ГЛАВА 7

– Он прекрасен, правда?

Аврелий вздрогнул всем телом. Ромул напугал его, выйдя сзади из темноты, когда римлянин в свете костра зачарованно рассматривал меч, поворачивая его так и эдак. Отблески огня на голубоватой стали лезвия переливались множеством цветов, как хвост павлина.

– Извини, – сказал Аврелий, протягивая меч мальчику. – Я забыл сразу вернуть его тебе. Он твой.

– Оставь его пока у себя. Ты гораздо лучше с ним управляешься.

Аврелий снова пристально посмотрел на меч.

– В это просто поверить невозможно. После всего того, что он сделал… сколько и по каким предметам нанес ударов – на нем нет ни царапинки, ни тем более трещины. Воистину он похож на меч богов!

– Ну, в общем, он таков и есть, в определенном смысле. Этот меч принадлежал Юлию Цезарю. Ты рассмотрел надпись?

Аврелий кивнул и осторожно провел кончиком пальца по цепочке букв, выгравированных в едва заметной бороздке в середине лезвия.

– Да, рассмотрел, и не мог поверить собственным глазам. И, тем не менее, от этого оружия исходит некая таинственная сила, которую нельзя объяснить так просто… она проникает под твою кожу, в твои пальцы, в руки, достигает сердца…

– Амброзин говорит, что этот меч выковало племя калибанов из Анатолии, но не из простого железа, а из небесного, из метеора, упавшего на землю. А закалили меч в крови льва.

– А рукоятка! У боевых мечей никогда не бывает таких рукояток, это делают только для мечей церемониальных. Смотри, шея орла ложится в твою руку и словно прирастает к ладони… и ты можешь вращать меч, вытянув руку во всю длину…

– Это страшное орудие смерти, – сказал Ромул, – и создали его для великого завоевателя. Ты – воин; вполне естественно, что он тебя так привлекает. – Мальчик оглянулся и посмотрел туда, где его старый наставник хлопотливо раскладывал и проверял свое имущество. – Видишь Амброзина? Он человек науки, и для него главное – сберечь инструменты его собственного искусства. Они промокли, когда мы нырнули под воду в том гроте. Его порошки, его травы… и еще экземпляр «Энеиды». Его мне подарили в тот день, когда меня приветствовал Сенат.

– А что это у него за тетрадь?

– Это его личные записи. Ну, история его жизни… и жизни других людей.

– Как ты думаешь, обо мне он тоже там написал?

– Можешь быть уверен!

– Жаль, что этого никто никогда не прочитает.

– Почему ты так говоришь?

– Да ведь вода все смыла. Вряд ли там многое сохранилось.

– Нет, там ни одно слово не пострадало. У него несмываемые чернила. По его собственному рецепту. Он и невидимые чернила тоже умеет делать.

– Ну, это ты просто выдумал.

– Да нет же! Когда он ими пишет – ты ничего не видишь, как будто он макает перо в чистую воду. А потом, когда он…

Аврелий перебил мальчика:

– Ты его очень любишь, правда?

– У меня никого больше нет в целом мире, – смущенно ответил Ромул, как будто ожидал от Аврелия каких-то возражений.

Но римлянин не сказал больше ни слова, и Ромул внимательно проследил за тем, как легионер плавным, мягким движением вложил меч в ножны, – это был похоже на жест священнодействия.

Потом они долго стояли рядом, глядя на огонь, пока, наконец, Ромул не нарушил тишину, спросив:

– Почему бы тебе не взять меня с собой сегодня?

– Я уже объяснял тебе. Я не смогу тебя защитить, если у меня не будет полной свободы действий.

– Это не причина. Ты просто хочешь вообще быть свободным, от кого бы то ни было, верно?

Прежде чем Аврелий успел ответить, мальчик повернулся и ушел к Амброзину, уже расстилавшему одеяло на куче сухих листьев.

Деметр встал в караул на краю раскинутого отрядом лагеря, а Оросий занял позицию в стороне, на вершине маленького холмика, дававшего возможность заметить любого, кто подошел бы с запада. Остальные – Батиат, Ливия, Аврелий и Ватрен, – готовились ко сну.

– Странно это, – пробормотал Ватрен. – Мне бы следовало чувствовать себя уставшим до смерти, а я совсем не хочу спать.

– Мы слишком многое сделали за прошедший день, – сказал Аврелий. – Нашим телам просто не верится, что пришло, наконец, время отдохнуть.

– Похоже на то, – согласился Батиат. – Я-то почти ничего не делал, и я готов уснуть хоть стоя.

– Ну, не знаю… мне, честно говоря, петь хочется, – сообщил Ватрен. – Как мы всегда пели, сидя у костра. Помните? Боги праведные, а вы помните, какой был голос у Антония?

