ГЛАВА 4

Амброзин поднялся с земли и помог встать Ромулу. Мальчик промок насквозь, его одежда была перепачкана грязью и облеплена ряской, волосы прилипли ко лбу; он дрожал от холода, губы у него посинели. Воспитатель быстро снял плащ и набросил его на плечи мальчика, говоря:

– Ну-ка, пошли. Лучше вернуться внутрь.

Они были со всех сторон окружены воинами Вульфилы, недвусмысленно угрожавшими им обнаженными мечами.

Амброзин прошел мимо их рядом, высоко вскинув голову, поддерживая мальчика и шепча ему слова ободрения; они вошли в нижний вестибюль дворца и поднялись по лестнице, вернувшись к месту своего заточения. Ромул не произнес ни слова, каждый шаг давался ему с трудом, поскольку он едва волочил ноги, к тому же он спотыкался о полы плаща, слишком длинного для него. Руки и ноги Ромула окоченели и болели просто отчаянно, однако его душа болела куда сильнее, потому что он видел перед собой мать, падающую от удара кинжала, и этот удар нанес убийца его отца, Ромул ненавидел человека, обманувшего его надеждой на спасение всех их. Он только причинил лишние беды, сделал будущее еще более пугающим… Мальчик поднял взгляд на воспитателя и спросил:

– Моя мать… она мертва, да?

Амброзин склонил голову и не произнес ни слова в ответ.

– Она мертва? – настойчиво повторил мальчик.

– Я… боюсь, да, – произнес, наконец, Амброзин, обняв мальчика за плечи и прижимая к себе.

Но Ромул дернулся, уходя в сторону, и закричал:

– Оставь меня! Я тоже хочу умереть! Я хочу к маме! Я хочу видеть ее! Куда ты ее спрятал?! Я хочу ее видеть!

Он бросился на одного из варваров, бешено колотя кулаками по его щиту. Варвары заржали и принялись дразнить мальчика, толкая его со всех сторон. Амброзин попытался удержать Ромула и успокоить, но не сумел поймать своего воспитанника. Тот словно обезумел. На самом деле мальчик был полностью опустошен. Он больше не видел впереди ни малейшей надежды, он не видел способа избежать грядущего ужаса. Он был безутешен, и его воспитатель испугался, что Ромул может попытаться свести счеты с жизнью.

– Позвольте ему увидеть мать, – умоляющим тоном обратился Амброзин к стражам. – Может быть, он тогда сумеет дать выход своим чувствам и успокоится. Прошу вас, если вы знаете, где ее тело, позвольте ему увидеть ее. Он ведь просто испуганный мальчик, пожалейте его хоть немного!

Амброзин смотрел в глаза по очереди каждому из варваров, и их смех начал понемногу затихать. Взгляд старого воспитателя был таким напряженным, такая сила изливалась из его голубых глаз, что стражи смущенно склоняли головы, словно придавленные волной загадочной энергии. Потом один из них, вроде бы старший по должности, сказал:

– Не сейчас. Вы с ним должны вернуться в свою комнату; нам приказали запереть вас обоих там. Но я передам твою просьбу нашему командиру.

Ромул, наконец, затих, истерзанный душевными муками и изможденный физически, и они вернулись в комнату. Амброзин молчал, потому что любое его слово могло сейчас лишь ухудшить дело.

Ромул сел на пол в дальнем конце комнаты, прислонившись затылком к стене и глядя прямо перед собой. Время от времени он глубоко вздыхал и содрогался всем телом. Его воспитатель, наконец, решился подойти поближе, чтобы всмотреться в мальчика и попытаться понять, то ли тот задремал, наконец, то ли окончательно провалился в бредовую лихорадку. Но так ничего и не понял. И в таком тревожном состоянии прошел остаток ночи.

Когда слабый молочный свет начал просачиваться в комнату сквозь две смотровые щели высоко в стене, они услышали за дверью какой-то шум.

