5

– Монсеньор, – промолвил взволнованный Мартин, – если Вы сию же секунду не поцелуете этого кролика, он умрет, – и кролик в своей выходной серой шубе собрался из электронов в его руках, и Карл не удивился такой просьбе, он только не понял кого надо куда целовать?

Однако, без дальнейших расспросов и дебатов «надо ли?», Карл, погрузив нос в вонючую кроличью шерсть, что-то там такое поцеловал.

Мартин подносит Карлу второго кролика.

– Не надо, – Карл отводит руку Мартина в сторону.

В нескольких шагах из-за заметенного снегом ухаба машет ему рукой Жануарий.

– Что там ещё?

– Вот сюда, монсеньор, сюда! Глядите! – кричит он, протягивая Карлу мосластый огрызок чьей-то ноги.

Карл отстраняется.

– Это кости Мартина фон Остхофен, – говорит Жануарий.

– Почему не Людовика?

– Какого ещё Людовика?

– А какого ещё Мартина? Вон твой Мартин, гляди, – Карл указывает на то место, где минуту назад стоял Мартин с кроликом; стоял, а теперь исчез.

– Какого Мартина?! – спохватывается Жануарий. – Эстена! А я что – сказал «Мартина»? Да нет – Эстена, тутошнего барона.

Карл редко доносил свои сны до утреннего омовения, а ещё реже до Жануария, да к тому же, едва начав ретроспективу, он вдруг спотыкался о невозможность подобрать слово или описать то, что видится одним, а называется либо другим, либо никак.

Нет смысла пересказывать ерунду и нет никаких сил собрать эти образы так, чтобы получилось что-либо связное, кроме связного идиотизма. Карл не любил давать повод к толкованиям сновидений из опасения попасть к ним в пагубную зависимость. Правда, должность придворного толкователя в Дижоне не пустовала – её занимал Жануарий. А у Людовика был ещё, наверняка, и придворный референт, сочинявший складные, правильные сны, и в этом Карл был уверен, хотя агентурными данными это не подтверждалось.

– Основной прием такой, – объясняет Жануарий, приостанавливаясь похрустеть снегом-позвенеть колокольчиком. – Всё что во сне плохое – хорошее. А всё что хорошее, наоборот – плохое. Вот, скажем, если кто во сне умер, так, значит, будет здравствовать в жизни.

– А если, скажем, мне снился живой и здоровый Мартин, что это значит?

– Бывают и исключения, – уходит Жануарий.

Карл шумно втягивает сопли. Зимние кампании – дело гнилое, особенно если твоя армия пала в монастыре Святого Воскресения, ты сам ради маскировки вынужден нацепить рубище прокажённого и топать по лесу, а под ногами – цементной мягкости наст.

Двадцать восемь часов назад они были ещё в монастыре. В обрамлении утренней бязи к Карлу вошел Жануарий и сообщил, что, сир, возможно нас предали, сир. Заметьте, «возможно», а не: «Нас предали! Предали!» Эта сослагательность, бесившая Карла во многих так называемых умных людях, проистекала здесь от полного отсутствия мотивов преступления. Монахи- отравители? Увольте, нет таких монахов в Бургундии.

Обойдя своих в обществе капитана Рене де Ротлена, едва стоявшего, но всё же стоявшего на ногах стараниями хлопотуна-ординарца, которому не досталось роковой похлебки, Карл был вынужден констатировать, что а) практически весь эскорт, который был взят в замок Орв на «духовную брань» под началом тевтонов, недееспособен, поскольку страдает острым пищевым отравлением и, стало быть, в брани не подмога и б) теперь до Орва придется следовать инкогнито, обязательно лесом, и они опоздают, в) а спросить не с кого.

– Троих уже выпороли, – шепчет Карлу на ухо Жануарий. – Яд хранился в тех мисках, что давеча извлекли из кладовой за недостачей посуды, чтобы накормить нашу ораву, монсеньор. Не удосужились их как следует вымыть.

Глядя на монастырский люд, который подтягивался к церкви с виноватым и испуганным видом, Карл думал о том, что, наверное, для той силы, которая воскресила Мартина и сотворила азенкурских призраков, это немудреная задача – отравить два десятка тяжеловооруженных и прожорливых салабонов.

А ещё он думал о том, что да, многие битвы были проиграны потому, что в кузнице не было гвоздя, но, кажется, это первая духовная брань, которая может провалиться из-за нечистоплотной повадки дежурного по кухне.