– Да разве его забудешь, – улыбнулся Аврелий. – А Кандид? А Павлин?

– Да даже у командира Клавдиана был хороший голос, – добавил Батиат. – Помните? Иногда он включался в хор – после того, как проверит все вокруг и сядет с нами у костра. И если мы пели, он тоже присоединялся, негромко так, мягко… А потом приказывал принести немного вина, и мы все выпивали по стаканчику. Он говорил: «Пейте, пейте, мальчики, это вас чуть-чуть согреет». Бедняга командир… я до сих пор вижу его взгляд, в тот момент, когда враги набросились на него целой толпой… – Черные глаза гиганта сверкнули в темноте, когда он вспомнил чудовищную, жестокую картину.

Аврелий поднял голову и они с другом молча обменялись взглядом. И на мгновение в глазах Аврелия возник вопрос, некий намек на подозрение… и Батиат сразу заметил это.

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, – сказал гигант. – Ты хочешь понять, как это мы умудрились вырваться из Дертоны живыми, правда? Тебе хочется знать, как нам удалось спасти свои шкуры…

– Ты ошибаешься, я…

– Не лги. Я слишком хорошо тебя знаю. Но разве мы хоть раз спросили тебя, почему ты так и не вернулся? Почему ты не пришел, чтобы умереть вместе со своими товарищами?

– Я вернулся, чтобы освободить вас, разве этого недостаточно?

– Заткнись! – приказал Ватрен. Он произнес это тихо, ровным, невыразительным голосом. – Я сейчас расскажу тебе, как все это было Аврелий, а потом мы обо всем забудем, раз и навсегда, и больше никогда к этому разговору не вернемся, договорились? Мне не хочется этого делать, но я вижу, что это необходимо. Ну так вот, Аврелий, когда ты умчался – мы начали бой. Нас атаковали со всех сторон, и мы дрались много часов подряд. Часы за часами, часы за часами… Сначала мы отбивали их у частокола, потом на валу. А потом нам пришлось встать в круг, прижавшись друг к другу, как во времена Ганнибала. Но хотя мы дрались, как бешеные, варвары продолжали бросать в бой все новые и новые силы, они накатывали на нас, как волны, без передышки. Они посылали в нас тучи стрел. А потом, когда они увидели, что бы измождены, залиты кровью, ослабели, – они бросили на нас тяжелую конницу, их лошади были укрыты латами, а всадники размахивали топорами, горя жаждой убивать всех и каждого. И они принялись рубить нас одного за другим… и они старались убивать не сразу, а лишь отрубать руки или ноги… Мы видели, как десятки наших товарищей падают на землю, десятки и сотни, не в силах уже держать оружие. Кое-кто сам бросался на свой меч, чтобы положить конец страданиям. А некоторых заживо рубили на куски, отсекая от тела понемногу… и наши воины падали в лужи крови, без рук, без ног, но все еще продолжая кричать…

– Прекрати! Я не хочу этого слышать! – застонал Аврелий.

Но Ватрен не обратил на это внимания и продолжил:

– И вот тогда-то появился их командир – Мледон, один из лейтенантов Одоакра. Нас оставалось в живых едва ли около сотни, обезоруженных истощенных, залитых кровью, совершенно разбитых. Тебе бы следовало нас увидеть в тот момент, Аврелий, тебе бы следовало… – Голос Ватрена дрогнул. И Руфий Элий Ватрен, закаленный в боях солдат, ветеран сотен сражений, закрыл лицо ладонью и зарыдал, как дитя.

Батиат обнял друга за плечи, слегка похлопал, стараясь успокоить.

Продолжил рассказ Батиат.

– Мледон что-то закричал на своем языке, и резня прекратилась. Глашатай приказал нам бросить оружие – и тогда нам сохранят жизнь. Мы положили мечи на землю; что еще мы могли сделать? Они сковали нас вместе одной цепью и поволокли в свой лагерь, пиная нас и осыпая плевками. Многим из них хотелось замучить нас до смерти… мы ведь положили, по меньшей мере, четыре тысячи их приятелей, а уж сколько ранили… Но у Мледона, должно быть, был приказ сохранить определенное количество человек для продажи в рабство. Нас отвезли в Класис и отправили в разные стороны. Думаю, часть оказалась в Истрии, в каменных карьерах, а другие – в Норикуме, там всегда нужны лесорубы. А вот мы очутились в Мисене, где ты и нашел нас. Вот и все, что тебе следовало знать, Аврелий. А теперь я пойду спать, если я тут не нужен.

Аврелий кивнул.

