Глава 27
Разгоняя тени, старый слуга решительно продолжил свой рассказ:
― Дела в городе шли все хуже и хуже. Праздники сменились печалью; на похоронах в доме Фрескобальди даже схватились за оружие, ― грустно сказал он. ― Дела обстояли так серьезно, что Святой Престол послал кардинала, но это не помогло и закончилось постыдной анафемой. И в конце концов ― сказал он, грустно качая головой, ― наш святой покровитель был покрыт позором. Я начинаю плакать, когда вспоминаю драку, произошедшую во время шествия ремесленных цехов в канун празднования дня Святого Иоанна. Надеюсь, что наш покровитель простит нас когда-нибудь и прекратит наши мучения. По моему скромному мнению, ― добавил он, понижая голос, ― приоры правильно поступили, изгнав главарей обеих партий.
Данте оставался погруженным в свои мысли. Он удивился, что его собеседник понизил голос, рассказывая об этих опасных временах, предшествующих его изгнанию из Флоренции. Это относилось к приорам двух летних месяцев, между 15 июня и 15 августа 1300 года, среди которых был и сам Данте. Он всегда утверждал, что все его последующие злоключения были связаны с этими двумя месяцами, когда он участвовал в работе верховной магистратуры государства. Это изгнание, о котором упомянул слуга, было направлено на то, чтобы предотвратить гражданское противостояние, но в итоге результатов не дало. Решение было особенно болезненным для Данте не только потому, что сто приняли без правдивого установления виновности тех, кто был близок к его идеалам, но и потому, что были высланы хорошие люди, например Гвидо Кавальканти, тоже поэт и близкий друг Данте, который умер от лихорадки в изгнании.
― Хотя, ― продолжал неугомонный Кьяккерино, ― если вы хотите знать мое мнение, настоящей причиной всех несчастий была комета, которая появилась в небе в сентябре и двигалась на запад с этими большими хвостами копоти и грязи позади. До января она была в нашем небе, и люди, гораздо более мудрые, чем я, говорили, что это знак будущих потрясений… знак появления великого господина во Флоренции… Я вовсе не говорю, что это одно и то же, конечно! ― выпалил слуга, отдавая себе отчет в том, какие подозрения могу вызвать его последние слова.
― А ты видел появление этого великого господина? ― спросил Данте насмешливо.
― Конечно, видел! Поверьте мне, все предвещало его приход во Флоренцию. Это было первое воскресенье ноября, я отлично помню. Около трех часов. Появились французские королевские флаги и папские знамена, французские рыцари, очень элегантные, несколько флорентийцев, как, например, семья Францези. Господин остановился в Ольтрарно, в домах Фрескобальди.
― И никто не мешал его приходу… ― сказал Данте с горечью.
― Мешать такому великому сеньору?! ― воскликнул Кьяккерино с крайним изумлением, словно его подозревали в ереси. ― Нет, мессер! Он же прибыл как миротворец по благословению самого Святейшего папы! Все важные горожане и консулы поддержали это решение.
Когда стало известно о приходе мессера Карла, графа Валуа и брата Филиппа IV, короля Франции, в ноябре 1301 года, Данте Алигьери не вернулся во Флоренцию. В конце сентября поэт был послан чрезвычайным послом в Рим, к папе Бонифацию. Сам он считал себя не подходящим для этой миссии, раньше он был противником папы в его войнах, в частности против Мареммы. Но это имело мало значения, потому что Бонифаций решил судьбу Флоренции, и Карл Валуа получил звание военного губернатора территорий Церкви и главного миротворца Тосканы. Данте, полный сомнений и горечи, оставался при папском дворе до тех пор, пока не пришли новости о том, что теперь рассказывал ему Кьяккерино. Тогда он осознал бесполезность своей миссии в Риме и опасность, угрожавшую лично ему.
― Итак, как я вам сказал, он остановился в Ольтрарно, ― продолжал Кьяккерино. ― И тут же потребовал охрану сестьера, а также стражу у дверей своего дома.
― Все было, конечно, исполнено, ― подвел итог Данте.
― Конечно! ― согласился слуга. ― Они выгнали оттуда флорентийцев и поставили везде французов. И говорилось, ― доверительным тоном добавил он, ― что эти двери были кое для кого открыты.
― Так и было? ― с улыбкой спросил Данте.
― Я не знаю, ― сказал его собеседник, ― но во Флоренции появились некоторые из ранее изгнанных. Они вернулись! Как тот же мессер Корсо, который объединил своих людей, чтобы открыть тюрьмы коммуны и выпустить узников.
Прибытие Карла во Флоренцию было началом неизбежного падения государства. Понемногу флорентийцам пришлось принять новую сеньорию, наполовину белую, наполовину черную. Интересы миротворца были очевидны с самого начала, хотя граф Валуа и не выходил из своего образа беспристрастного судьи.
― Больше пяти дней, ― продолжал болтливый слуга, ― везде царило насилие, лучше было совсем не выходить из дому, потому что на каждом углу происходили пожары и грабежи. И говорили, что в действительности все это длилось гораздо дольше. Потом наступило спокойное время, несомненно, но, ― он грустно покачал головой, ― как слаб мир, когда демон не пойман!