Потом дверь распахнулась – и появились две прислужницы. Они втащили в комнату большую лохань с водой, принесли чистую одежду, кувшин с целебной мазью и поднос с едой.

Затем осторожно подошли к Ромулу, кланяясь, и по очереди почтительно поцеловали ему руку. Ромул позволил искупать и переодеть его, но отказался съесть хоть крошку, несмотря на настойчивые увещевания Амброзина. Одна из служанок, девушка лет восемнадцати, была очень хорошенькой и явно добросердечной. Она налила в чашку горячего молока с медом и сказала:

– Прошу вас, мой господин, выпейте немножко. Это придаст вам сил.

– Пожалуйста, выпейте! – попросила и вторая девушка, лишь немногим старше первой. Ее взгляд был задумчивым и искренним.

Ромул взял чашку и сделал большой глоток. Потом поставил чашку на поднос и поблагодарил девушек.

В нормальном своем состоянии этот мальчик никогда не благодарил слуг, и Амброзин отметил это. Возможно, страшная боль и одиночество заставили его научиться ценить любое проявление человеческого тепла, от кого бы оно ни исходило. Когда девушки собрались уже уходить, старый наставник спросил их, не заметили ли они этим утром кого-нибудь незнакомого, кто выходил бы из дворца или входил в него. Но девушки отрицательно покачали головами.

– Нам нужна ваша помощь, – сказал Амброзин. – Любые сведения, какие только вы сможете сообщить нам, могут оказаться совершенно бесценными. Или даже жизненно важными. Сейчас на кону стоит жизнь императора.

– Мы сделаем все, что сможем, – ответила старшая девушка, – но мы не понимаем языка варваров, и часто понятия не имеем, о чем они говорят.

– Вы можете вынести отсюда записку?

– Они нас обыскивают, – смущенно порозовев, сказала девушка, – но мы можем выучить послание наизусть, если хотите. Конечно, они могут и проследить за нами… Они ужасно враждебно настроены, и подозрительны ко всем латинянам

– Да, я понимаю. Но мне нужно знать, был ли этой ночью взят в плен некий римский солдат, человек около сорока пяти лет, крепкий, с темными волосами, немного поседевшими на висках, с темными глазами. Он ранен в левое плечо.

Девушки переглянулись и сказали, что не видели никого, подходящего под такое описание.

– Если увидите его, хоть живого, хоть мертвого, дайте мне знать как можно скорее, ладно? И еще один вопрос, последний: кто послал вас сюда?

– Хозяин этого дворца, – ответила старшая девушка – Благородный Антемий.

Амброзин кивнул; Антемий был одним из высших чиновников и всегда преданно служил императору, кем бы этот император ни был, и при этом не задавал вопросов. Видимо, он счел, что его долг – служить Ромулу, пока не назван его преемник на троне.

Девушки ушли, и их легкие шаги сразу же заглушила тяжелая поступь стражей, сопровождавших служанок. Ромул снова свернулся в углу комнаты и погрузился в упорное молчание, отказываясь ответить хоть словом наставнику, пытавшемуся втянуть его в разговор. У него просто не хватало сил на то, чтобы выбраться из той бездны отчаяния, в которую он провалился. И, судя по напряженному, тоскливому выражению лица, его переполняли чувства, не поддающиеся усмирению… а из глаз то и дело стекали капли слез, падавшие на грудь.

Время шло; должно быть, уже близился полдень, когда дверь комнаты снова распахнулась, и на пороге появился тот самый страж, с которым Амброзин разговаривал ночью; он сказал:

– Можешь увидеть ее сейчас, если хочешь.

