Наступило тяжелое молчание, невыносимое, словно бездна разверзлась между двумя совсем незнакомыми людьми. Было даже слышно, как потрескивает огонь в светильниках. Искра от одного из них нарисовала красноватое пятно на полу. Выражение лица графа де Баттифолле изменилось, теперь на нем проступил новый интерес, отменявший, казалось, остальные заботы, которые заставляли его совсем недавно торопиться. Игра света и теней на его лице подчеркнула напряженное ожидание.

― Что вы хотите сказать? ― спросил наместник, ни на секунду не спуская глаз с собеседника. ― К чему вы клоните?

Данте кусал губы и смотрел в пол. Внутренне напряженный, внешне он выглядел печальным и замкнувшимся в себе, он сосредоточился на своих размышлениях.

― Что теперь будет со мной? ― наконец спросил он.

Баттифолле воспринял его вопрос спокойно, словно ответ на него был готов заранее.

― Мы заключили договор, ― произнес он. ― Уверен, что вы помните его условия. Вы предоставили мне ваши услуги, и я всем доволен.

― Но в действительности я не раскрыл никакой тайны, ― ответил поэт тем же бесстрастным тоном, не поднимая глаз.

― По моему мнению, ― объяснил Баттифолле, ― ваше расследование дало возможность поймать убийц. Вы слишком скромны…

― Я слишком глуп… ― прервал его Данте.

Граф замолчал. Он был смущен и, не найдя нужных слов, ограничился тем, что пристально смотрел на своего гостя.

― Я глуп, потому что действительно поверил, что мое участие что-то значит, ― продолжал поэт, подняв голову и посмотрев графу в глаза. ― Я глупец, потому что не сумел понять, что все мои шаги направляемы… более того, мной руководили, словно какой-то замечательной марионеткой, той же самой черной рукой, которая обычно дергает за ниточки во Флоренции… Как вы должны были смеяться над моим невежеством, мессер Гвидо Симон де Баттифолле, наместник и действительный исполнитель воли короля Роберта во Флоренции!

― Я вас не понимаю, ― возразил Баттифолле, но не смог выдержать обвиняющего взгляда поэта.

― Даже теперь, когда вы не можете смотреть мне в глаза, ― продолжал Данте с холодным спокойствием, ― без сомнения, вы могли бы насладиться бессилием и невежеством, которые отражаются в глазах того, кого обманули. Я признал это, понимаете? Потому что это тот самый взгляд, которым посмотрел на меня несчастный в камере, пока захлебывался собственной кровью. Страдающий, запуганный, лишенный надежд и жестоко обманутый.

Даже теперь, когда Данте бросал ему вызов, граф избегал смотреть на поэта. Он медленно повернулся и стал ходить по комнате; дошел до двери, но выйти из комнаты не собирался.

― Да, мессер граф де Баттифолле. Обманутый, ― продолжал поэт, свободный от давления своего собеседника. ― Потому что каждый миг он ждал момента, чтобы выйти из камеры. Он был уверен, что выберется из этой безнадежной ситуации, ― объяснил поэт надменно. ― И, конечно, он ждал, что язык останется при нем. Когда он потерял его вместе со способностью говорить, он потерял и свое оружие, свое единственное оружие ― возможность рассказать то, что знал; а с этим были связаны его надежды и его гордость. Вот что я увидел в том разбитом и окровавленном человеке. Но не было нужно, чтобы он рассказал мне еще что-то, потому что и без языка убийца раскрыл мне все то, что до сих пор я не был готов понять. Это нелепо, правда? Он посажен в хорошо охраняемую тюрьму наместника короля, но при этом надеется, что кто-то его освободит. И он был по-настоящему обманут, когда этот кто-то продемонстрировал, что не выпустит его на свободу.

― Рассказывайте… ― произнес граф без твердости в голосе. Он повернулся к Данте, но прежде закрыл дверь в комнату. Разговор снова превратился в приватный. ― Как мог он мечтать о спасении?

― О том же подумал и я, ― ответил Данте. ― Хотя не будет так уж опрометчиво предположить, что его тюремщик был тем самым человеком, который посылал ему сообщения и указания к действию.

― Ваши обвинения очень серьезны, ― сказал Баттифолле, лицо которого, почти по обязанности, превратилось в маску возмущения. ― Как вы смеете?..

― Я предположил, ― перебил его поэт. ― Разве не это умение вы больше всего ценили во мне? А теперь вам оно не правится? Или, возможно, вы не были готовы по-настоящему оценить его, хотя говорили обратное… Но я подозреваю, что, возможно, вы ни в коем случае не…

― И на чем базируются такие предположения? ― прервал хозяин дома почти с презрением, хотя у Данте было смутное ощущение, что граф чувствует себя побежденным.

