17

Тяжелая кудрявая башня, сплошь покрытая словно бы восковыми наплывами, молочно-белая, непроницаемая, никаких препон взору Жануария не предоставляла и вообще была безынтересна. Другое дело – разномастная свора, закрученная в медлительный тайфун, которому Карл, Мартин и присные служили оком.

Пятнадцать минут назад началось недоброе. Жануарий получил возможность запросто видеть то, что он мог видеть раньше, лишь приложив немалые усилия. А теперь весь тонкий и нежный испод бытия сам лез ему в глаза, хоть он никого и не просил об этом.

Больше всего было черных петухов с огненными гребнями. Эти сразу сбежались со всего поля, да. Жануарий не хотел, изо всех сил не хотел видеть, что они там поклевывают, среди иссеченных французов и тевтонов, но и догадок ему доставало, чтобы очень не позавидовать погибшим. Кроме вышагивающих с мнимой степенностью петухов были ещё шарфы. Длинные узкие полосы с тусклым ртутным отливом. Эти невинно плавали по воздуху, и только когда одна тварь неловко повернулась бочком, Жануарий увидел у неё на брюхе охряную рифленку – словно крупным напильником прошлись по кораллу.

Ну а в оке тайфуна цвета были иные. Справа от Карла лежал, уронив меланхолическую морду на сложенные лапы, солнечно-желтый лев. За спиной герцога нетерпеливо переминался пятнистый олень. В его кустистых рогах, словно оводы со знаком плюс, роились мелкие среброкрылые хлопотуны, о которых Жануарий мог доподлинно сказать только одно – это не стрекозы. Судить о большем мешало расстояние. С Мартином, человеком-химерой, как и положено, пребывали химеры. Белый единорог, углядеть которого на снежном фоне помогали лишь загаженность последнего да витой пятилоктевый рог темно-оливкового цвета. И грифон цвета дыма и пламени, покровитель мстительного меча французского коннетабля.

Что здесь делают эти четверо, Жануарий сообразил не сразу. Но вот один из ртутных шарфов вдруг невесомым обрывком паутины вырвался из хоровода и, облепив левую кисть Мартина, потянул её вверх. Мартин послушно протянул Карлу меч Гельмута. По мечу тевтона, кстати, тоже прогуливалась какая-то невнятная крылатая гадюка, но сравнительно с шарфами она была безынициативна и Жануария не интересовала.

И вот – в один скособоченный и вроде как неуклюжий прыжок лев оказался между Карлом и Мартином, его когтистая лапа оставила в воздухе четыре огненных трека и разорванная дрянь упала на снег. Карл отрицательно покачал головой. «Мог бы сразу догадаться», – облегченно вздохнул Жануарий.

Герцог вложил меч в ножны. Мартин сделал шаг вперед.

Черные петухи сужали круги. Грифон царственно взмахнул крыльями и с угрожающим клекотом поднялся в воздух.

Жануарий вздрогнул и скосил глаза на правое плечо. На плече покоилась серая лапа. Он обернулся. Оказывается, рассевшись за его спиной полукругом, на макушке Копыта его давно уже дожидалась дюжина волков. Тринадцатый, белогрудый, был совсем рядом.

Раньше Жануарий как-то не задумывался, отчего холм назван Копытом и чьё, собственно, копыто имеется в виду.

– Монсеньоры, умоляю, ещё немного терпения. Ещё чуток.

Белогрудый волк неодобрительно ощерился, но внял уговорам и отступил назад.

Жануарий вернулся к созерцанию.

Между Карлом и Мартином не было больше пустого пространства.

Мартин поцеловал Карла.

На несколько мгновений они стали одним.

Подобное Жануарий видел первый раз в жизни и поразился, сколько света, сколько света и огня, он почти ослеп, он теперь понял смысл молочного столпа до небес, он понял всё слышанное в своей жизни и все сны, свои и чужие, и, ослепнув, продолжал видеть, как исчезает зловещий хоровод теней, как хлопьями кружевной сажи исходят в ничто петухи и ртутные ленточники, и как подымаются за его спиной волки, теплой плоти и крови которых это безразлично, как безразлично и тысячам солдат на поле под Нанси, иначе городок следовало бы назвать Армагеддоном.

А когда вновь восторжествовали двоичность, самость, оковы плоти, Мартин сказал:

– Всё, Карл, всё.