Ромул мгновенно стряхнул с себя апатию и поспешил за стражем, даже не подождав своего наставника, последовавшего за ними. Амброзин не стал ничего говорить, потому что слишком хорошо знал: не существует на свете таких слов, которые могли бы облегчить страдания мальчика; он просто верил, что сама природа проявит сострадание и защитит свое дитя… ведь только время способно залечить подобные раны, даровать забвение…

Они направились в южное крыло дворца, мимо пустующих ныне помещений дворцовой стражи. Потом спустились по лестнице, и Амброзин вдруг понял, что они идут в императорскую базилику, в которую он так недавно попал через женскую галерею. Они пересекли неф и спустились в склеп, частично залитый просочившейся из лагуны солоноватой водой. Центральный алтарь и маленькая ризница возвышались над поверхностью воды, словно небольшие острова, прикованные к полу кирпичной дорожкой. Вода брызгала из-под ног идущих, разбивая вдребезги мозаику пола, изображавшую танцующие Времена Года. Тело Флавии Серены лежало на мраморном столе в алтаре. Оно было белым, как воск, и покрыто белым шерстяным одеялом; кто-то позаботился о том, чтобы расчесать волосы Флавии, умыть и слегка подкрасить ее лицо. Должно быть, это постаралась одна из дворцовых служанок.

Ромул так уставился на тело матери, словно ждал: под его пылающим взглядом труп вот-вот потеплеет и чудесным образом вернется к жизни. Потом глаза мальчика наполнились слезами и он зарыдал в голос, прижавшись лбом к холодному мрамору. Амброзин подошел поближе, но не решился прикоснуться к воспитаннику. Он решил дать мальчику без помех выплеснуть все, что накопилось в измученной юной душе. Но вот, наконец, Ромул отер слезы и прошептал что-то настолько тихо, что Амброзин не разобрал ни слова. Потом мальчик повернулся к стражам, стоявшим рядом с ним, – это были солдаты-варвары из отряда Вульфилы, – и старый наставник был поражен твердостью, с которой Ромул произнес:

– Вы заплатите за это. Все вы. И пусть Господь отправит вас в ад, всю вашу стаю бешеных собак.

Ни один из варваров не понял слов мальчика, потому что говорил он на классической старой латыни, и проклятие тоже прозвучало на латинском языке. Амброзин подумал, что это только к лучшему. Однако над ними, на маленьком балконе над апсидой, стоял Одоакр, наблюдавший за сценой внизу. Он повернулся к одному из своих слуг и спросил:

– Что он сказал?

– Он дал клятву мести, – неопределенно ответил слуга.

Одоакр негодующе фыркнул, но Вульфила, скрывавшийся в тени за его спиной, выглядел как наглядный пример физического проявления данной клятвы. Широкая рана, нанесенная мечом Аврелия, изуродовала его лицо, а швы, наложенные дворцовым хирургом, заставляли щеку Вульфилы выглядеть еще более отвратительно. Губы варвара искривились в чудовищной гримасе.

Одоакр повернулся к стражу, стоявшему рядом с ним.

– Отведи мальчишку назад в его комнату, а старика доставь ко мне: он должен знать кое-что о ночной вылазке.

Он бросил последний взгляд на тело Флавии Серены, и на мгновение его взгляд потемнел от глубокого сожаления; но никто этого не заметил. Развернувшись, Одоакр пошел прочь, к императорским апартаментам, и Вульфила зашагал за ним следом. Один из стражей спустился в склеп и что-то сказал командиру. Ромула немедленно отвели в сторону от его наставника, а Амброзина повлекли куда-то. Мальчик крикнул ему вслед:

– Магистр! – Амброзин обернулся. – Не бросай меня!

– Не бойся. Мы скоро снова увидимся. Собери все свои силы, не позволяй им увидеть твои слезы. Никогда, ни по какой причине. Ты потерял обоих своих родителей, а в жизни не существует большей печали. Но теперь ты сумеешь подняться из глубин твоего горя. А я буду рядом, чтобы помочь тебе.

И он зашагал следом за стражем.