― В том жестоком убийстве с внутренностями на дереве убийцы не так следовали моему произведению, как я ожидал! ― воскликнул Данте. ― Когда я сказал вам об этом, вы казались удивленным. Как же вы могли быть не удивлены? Но наивный Данте слепо пошел в другом направлении, не обращая необходимого внимания на детали. В тот момент я тоже был удивлен и даже испуган, не отрицаю, казалось абсолютно сверхъестественным и непонятным, как кто-то мог узнать мои мысли, наброски, которые не вышли в свет в окончательной редакции. Но позднее я обратил внимание на одну деталь, которая развеяла туман. Бывают моменты, которые переворачивают всю память человека, ― опыт изгнанника, не имеющего надежд, хотя этого вы никогда не смогли бы понять, ― добавил он вызывающе.

Граф не сводил глаз со своего гостя, но не говорил ни слова, возможно, он был смущен, ему было неуютно рядом с уверенностью, которую излучал Данте.

― Но было время, ― продолжал поэт, ― когда старый и униженный человек пытался играть с молодостью, спасаясь в объятиях женщины. И любовь, мессер граф де Баттифолле, почти так же, как вино в воинах или честолюбие в кабальеро, тревожит разум людей литературы.

Данте на мгновение задумался, пока наместник короля молча наблюдал за ним.

― Но отставим в сторону эти детали, которые теперь не имеют значения, ― продолжил поэт с новой силой, ― важно то, что тогда многое вышло из-под моего пера. Эти изменения были лишь в одной редакции, которую я не смог уничтожить и которая увидела свет только в Лукке… Откуда был экземпляр моего произведения, которым вы, по вашим словам, владеете? ― с нажимом спросил он; не дождавшись ответа, он сам продолжил: ― Из Лукки, верно?

Граф Баттифолле сделал несколько шагов, потом повернулся к гостю и нашел последнее подходящее оправдание.

― Возможно, у убийц был другой экземпляр… ― предположил он без особой уверенности.

― Я уверен в том, что они не были в Лукке, как и в том, что их интересовали в Италии вовсе не книги, ― уверенно ответил Данте. ― Эта книга находится в собственности другого человека; того самого, который нашел их и поддерживал в этом городе, который обладает достаточной властью, чтобы они оставались безнаказанными, пока он был заинтересован в том, что происходило.

― Вы знаете, что Ландо и его люди обладают такой же, даже большей властью, чем наместник короля… ― беспомощно отозвался граф.

― Но Ландо теперь должен быть далеко от Флоренции, ― возразил поэт спокойно. ― И ни он, ни его люди не держат убийц в своей тюрьме; кроме того, они не приказывали отрезать язык единственному, кто мог бы прояснить это дело.

Граф не пытался возражать. Он молча соглашался и гладил подбородок правой рукой. Он растерянно разглядывал каменную плитку под ногами.

― Почему вы этого не признаете? ― спросил Данте без нажима. ― Вы привезли меня, чтобы я расследовал… или мне так хотелось думать. Дайте мне хотя бы получить удовлетворение от того, что мои заключения верны, ― добавил он с иронией.

Баттифолле опустил правую руку с видом проигравшего. Теперь от его воинственного и торжествующего вида не осталось и следа, граф снова начал ходить по комнате.

― Я уже рассказывал вам о той непростой ситуации, которая сложилась, когда вы прибыли во Флоренцию, ― начал он, очень тщательно подбирая слова. ― Но гордые флорентийцы всегда прячутся, как черепахи на солнце, под свой панцирь… Как вы собираетесь лечить больного, если не хотите знать, чем он болен, если одеваете его в красивую одежду и душите его розами, чтобы он казался здоровым? Вы лицемерно переживаете, по если хотите по-настоящему жить, то должны принять любой исход, ― заявил он поэту вызывающе. Потом он снова стал ходить по комнате и продолжал свои объяснения. ― Важна цель, Данте Алигьери, я говорил вам об этом, когда мы беседовали в первый раз. И чтобы добиться этой цели, необходимы средства, которых часто нет в распоряжении королевского наместника в городе, подобному этому. И их становится еще меньше, когда начинаешь слушать свою гордость. Иногда нужно действовать, оставаясь в тени, и использовать средства, которые никогда бы не были признаны почтенными горожанами. Но я напоминаю вам, что мессер Роберт, король Пульи, послал меня в ваш город для выполнения определенных задач, и это то, чего я придерживаюсь…

― Вы признаете, что все было сделано для выполнения этих задач? ― перебил его поэт недоверчиво.

