он мог предсказать затмение луны и любые изменения погоды на земле, основываясь на вечном движении звезд.

Амброзин снова подумал о Ромуле, и его сердце преисполнилось жалости. Да, он убедил мальчика поесть, а заодно всыпал в его воду немного порошка, чтобы заставить мальчика заснуть. Но как убедить Ромула вернуться к жизни? И если даже удастся это сделать, какое будущее сможет он предложить своему воспитаннику? Сколько дней, месяцев и лет придется им провести в тюрьме, ожидающей их впереди? Вечное заточение? Сколько шагов придется сделать, чтобы измерить отведенное им пространство? Как долго смогут они выносить своих ненавистных тюремщиков?..

Строки стихов, читанных давным-давно, далеко отсюда, всплыли в памяти Амброзина:

И тут некий знак из далекого прошлого всплыл перед ним, достиг его сознания в момент неизбывной печали. Что это был за знак? Кто послал его?

Амброзин снова медленно и мягко произнес те же строки, на манер медленного напева. И чуть погодя его сердце словно наполнилось светом, стало легким, как птица, готовая к полету. Он вернулся в старую лачугу, бывшую когда-то придорожным постом с приютом для проезжающих, всегда полным народа. Теперь здесь было холодно пусто. Взяв из очага уголек, Амброзин снова зажег фонарь и оправился во вторую комнату, чтобы лечь рядом с Ромулом. Подняв фонарь, старый наставник всмотрелся в лицо мальчика. Ромул спал, его дыхание было глубоким и ровным Цветущая юность, золотистая кожа… Да, это было прекрасное дитя: тонкие, горделивые черты его лица напоминали лицо Флавии… Флавия Серена. Амброзин вспомнил ее тело, распростертое на холодном мраморе, под сводами императорской базилики. И от всего сердца поклялся, что он создаст достойное будущее для этого мальчика. Любой ценой, пусть даже ценой собственной жизни. Он будет только счастлив отдать жизнь ради любви к женщине, которую много лет назад впервые увидел у постели умирающего сына, холодной зимней ночью, в лесной глуши в Апеннинах… Амброзин осторожно коснулся щеки мальчика, убавил огонь в фонаре и с долгим вздохом опустился на постель. Его сердце вдруг охватила непонятная и неведомая ему прежде безмятежность, словно он превратился в лесное озеро в безветренную ночь…

Аврелий перевернулся с боку на бок на соломенном тюфяке, все еще охваченный дремотой; он не мог сказать, то ли он действительно услышал что-то, то ли звук ему просто приснился. Ну, наверное, он все-таки спал; его глаза были закрыты, когда он беззвучно прошептал: «Юба…» Ржание повторилось, на этот раз громче, к нему добавился плеск воды, по которой топали копыта. Аврелий закричал: «Юба!» – и голос коня, раздавшийся в ответ, был самым настоящим, и в нем звучала искренняя радость воссоединения с другом, которого конь считал навсегда потерянным.

– Юба, мальчик мой, мой хороший мальчик, иди сюда, иди ко мне, приятель! – позвал Аврелий.

Его серый конь, покрытый грязью и казавшийся призрачным в утреннем тумане, шагал к нему через водоем, по колено в воде.

Аврелий поднялся и обнял Юбу, переполненный чувствами.

– Как ты меня нашел? Как тебе это удалось? Дай взглянуть на тебя… Грязный какой, и весь в струпьях! Должно быть, ты ужасно голоден, бедняжка, уж так голоден… погоди-ка, я сейчас…

Он пошел к нише, которую Ливия использовала в качестве кладовой, и вернулся с корзиной, полной пшеницы. Юба пылко сунулся мордой в зерно. Аврелий схватил какую-то тряпку, намочил ее в водоеме и начал чистить шкуру коня. Он трудился, пока шерсть Юбы не заблестела.

– У меня нет сейчас скребницы, друг мой, но я ее найду. И все же это уже лучше, чем ничего, правда? Ты согласен?

Закончив мыть коня, Аврелий отступил на шаг и внимательно оглядел Юбу. Конь был великолепен: длинные ноги, стройные бабки, мускулистая грудь, гордо сидящая голова, трепещущие ноздри, изогнутая шея, украшенная изумительной синевато-черной гривой… Аврелий вычистил также седло и подтянул стремена. Когда он увидел, что Юба съел все зерно и напился, он аккуратно оседлал и взнуздал коня, будучи уверен, что конь – это некий знак, присланный ему неведомым предком из другого мира. Взяв свой ремень с мечом, Аврелий перекинул его через плечо, надел свои подбитые гвоздями башмаки, взял Юбу за уздечку и повел через водоем там, где вода стояла пониже.

– Ты ничего не забыл? – послышался за его спиной голос, и эхо, отразившись от сводов, повторило: «Ничего?..»

Аврелий удивленно повернулся – и тут же его охватило смущение и он уставился в землю. Ливия стояла перед ним с гарпуном в руке, одетая в нечто вроде набедренной повязки из дубленой кожи, и две ленты из такой же кожи перекрещивались на ее груди.