Одоакр ждал Амброзина в апартаментах императора, в комнате, которая служила рабочим кабинетов и Юлию Нефосу, и Флавию Оресту.

– Кто был тот человек, который прошлой ночью пытался освободить моих пленников? – спросил Одоакр без лишних церемоний.

Амброзин смотрел на длинные полки, заполненные свитками и книгами; в прошлом он многие из них держал в руках, ища ту или иную справку, когда ему удавалось попасть в эту роскошную резиденцию. Одоакр, впав в раздражение от рассеянности старого наставника, закричал:

– Смотри на меня! Я к тебе обращаюсь! И отвечай на мои вопросы!

– Я не знаю, кто это был, – спокойно произнес немолодой человек. – Я никогда прежде его не видел.

– Не лги мне! Никто не стал бы предпринимать подобную попытку, не условившись о ней заранее! Ты знал о его приходе, и, возможно, тебе известно, где он сейчас. Лучше сам скажи мне об этом. Иначе я заставлю тебя говорить, для этого есть много способов.

– Не сомневаюсь, – кивнул Амброзин. – Но даже ты не сумеешь заставить меня сказать то, чего я не знаю. Лучше бы ты спросил своих людей, что сопровождали нас: с того момента, как мы покинули виллу, мы ни с кем не разговаривали и никого не видели, кроме твоих варваров. В том отряде, который ты послал, чтобы устроить резню, не было римлян, и, как тебе хорошо известно, ни одного из людей Ореста не осталось в живых. Более того, я сделал все, что смог, чтобы не дать тому человеку увести мальчика…

– Ну, это просто потому, что ты не хотел подвергать ребенка риску.

– Разумеется. Я бы ни за какие блага не согласился на подобный план, если бы знал о нем заранее! Он был обречен на неудачу с самого начала, а цена могла оказаться просто чудовищной. Конечно, тот воин не хотел причинить вреда ребенку, но его попытка кончилась бедой для всех. Моя госпожа, императрица, могла бы сейчас быть среди живых, если бы не тот человек. Так что я ни за что не одобрил бы подобную глупость, причем по самой простой причине.

– По какой же?

– Мне отвратительны неудачи. Тот человек, безусловно, очень храбр, и собака из твоей стражи надолго его запомнит, потому что лицо у него разрублено пополам. Я знаю, что ты жаждешь мести, но я ничем не могу тебе помочь. Даже если ты разрежешь меня на куски, ты не узнаешь больше, чем я уже сказал тебе.

Амброзин говорил с такой уверенностью, что на Одоакра это произвело впечатление: он решил, что старый наставник может быть ему полезен, потому что он явно обладал не просто умом, но мудростью, и мог служить проводником через путаницу придворных интриг, в которые намеревался погрузиться Одоакр. Однако тон, которым наставник произнес слова «моя госпожа, императрица», не оставлял сомнений в том, каковы его убеждения и кому он предан.

– Что ты намерен сделать с мальчиком? – спросил Амброзин.

– Это не твое дело, – ответил Одоакр.

– Пощади его. Он не причинит тебе никакого вреда. Я не знаю, почему тот человек хотел его спасти, но тебя это ни в каком случае не должно тревожить. Он действовал в одиночку: если бы за ним кто-то стоял, они бы выбрали другое место и время, разве не так? И тогда бы пришло гораздо больше людей, и были бы наготове лошади, и был бы разработан маршрут побега… а знаешь ли ты, что маршрут предложил именно я?

Одоакр был не на шутку удивлен внезапным признанием старого человека, а также непреодолимой логикой его слов.

– Но как тот воин нашел ваши комнаты, а?

– Не знаю, но догадываюсь.

– Ну, и?..

– Он знал твой язык.

– Почему ты в этом так уверен?

– Потому что я слышал, как он говорил с твоими солдатами, – пояснил Амброзин.