― Я государственный человек, ― ответил Баттифолле весело. ― Мало кто делает добро бескорыстно. Я подчинен целям и интересам высшего порядка и, как солдат, должен бороться исключительно за свою родину. Или вы не были солдатом? Кроме того, в отличие от вас, я имею дело с существами из плоти и крови, не с литературными фантазиями. Я знаю, что существуют вещи, которых простым смертным не понять. Но есть Бог, и он все видит. Я надеюсь, что в свое время наш Господь в своей бесконечной мудрости и доброте поймет и простит меня…

Данте заметил его смущение. Гвидо Симон де Баттифолле по его собственному признанию решил бороться с лицемерием при помощи цинизма и жестокости.

― Вы убивали невинных! ― воскликнул с негодованием поэт.

― Жертвы… Сколько жизней вы бы отдали за безопасность вашей родины? ― цинично спросил граф, глазом не моргнув. ― И сколько невинных страдает из-за этой злополучной ситуации во Флоренции? Не достаточно ли невинны вы, чтобы страдать из-за этого несправедливого изгнания?

Данте не знал, что сказать. Наместник Роберта по привычке смешивал аргументы разного порядка. Он находил двусмысленные силлогизмы, в которых, казалось, одно утверждение отрицало другое. И согласие с частью сказанного могло привести к уверенности в справедливости всех умозаключений. Поэт ясно увидел, что и его собственная жизнь ничего не стоила бы для Баттифолле, если бы представился случай избавиться от поэта, если бы это отвечало целям графа.

― Почему вы выбрали меня и мое произведение? ― спросил Данте, погружаясь в пучину скорби.

Баттифолле задумался. Теперь, когда он практически признал, что стоял за этими ужасными преступлениями, он казался погруженным в размышления. Похоже, он думал над возможной силой своих слов, прежде чем продолжить убеждать поэта в правоте избранного им пути.

― Вначале все было вовсе не так, поверьте мне, ― начал граф. ― Не было преднамеренного плана, направленного против вас или вашего произведения.

― Я только еще одно средство на извилистом пути к вашим целям… ― горько перебил его поэт.

Баттифолле ответил ему испуганной улыбкой.

― Когда я только прибыл во Флоренцию, ― продолжал граф, ― я нашел город, абсолютно внутренне разобщенный. Некоторые демонстрировали верность сеньории, предоставленной мессеру Роберту на пять лет, в то время как другие не соглашались с его правлением или же просто лукавили. При этом их взгляды все чаще обращались к другому иноземному покровителю…

― Не окажите ли вы мне милость говорить покороче? ― снова перебил Данте со сдержанным раздражением: он не был готов выслушивать длинные рассказы графа. ― Как вы сами сказали, не время повторяться.

― Не волнуйтесь, ― ответил наместник без раздражения, ― я буду говорить так ясно и коротко, как это только возможно. Если я напомнил вам о глубоких разногласиях между флорентийцами, то сделал это для пояснения того, что существует крепкая связь, не всеобщая, конечно, но крепкая, между приверженцами короля и народом. И между теми, кто вредит нашему суверену, и грандами. Последние, кстати, используют в своих интересах тиранию гнусного Ландо. Моя идея была очень простой: возмутить возможное большинство в разных партиях и объединениях, чтобы они оказывали заметное давление на приоров, а те в свою очередь были бы вынуждены уважать союз с Пульей.

― И для этого вы убили Доффо Карнесекки, ― заключил Данте.

― Жалкий Доффо был прекрасным кожевенником и, слава Богу, одним из самых известных сторонников сеньории, ― разъяснил граф. ― И, кроме того, он был членом цеха кожевников и сапожников. Вы знаете, что их работа мало уважаема; но я вас уверяю, что гильдии этого цеха считаются одними из самых богатых и влиятельных во всей Италии.

― Небольшое вознаграждение имел Доффо за свою верность Пулье, ― сыронизировал Данте.

― Верьте мне, если я говорю, что своей смертью он лучше послужил делу, которое защищал, ― парировал граф.

― И зачем убивать его таким образом? ― спросил поэт с любопытством. ― Почему вы вспомнили обо мне в этом злодействе?