– Иди, – сказал он. – Иди спать, черный человек. Усни, если сможешь, и ты тоже, Ватрен, друг мой. Я никогда, не сомневался в вас. Я просто надеялся найти вас живыми, клянусь. И я был готов сделать для этого что угодно. Жизнь – это все, что у нас осталось.

Он отошел в сторону от костра и сел на дубовый пень рядом со своим верным Юбой. Ливия сидела не слишком далеко от друзей, и наверняка слышала все, о чем они говорили, – но девушка не произнесла ни слова, и Аврелий тоже молчал. Аврелию хотелось плакать, но он не мог. Его сердце как будто бы превратилось в холодный камень, а мысли в голове извивались и шипели, словно ядовитые змеи в своем гнезде.

На другой стороне лагеря Ромул лежал на своем одеяле, но заснуть не мог. Он чувствовал, что между его товарищами по путешествию происходит что-то ужасное, но не понимал, что именно, и боялся, что причиной их спора является он сам. Ромул вертелся с боку на бок, но никак не мог найти удобного положения для тела.

– Ты не спишь? – спросил Амброзин.

– Не могу.

– Прости меня, это я виноват. Мне не следовало говорить тебе все эти вещи… о Константинополе и прочем. Я просто не подумал… Извини меня.

– Не надо из-за меня беспокоиться. Я и сам мог до этого додуматься. В конце концов, зачем бы им организовывать такую рискованную операцию, если бы тут не была замешана политика? Или деньги, как ты сам сказал, когда ругал Ливию.

– Я просто был вне себя. Тебе незачем обращать внимание на то, что я тогда говорил.

– Но ты был прав. Они все не более чем наемники: и Ливия, и Аврелий, и все остальные, кто присоединился к этим двоим позже.

– Ты неправ. Аврелий пытался освободить тебя в Равенне, хотя никто не обещал ему за это вознаграждения. Он сделал это только потому, что твой отец, умирая, попросил его. Аврелий – тот самый человек, который слышал последние слова твоего отца. Он чем-то похож на Флавия Ореста, это сходство в самом главном.

– Это неправда.

– Думай, что хочешь, но это правда.

Ромул попытался успокоиться и вытянул затекшие руки и ноги. Вдали раздалось уханье совы, похожее на горестный человеческий крик, и мальчик содрогнулся.

– Амброзии…

– Да?

– Ты не хочешь, чтобы они увезли меня в Константинополь?

– Не хочу.

– Но что мы можем сделать, чтобы предотвратить это?

– Очень мало. Собственно, вообще ничего.

– Но ты ведь поедешь со мной, правда?

– Как ты мог в этом усомниться?

– Да я и не сомневался, – смутился Ромул. – Просто… Ну, если бы все зависело от тебя, что бы ты сделал?

– Я бы увез тебя с собой.

– Куда?

– В Британию. На мою родину. Там чудесно, правда! Самые зеленые в мире острова, и прекрасные города, и плодородные поля… и величественные леса с гигантскими дубами, березами и кленами. В это время года они вздымают к небу голые ветви, словно великаны, что-то просящие у звезд… На обширных лугах пасутся стада овец и коров; тут и там можно увидеть грандиозные сооружения – каменные круги или стоячие камни, означающие тайну и загадку, мистерию, в которую посвящены лишь немногие служители наших древних богов – друидов.

– Я знаю, кто это такие. Я читал о них в De Beloo Gallico Юлия Цезаря. Ты поэтому носишь ту веточку омелы на шее, да, Амброзии? Потому что ты друид?

– Я кое-что почерпнул из их древней мудрости, да

– И ты все равно веришь в нашего единого Бога?

– Богов множество, Цезарь. Вот только пути, которыми люди к ним приходят, разные.

– Но в своей тетради ты описываешь Британию как неспокойную землю. Там тоже свирепствуют варвары, разве не так?

– Верно. Великая стена больше не удерживает их.

– Неужели в этом мире вообще нет мира? Неужели нет такого места, где мы могли бы жить спокойно?

– Мир следует завоевывать, поскольку это самая большая драгоценность из всего, чем только может обладать человек. А теперь отдыхай, сынок. Господь вдохновит нас, когда наступит подходящий момент. Я в этом уверен.

Ромул не ответил. Он свернулся клубочком, прислушиваясь к монотонному уханью совы, эхом разносившемуся по горам, – пока на него, наконец, не навалилась такая усталость, что глаза закрылись сами собой.

Звезды неторопливо шествовали по небу, холодный северный ветер очистил воздух. Костер вдруг вспыхнул ослепительным белым пламенем, а потом почти сразу угас. Лишь бледное свечение углей виднелось теперь в густой горной тьме.