– Но как он с мальчиком выбрался наружу? – продолжал спрашивать Одоакр. Ни он, ни его люди не в состоянии были объяснить, каким образом Ромул и Аврелий очутились за стенами дворца, когда все выходы были перекрыты.

– Вот это мне неизвестно, потому что твои люди отрезами меня от них; но мальчик был мокрым насквозь, и пахло от него просто ужасно. Так что, полагаю, они могли проскользнуть через одну из сточных труб. Но не все ли равно? Тебе незачем бояться мальчика, которому едва исполнилось тринадцать лет. Я ведь говорю только о том, что тот незваный спаситель действовал сам по себе. И он был серьезно ранен. Наверное, он уже умер. Пощади мальчика, умоляю тебя. Он ведь просто ребенок; что он может сделать, какой вред причинить кому бы то ни было?

Одоакр посмотрел в глаза старого наставника, и вдруг у него закружилась голова от охватившего его чувства неуверенности. Он отвел взгляд, делая вид, что обдумывает свои слова, затем произнес

– Иди пока. Вам недолго придется ждать моего решения. Но если вдруг повторится то, что случилось этой ночью, забудь о надежде.

– Да разве такое возможно? – возразил Амброзин. – За каждым нашим движением следят десятки твоих воинов… старик и мальчик! Но если ты позволишь дать тебе совет…

Одоакр не желал унижаться, отвечая согласием, но ему было страшно интересно услышать, что может сказать этот старик, способный лишить его уверенности в себе простым взглядом. Амброзин все понял и продолжил:

– Если… если ты уничтожишь этого ребенка, это может быть воспринято как злоупотребление силой и властью… например, восточным императором, у которого в Италии много сторонников и огромная армия. При таких обстоятельствах он никогда не примет твои полномочия. Видишь ли, римлянину дозволено лишить жизни другого римлянина, но… – Амброзин на мгновение заколебался, прежде чем произнести следующее слово: – Но варвару – нет. Даже великий Рицимер, твой предшественник, ради реальной власти был вынужден скрываться за спиной незначительной фигуры императорского рода. Если ты пощадишь мальчика, на тебя будут смотреть как на человека великодушного и благородного. Ты завоюешь симпатии христианского духовенства, а оно ведь весьма могущественно, и правитель Востока будет вынужден действовать так, как будто ничего и не случилось. Ему ведь на самом деле неважно, кто правит на западе, потому что для него от этого ничего не меняется, но его очень беспокоит то, как все… как все выглядит. Помни, что я сказал: если ты будешь соблюдать внешнюю благопристойность, ты сможешь править этой страной, пока жив.

– Соблюдать внешнюю благопристойность? – повторил Одоакр.

– Слушай. Двадцать пять лет назад Атилла обложил данью императора Валентиниана Третьего, и у того не оставалось выбора, он должен был платить. Но знаешь, как он все это обставил? Он назвал Атиллу имперским главнокомандующим, а дань стал выплачивать ему, как жалованье. Да, на деле римский император оказался данником вождя варваров, однако внешние приличия были соблюдены, и тем самым спасена императорская честь. Убийство Ромула стало бы проявлением бессмысленной жестокости и большой политической ошибкой. Сейчас ты обладаешь большой силой, и пора уже тебе научиться этой силой управлять. – Амброзин уважительно кивнул и пошел к двери, прежде чем Одоакр успел подумать, что надо бы задержать старого наставника.

Едва закрылась дверь за Абмрозином, как через боковую дверь в кабинет вошел Вульфила.

– Ты должен убить его, сейчас же! – прошипел он. – Или то, что было ночью, будет повторяться снова и снова!

Одоакр одарил Вульфилу холодным взглядом; этот человек, в прошлом по его приказу выполнявший самые грязные задания, вдруг показался ему совершенно чужим, незнакомым, просто неким варваром, с которым Одоакр больше не желал иметь ничего общего.