― А изгнание белых? ― уточнил Данте.
― Да, ― подтвердил тот. ― Из-за заговора…
― Расскажи мне, ― произнес поэт.
― Тогда был апрель, ― продолжил Кьяккерино. ― Мессер Карл был в Риме, и в его отсутствие «белая партия» попыталась заручиться поддержкой одного из французских баронов, они послали ему письма, где просили его за деньги изменить своему господину. Хотя дурные языки, ― подмигнул слуга, ― говорят, что все это было подстроено, что письма были фальшивыми, как вера Иуды, вы понимаете меня…
― И что измены не случилось, ― с сарказмом произнес Данте.
― Конечно, нет, ― подтвердил слуга, ― потому что этот барон все раскрыл. Само собой, они попали в дурацкое и трудное положение. Но они отрицали все, что произошло, и в страхе потерять голову бежали со всех ног. Таким образом, белые были признаны мятежниками и потеряли все. И старые друзья превратились во врагов, чтобы не пострадать от того же наказания. Многие были изгнаны, примерно за шестьдесят миль; они потеряли земли и богатства.
Письма и ложные обвинения… Фальшивый флорентийский миротворец даже не пытался придумать какое-нибудь оправдание для взыскивания денег, которые ему были необходимы для настоящей цели ― завоевания Сицилии. Но на юге он понял, что ему не удастся так легко покорить войска Фридриха Арагонского, как легко получилось с изгнанием большинства флорентийцев. После нескольких военных поражений ему пришлось заключить мир и бесславно вернуться во Францию. Его приключения в Италии остались в памяти людей в поговорке, которая переходила из уст в уста: «Мессер Карл прибыл во Флоренцию как миротворец, а оставил страну в состоянии войны; пошел войной на Сицилию, а получил постыдный мир». Глядя на серьезное и задумчивое лицо Данте, Кьяккерино подумал, что тот недоволен его словами. Поэтому он быстро решил отказаться от своих выводов и приспособиться к новой обстановке.
― Хотя многие говорят, что эти изгнанники в действительности шайка предателей, которые хотели зла Флоренции и поэтому подняли оружие против своей родины, ― произнес он серьезно. По его тону было видно, что он собирается пересказать официальную точку зрения.
Кьяккерино старался угодить всем, и Данте со смесью грусти и негодования подумал, что именно страх заставляет флорентийцев скрывать свои мысли и чувства. Они словно вынуждены быть лицемерами, они думали и говорили то, что обеспечивало им безопасность.
― Не всегда все так очевидно, Кьяккерино, ― произнес Данте, с болью вспомнив слова Цицерона о том, что ничто не распространяется так быстро и с таким успехом, как клевета. ― Также есть те, кто уверен, что ни один человек не может быть так глуп, чтобы желать войны вместо мира, потому что во время мира дети хоронят своих отцов, это естественно… Но во время войны, ― грустно заключил он, ― отцы хоронят своих сыновей…
― Какие прекрасные слова, ― произнес Кьяккерино взволнованно. ― Это сказал тот же Ориосто Тель?
― Нет, ― ответил Данте с легкой улыбкой. Он боялся, что такой собеседник, как этот, мог услышать в его словах скрытый призыв к мятежу, и поэтому решил занять безопасную позицию. ― В любом случае, я тоже мало понимаю в политике… только в душе переживаю происходящее, как все, страдаю в своем собственном аду, ― продолжил он, не слишком думая о своих словах.
― Вы из Болоньи? Правда? ― спросил Кьяккерино, который, как показалось на мгновение, понял свою бестактность и постарался исправить положение. ― Простите мне мою наглость.
― Да, ― еще раз лаконично ответил Данте без особого желания углубляться в эту тему. ― Ведь ты ждал, что я так отвечу, ― добавил он с улыбкой.
Слуга изобразил легкий смешок, хотя теперь он воздержался от комментариев, снова испугавшись потерять работу.
― Ну, об аде мы во Флоренции кое-что знаем, именно так, ― промолвил Кьяккерино с потерянной улыбкой, без особой страсти, лениво взбивая одеяло.
Но для Данте эти слова предполагали смысл, который его собеседник, возможно, в них не вкладывал. Упоминание об аде вернуло его к современным событиям во Флоренции. Сильное томление Кьяккерино свидетельствовало о том, что в нем скоро откроется новое хранилище информации.
― Что ты имеешь в виду? ― внезапно спросил Данте с таким воодушевлением, что оно передалось Кьяккерино.
Тот снова прервал свою работу, чтобы вернуться к более приятному делу.
― Хорошо… ― сказал он испуганно. ― Вы говорили о собственном аде и…
― Я знаю, о чем говорил, ― перебил Данте, желая скрыть свое раздражение, ― но ты говорил об аде во Флоренции.
― Да, ― пробормотал слуга, который смотрел на гостя пораженно и с видом, свидетельствовавшим, что он будет говорить о том, в чем мало разбирается. ― Хорошо… я имею в виду то, что произошло, когда…
В этот важный момент в дверь трижды постучали, громко и сильно, так что оба собеседника подскочили на месте, а старый слуга тут же замолчал.