В середине ночи Аврелий сменил Деметра, а Ватрен занял место Оросия. Годы армейской жизни настолько приучили их к этому делу, что воины всегда просыпались в нужное время, как будто их умы даже во сне следили за движением звезд по небосклону. На рассвете, после скудного завтрака, отряд снова пустился в путь. Эвстатий позаботился о том, чтобы в седельных сумках оказалось кое-какое количество провизии: хлеб, оливки, сыр и два винных меха. Не пустых, конечно. Амброзин собрал все свои сокровища, которые на ночь разложил на просушку возле костра, и снова уложил в мешок. Ромул свернул и связал свое одеяло с ловкостью и сноровкой настоящего солдата. Ливия как раз в этот момент проходила мимо, ведя в поводу свою лошадь.

– У тебя отлично получается, – заметила она – Где ты этому научился?

– У меня целых два года был военный наставник, один офицер из личной охраны моего отца. Он умер в ту ночь, когда варвары напали на нашу виллу в Пласенте. Ему отрубили голову.

– Хочешь скакать со мной сегодня? – спросила Ливия, поправляя мундштук своей лошадки.

– Нет, это все неважно, – ответил Ромул. – Я не хочу никому мешать.

– Я была бы рада, если бы ты поехал со мной, – продолжала настаивать девушка.

Ромул заколебался на мгновение-другое.

– Ну хорошо, но только если мы не будем говорить о Константинополе и вообще обо всем этом.

– Отлично, – кивнула Ливия. – Никаких Константинополей.

– Но сначала я должен сказать Амброзину. Я не хочу его обижать.

– Я подожду.

Через несколько мгновений Ромул вернулся.

– Амброзин сказал, все в порядке, но только чтобы мы не скакали слишком быстро.

Ливия улыбнулась.

– Давай, запрыгивай, – предложила она, показывая мальчику место впереди себя.

Отряд двинулся к перевалу, издали выглядевшему как седло, застрявшее между двумя снежными вершинами.

– Там, должно быть, холодно, – заметил Ромул. – И мы туда доберемся как раз к вечеру.

– Верно, но потом мы начнем спускаться к Адриатике, моему морю. Мы еще увидим последние стада овец – их сейчас перегоняют на зиму в долины, на нижние пастбища. И там могут быть новорожденные ягнята. Тебе они нравятся?

– Пожалуй, да. И я кое-что знаю о разведении овец. И еще я разбираюсь в земледелии и скрещивании сельскохозяйственных животных. Я читал Клумела, Варрона, Катулла и Плиния. Я на практике учился пчеловодству и знаю разные способы обрезки и прививки фруктовых деревьев и виноградных лоз, и как делать вино из сусла…

– Совсем как римляне прежних времен.

– Да, вот только я напрасно учился всему этому. Не думаю, чтобы мне когда-нибудь пришлось использовать мои знания. Мое будущее от меня не зависит.

Ливия промолчала в ответ на эти слова, и это выглядело почти как упрек. Через некоторое время Ромул заговорил снова:

– Ты – возлюбленная Аврелия?

– Нет.

– А тебе бы хотелось ею стать?

– Думаю, тебя это не касается. А ты знаешь, что это именно я спасла его в ту ночь, когда он пытался освободить тебя в Равенне? У него была ужасная рана в плече

– Я знаю. Я был с ним рядом, когда его ранили. Но ты при всем том не стала его подругой.

– Нет, не стала. Мы просто объединились для выполнения этой миссии.

– А потом что будет?

– Полагаю, каждый из нас отправится своей дорогой.

– О!

– Разочарован?

– Мне казалось, меня это не касается, ведь так?

– Верно, не касается.

Следующие две-три мили они проехали молча. Ромул коротал время, рассматривая окрестности этой почти не населенной земли. Она выглядела прекрасной. Отряд проехал мимо прозрачного озера, в котором отражалось чистое голубое небо. Небольшое стадо диких свиней, рывшихся в земле на опушке леса, умчалось в панике, завидев отряд. Огромный красный олень поднял на мгновение голову, величественно замер на фоне заходящего солнца – и исчез без единого звука.

– А, правда, что ты это делаешь только ради денег? – внезапно спросил Ромул.

– Мы получим вознаграждение, как получает его любой солдат, служащий своей стране, но это не значит, что деньги – единственная наша цель.

– Тогда почему ты?..

– Потому что мы римляне, а ты – наш император.

Ромул замолчал. Ветер усилился, холодный северо-восточный ветер, долетавший с укрытых снегами апеннинских вершин. Ливия почувствовала, как мальчик содрогнулся, и обняла его. Он сначала напрягся, но потом позволил себе прижаться к ее теплому телу. И закрыл глаза, думая, что, наверное, он мог бы снова стать счастливым.