– Ты только и знаешь, что кровь и убийство, но я хочу стать настоящим правителем, понял? Я хочу, чтобы подданные учились полезным занятиям и наукам, а не занимались заговорами и интригами. И я сам разберусь в этом деле.

– У тебя мозги размягчились от слез того сопляка и от болтовни старого шарлатана. И если ты обессилел настолько, что не можешь ни на что решиться, я сам об этом позабочусь.

Одоакр вскинул руку, словно желая ударить Вульфилу, но задержал кулак, не донеся его до изуродованного лица варвара.

– Не смей со мной спорить, слышишь? – резко бросил он. – Ты будешь повиноваться, не рассуждая. А теперь уходи, мне надо подумать. Когда я захочу тебя увидеть, я тебя вызову.

Вульфила вышел, изо всех сил хлопнув дверью. Одоакр остался в кабинете один; он принялся шагать взад-вперед, размышляя над тем, что сказал Амброзин. Потом вызвал слугу и приказал ему привести в кабинет Антемия, управляющего дворцом. Старик явился мгновенно, и Одоакр предложил ему сесть.

– Я принял решение, – начал он, – относительно судьбы молодого человека, именуемого Ромулом Августу лом.

Антемий поднял на него водянистые и ничего не выражающие глаза. На коленях у старика лежала табличка, в правой руке он держал перо, готовый записать все, что понадобится.

Одоакр продолжил:

– Мне очень жаль это несчастное дитя, никак не причастное к измене своего отца, и я решил сохранить ему жизнь. – Антемий не сумел сдержать вздох облегчения. – Но в любом случае ночное происшествие доказывает, что жизнь мальчика – в опасности, что есть люди, желающие использовать его как причину войны и беспорядков в этой стране, так остро нуждающейся в мире и спокойствии. Поэтому я отправлю его в безопасное место, где за ним будут присматривать достойные доверия стражи, и назначу ему содержание, достойное его ранга. Императорские знаки будут отправлены в Константинополь, в императорскую базилику, а мне будет присвоено звание magister militum Востока. Для этого мира вполне достаточно одного императора.

– Мудрое решение, – кивнул Антемий. – Тут ведь самое важное…

– …соблюсти приличия, – закончил за него Одоакр. Антемий бросил на него удивленный взгляд: оказалось, что этот грубый солдат способен быстро усваивать политические уроки!

– Наставник отправится вместе с мальчиком? – спросил старик.

– Я ничего не имею против этого. Мальчик должен продолжить свое образование.

– Когда они уедут?

– Как можно скорее. Я не хочу новых неприятностей.

– Могу ли я узнать, где именно они поселятся?

– Нет. Об этом я сообщу только командиру сопровождающего отряда.

– Я должен приготовить все для долгого путешествия, или для краткого?

Одоакр на мгновение заколебался.

– Путь будет довольно долгим, – ответил он, наконец. Антемий кивнул и удалился с поклоном.

Одоакр тут же вызвал офицеров, входивших в его личный совет; это были люди, достойные доверия. Среди них был и Вульфила, все еще раздраженный после недавней стычки со своим командиром. Им подали обед. Когда они все уже уселись и перед каждым была поставлена тарелка с мясом, Одоакр заговорил о том, куда было бы лучше всего отправить в изгнание мальчика. Один из воинов предложил Истрию, другой – Сардинию. Кто-то сказал:

– Это все слишком далеко, трудно будет за ним присматривать. Тут есть один островок в Тирренийском море, голый и негостеприимный, бедный во всех отношениях, и он с одной стороны находится достаточно близко от побережья, а с другой – вполне далеко. И там до сих пор сохранилась старая императорская вилла, она стоит на совершенно неприступном утесе. Она частично разрушилась, но жить в ней пока можно. – Воин встал и подошел к стене, на которой была нарисована большая карта империи, чтобы показать некую точку в Неаполитанском заливе: – Вот, Капри.