Девушка только что вышла из воды, и капли еще стекали по ее мускулистому телу. Ливия бросила на землю перед собой рыболовную сеть, которую держала в другой руке. Сеть была полна крупных кефалей, все еще энергично бившихся, и еще там виднелся здоровенный угорь, свернувшийся, как змея.

Аврелий сказал:

– Мой конь вернулся.

– Я и сама это вижу, – заметила Ливия. – И еще я вижу, что ты собрался куда-то отправиться. Мог бы и дождаться моего возвращения, чтобы сказать «спасибо».

– Я оставил тебе все свои латы, – Аврелий показал в дальний угол большого помещения, где лежали кираса, щит и шлем. – Можешь делать с ними, что хочешь.

Ливия сплюнула на землю.

– Старого железа я могу набрать сколько угодно, если вдруг оно мне понадобится.

– Я все равно вернулся бы рано или поздно, чтобы поблагодарить тебя. И я оставил бы тебе записку, если бы у меня было на чем ее написать. Но я терпеть не могу прощаний перед дорогой. Я даже и не знаю, что говорят в таких случаях…

– Ничего не надо говорить. Просто уходи. Убирайся вместе со всем твоим барахлом и никогда больше не возвращайся. Что может быть легче?

– Ну, не совсем это так… За эти последние дни я… – Аврелий медленно поднял глаза и посмотрел на тело Ливии, словно боясь встречаться с девушкой взглядом. – Обо мне никто и никогда так не заботился, тем более девушка вроде тебя, такая молодая и храбрая… Ты не похожа ни на кого, с кем мне доводилось встречаться в жизни. Я подумал, что если я тут еще задержусь, то с каждым днем мне будет все труднее… Я боялся… что просто не смогу уйти.

Ливия молчала, не говоря ни слова.

Взгляд Аврелия медленно пополз вверх, как бы желая встретиться со взглядом Ливии, но снова остановился на едва ощутимое мгновение на медальоне, висевшем на шее девушки, на маленьком серебряном орле.

Ливия заметила это, и когда Аврелий, наконец, посмотрел в ее глаза, он не увидел в них той горечи, какую ожидал увидеть. Девушка смотрела на него с легким удивлением и грубоватой нежностью.

– Тебе незачем говорить всю эту чепуху. Если хочешь, можешь уходить. Ты мне ничего не должен.

Аврелий понял, что не в силах выговорить ни слова.

– Но куда ты решил отправиться? – с легкой настойчивостью спросила Ливия.

Легионер снова повесил голову.

– Я вообще-то не знаю. Просто куда-нибудь, прочь отсюда. Подальше от этого места, от вони всех этих варваров и нашей собственной испорченности и гнили. Подальше от распада, от моих собственных воспоминаний, от всего вообще. А ты? Ты что, хочешь навсегда остаться в этом болоте?

Ливия придвинулась чуть ближе к нему.

– Это совсем не то, о чем ты думаешь, – сказала она. – В этом болоте рождается надежда. И это вовсе не болото, это лагуна. Она полна жизни, в ней – дыхание моря.

Юба застенчиво фыркнул и стукнул копытом о землю, как будто пытался понять, в чем причина задержки. Ливия схватила медальон, висевший на ее шее, и крепко сжала. Аврелий покачал головой.

– Надежды нет нигде. Одно лишь разрушение и распад, мародерство, тирания…

– Тогда почему ты пытался похитить того мальчика?

– Я не хотел его похищать. Я хотел его освободить.

– В это трудно поверить.

– Это правда, хоть верь, хоть нет. Меня попросил спасти мальчика его отец, в тот момент, когда он умирал. Я приехал на Виллу в Пласенте сразу после резни, учиненной варварами. Я примчался с поля боя, когда мой легион был уже окружен тысячами врагов; я покинул товарищей, чтобы отправиться за помощью. Когда я нашел Флавия, он еще дышал. И на последнем дыхании он умолял меня спасти его сына. Что еще я мог сделать?

– Ты сумасшедший. Тебе просто повезло, что похищение не удалось. Что бы ты делал с мальчиком, если бы увел его?

– Я не знаю. Увез бы его с собой. Я мог бы научить его пахать землю, разводить пчел, сажать оливковые деревья и доить коз. Чтобы он стал настоящим римлянином.

– А ты не хочешь повторить попытку? – прозвучал чей-то голос рядом с Аврелием.

– Стефан! Что ты тут делаешь? – резко спросила Ливия. – Кажется, у нас договор: никогда не встречаться днем, и никогда – в этом месте.

– Ты права, но у меня есть серьезная причина. Они выехали.

– Куда?

– Никто не знает. Они отправились по виа Ромеа в сторону Фанума. Уверен, они потом двинутся двигаться на юг по виа Фламиниа, но до какого места? Но мы можем попытаться узнать больше.

– О чем вы говорите? – спросил Аврелий.

– Об освобождении некоего мальчика, – ответил Стефан. – И нам понадобится твоя помощь.

Аврелий посмотрел на него и недоверчиво покачал головой.

– Некоего мальчика… ты о нем?

Стефан кивнул.

– О нем. О Ромуле Августе Цезаре, римском императоре.