― Я же сказал вам, это вышло случайно, ― воскликнул граф, разводя руками с преувеличенным удивлением. Казалось, он не просто признавал, но и наслаждался нездоровым образом, рассказывая о своих преступлениях собеседнику. ― В случае с Доффо не было никакого плана, это было обычное убийство. Там свою роль сыграла природа: шел бесконечный дождь, который превратил землю в болото, а потом случайно туда прибежала свора собак, которые подрались из-за его потрохов, вот такие совпадения. Потом кто-то намекнул, что все это похоже на один из эпизодов в вашем произведении, и я, всегда восхищавшийся вашим творчеством, вспомнил, что имею один экземпляр. Хотя, к несчастью, приобретенный в Лукке, ― добавил граф.

Данте не смог скрыть недовольную гримасу. Граф Баттифолле казался ему дерзко торжествующим, хотя его план был раскрыт. Последнее, похоже, мало волновало графа. Наместник Роберта одержал победу, а теперь в его руках была судьба Флоренции. Поэтому он не сомневался ни в чем, он наслаждался этим моментом, не думая даже о своем положении.

― Тогда-то у меня и появилась эта идея, ― продолжал граф, а его глаза светились от гордости.

Его план помог ему добиться поставленной цели, и этот человек был доволен собой, независимо от того, что стал причиной безумной оргии крови и ужаса.

― Почему? ― спросил поэт сдавленным голосом. ― Какая необходимость была в этом?

― Потому что все шло не так хорошо, как хотелось, ― объяснил Баттифолле вспыльчиво, словно говорил с непонятливым союзником, а не с человеком, которому нанес моральный вред своими действиями. ― Появилось напряжение, но ситуация менялась очень медленно. Те, кто был в рядах короля, так там и оставались, а те, кто не признавал его покровительства, продолжали упорствовать в своем противодействии сеньории; несмотря на это, флорентийскому правительству ничто не мешало узурпировать власть. Так что нужно было идти дальше и возбудить веру в то, что изгнанные белые гвельфы и гибеллины обладают еще достаточной решимостью, чтобы действовать в городе в такой жестокой манере, убивая руками людей или демонов. Это показалось хорошим способом встряхивания человеческих душ и преследования поставленных целей. И со временем, ― закончил граф, полностью довольный собой, ― я думаю, цель оправдала средства.

― Так что вы продолжали совершать преступление от моего имени, ― горько прокомментировал Данте.

― Можно сказать и так, ― задумчиво подтвердил граф. ― Хотя использование вашего произведения в качестве вдохновителя не обязательно затронет вас лично.

― Возможно, вам следует убедить в этом тех, кто говорит о «дантовских преступлениях», ― бросил поэт.

― Вам не стоит так сильно волноваться по этому поводу, ― беззаботно заверил его Баттифолле. ― Те, кто так говорят, никогда не читали ваше творение. Завтра они забудут обо всем и станут говорить на другие темы.

Данте не переставая восторгаться оскорбительной уверенностью, с которой коварный наместник манипулировал чужими мнениями и мыслями.

― Так что вы решили приспособить к убийствам слова, которые были написаны вовсе не для этой цели, ― заявил поэт.

― После опыта с Доффо было принято решение затронуть противоположную сторону, ― продолжал граф. ― Было необходимо одинаково жестоко поступить с обеими враждующими сторонами. И я вас уверяю, когда вы говорили о невинных, вам стоило два раза подумать, прежде чем вешать этот ярлык на подобных типов. С Бальдазарре и Бертольдо мы действовали уже по новому плану. Конечно, нужно было хорошо изучить ваше произведение и придумать подходящие орудия для того, чтобы сделать соответствия более правдоподобными, ― добавил он со зловещей улыбкой. ― Сомнений не должно было быть, так что мы начали использовать листки, с написанными на них цитатами из вашей поэмы, которая и вдохновила убийц.

― Такого листка не было в первом деле… ― пробормотал Данте.

― Не могло существовать, ― подтвердил граф. ― Пришлось добавлять его задним числом.

― Поэтому запись осмотра и листок с текстом различаются, ― прокомментировал поэт, словно говорил с самим собой.

Поэтому, заключил про себя Данте, большинство флорентийцев, среди которых был хорошо информированный Кьяккерино, это преступление просто не заметили.

― Первый нотариус должен был уже покинуть Флоренцию, ― сказал Баттифолле, ― но немногие люди так проницательны, как вы, чтобы докопаться до таких деталей.

― Мне это мало что дало, ― произнес Данте, которого эта похвала скорее огорчила. ― Вы позаботились о том, чтобы было невозможно поговорить хоть с одним из двух нотариусов и…

Слова Данте были неожиданно прерваны. В дверь постучали, но открылась она только после того, как граф разрешил войти.