Одоакр ответил далеко не сразу, явно обдумывая и другие варианты.

Но, наконец, он сказал:

– Да, похоже, это и в самом деле наилучшее место. Достаточно изолированное, однако в случае необходимости туда нетрудно добраться. Мальчика будет сопровождать сотня воинов, лучших, какие у меня есть. Я не желаю новых сюрпризов. Подготовьте все необходимое; я дам вам знать, когда настанет пора отправлять его.

Как только вопрос места ссылки был решен, разговор перешел на другие предметы. Все пребывали в отличном настроении. Они, наконец, добрались сюда, в центр сосредоточения великих сил; и теперь они вполне оправданно ожидали для себя роскошной жизни. Все должно было принадлежать им: поместья, слуги, женщины, стада, виллы и дворцы. И от восторга варвары пили сверх всякой меры. Когда Одоакр, наконец, отправил их прочь, большинство были настолько пьяны, что им понадобилась помощь слуг, чтобы добраться до своих комнат и устроиться на дневной отдых – это был один из тех римских обычаев, которые они переняли с особым пылом.

Один Вульфила оставался серьезным и мрачным, но лишь потому, что мог пить, не пьянея. Одоакр задержал его.

– Послушай, – начал Одоакр, – я решил возложить на тебя ответственность за мальчика, потому что ты единственный, кому я могу доверить эту задачу. Ты мне уже говорил, что ты обо всем этом думаешь; теперь позволь мне сказать, что думаю я. Если с парнишкой что-то случится, неважно, что именно, отвечать за это будешь ты, и твоя голова в таком случае будет стоить меньше, чем те объедки, что я отдаю собакам. Тебе понятно?

– Чего тут не понять, – проворчал Вульфила – Вот только мне кажется, ты скоро пожалеешь о своем решении насчет мальчишки. Но – командуешь тут ты, – добавил он таким тоном, что можно было не сомневаться: он имеет в виду – «пока командуешь».

Одоакр все понял, но предпочел промолчать.

В утро их отъезда дверь комнаты Ромула распахнулась, и вошли две служанки, чтобы разбудить его и подготовить к отъезду.

– Куда они нас повезут? – спросил мальчик.

Девушки переглянулись, потом негромко заговорили, обращаясь в основном к Амброзину, уже давно вставшему:

– Мы не знаем наверняка, но Антемий полагает, что вы поедете на юг. Судя по тому, что ему приказали подготовить для путешествия, по количеству провизии, он решил, что ехать вам придется неделю, а может, и больше. Возможно, это будет Неаполь, или Гата, а может даже и Бриндизи, но вряд ли, так он думает.

– А потом? – спросил Амброзин.

– Это все, – ответила одна из служанок. – Но куда бы вас ни увезли, это будет навсегда.

Амброзин опустил голову, стараясь скрыть свои чувства. Девушки поцеловали руку Ромула, говоря:

– Счастливого пути, Цезарь, да хранит тебя Бог!

Вскоре после этого люди Вульфилы вывели Ромула и Амброзина наружу через дверь напротив базилики. Дверь самой базилики была открыта настежь, и они увидели гроб, окутанный покровом, – гроб стоял в конце нефа, окруженный зажженными светильниками. Торжественная церемония прощания с Флавией Сереной должна была вот-вот начаться. Антемий, под бдительным присмотром одного из воинов Одоакра, подошел к Ромулу и почтительно приветствовал мальчика, поцеловав его руку. Он сказал:

– К несчастью, ты не сможешь присутствовать на похоронах твоей матери, но, возможно, это в каком-то смысле и к лучшему. Да будет твой путь спокойным, мой господин, и да поможет тебе Господь.

– Спасибо тебе, Антемий, – сказал Амброзин, коротко кивая.

Он шагнул к экипажу и открыл дверцу для Ромула, но мальчик сделал несколько шагов к порогу базилики.

– Прощай, мама, – прошептал он.