Глава 41

Флоренс, прачка, пыхтя, ввалилась в палатку и кинула на походный стол Вильгельма сложенные рубашки, сорочки и белье.

— Они готовы, миледи. Сегоднячко хороший свежий ветерок. Они пахнут солнцем, можете понюхать, — она сунула одну из рубашек Изабель под нос.

Изабель ощутила только сильный, хотя и не лишенный приятности, запах бристольского мыла с ланолином и щелоком, но она по опыту знала, что прачке лучше не перечить.

Флоренс была прачкой Иоанна, но королева прогнала ее, сочтя, что король нанял ее по какой-то странной прихоти, и теперь, когда он умер, с его желанием можно не считаться. Вильгельм пожалел ее и взял к себе в дом, и Изабель постепенно привыкла к ее внезапным появлениям, шумным и быстрым, как светлые, ветреные дни. Слова, сказанные Вильгельмом в Мальборо, о том, что он никогда не спал с прачкой, пришли Изабель на ум и сильно позабавили ее, когда она впервые увидела эту женщину. Во Флоренс было не меньше шести футов роста, а ширины она была просто необъятной. Бедра могли бы сравниться с крупом тяжеловоза. Груди вздымались рыхлыми горами, и с разбегу она могла бы ими свалить с ног великана. А локти у нее были размером с призовой окорок. Копна грязных черных волос выбивалась из-под платка, а кожа лица была всегда такой красной и грубой, как будто кто-то ею драил котлы.

— Я у конюшен слыхала кое-что интересное, миледи, — сказала Флоренс, складывая рубашку с ловкостью, какой трудно было ожидать от таких больших грубых пальцев. Глядя, с какой любовью она разглаживает одежду, Изабель прикусила губу: она подумала, не гладила ли Флоренс так же нежно белье Иоанна.

— Неужели? — Изабель подозревала, что Форенс не только стирала Иоанну белье, но и сообщала, кто с кем спит, чем сильно помогала ему в его интригах и кознях.

— Сдается мне, нам скоро переезжать, — Флоренс облизнула губы и уставилась на блюдо с фаршированными финиками, стоявшее на столе.

Заметив это, Изабель жестом пригласила ее угощаться. Флоренс взяла два, как и ожидалось.

— Что ты слышала?

Флоренс поглядела на финик, а потом впилась в него с таким сладострастием, что большинство мужчин при виде этого бросило бы в пот.

— Французы высадились в Сандвиче, так ведь? Я слыхала, как гонец говорил об этом конюху, когда своего коня ему передавал. Там кораблей много, с лошадьми, и людьми, и пушками, и припасами всякими. Сдается мне, они в Винчестер пойдут, чтоб его снова отобрать.

Новости ошеломили Изабель. Ей не нужно было спрашивать Флоренс, уверена ли она в этом. Если она говорит, что слышала от гонца, значит, так оно и есть. Изабель подумала о том, скольких трудов им стоило отвоевать Винчестер и порты Винчелси и Рай возле него. Если Людовик действительно привез из-за Узкого моря большую армию, войска Генриха не смогут ее сдержать.

Флоренс запихнула остатки финика в рот, сунула второй в карман фартука и, сосредоточенно жуя, собралась уходить.

— Пойду-ка лучше навьючу мула, — недовольно проворчала она, — еще и вечер не успеет наступить, как нас уже здесь не будет… милорды.

Она неуклюже сделала реверанс Вильгельму, пытаясь проскользнуть мимо него и Жана Дэрли к выходу из палатки.

По выражению лица мужа Изабель поняла, что Флоренс была права.

— Я слышала, — сказала она, опережая его.

Сняв плащ и шляпу, Вильгельм швырнул их на стул.

— Нам было нужно всего несколько дней! — произнес он, чуть не скрежеща зубами от злости и разочарования. — Этого хватило бы, чтобы направить течение в другое русло. А теперь ветер оказался попутным для Людовика, и пригнал его к нашим берегам с армией, которой мы не сможем противостоять. — Он налил себе вина, выпил и с такой силой ударил чашей по столу, что дерево задрожало. — Я созвал старших военачальников, но единственное, что имеет смысл обсуждать, — насколько далеко нам отступать и куда. Мы не сможем удержать Винчестер, а он двинется прямо сюда, чтобы отвоевать его. Господи Боже мой, нам придется все это оставить!

Он показал на лагерь за пологом шатра. Пока он говорил, мимо проковыляла со своим мулом Флоренс. Коробы, привязанные к его седлу, были нагружены котлами для стирки.

— Тебе известно, сколько их? — спросила Изабель.

— Точно — нет, но их хватит, чтобы размазать нас по всему королевству, если мы решимся им противостоять. Я выслал вперед разведчиков и поддерживаю связь с гарнизоном в Дувре. Людовик действительно хочет сорвать этот персик, но, чего бы нам это ни стоило, мы не можем позволить ему сделать это. Иначе нам конец, что бы мы ни предприняли дальше.

Изабель склонилась над ладонью Вильгельма, стоявшего перед окном, пытаясь одной из своих игл для шитья подцепить занозу, застрявшую в его руке. Серебро прошло рядом со щепкой и виднелось тонкой черной полоской под прозрачным слоем кожи. Щепка попала сюда из подпиравших шатер крепких балок, когда он объезжал войска, собравшиеся во дворе Нортгемптонского замка.

— По крайней мере, она не из сиденья в уборной, — произнесла Изабель, предприняв очередную попытку подхватить занозу. — Ты их видел? Они просто ужасны! — и рассмеялась собственным словам. — Как будто сейчас имеет хоть какое-то значение, какие у нас сиденья в уборных!

Ее замечание вызвало у него осторожную улыбку.

— Имело бы, окажись заноза у меня в заднице. Но у меня вместо занозы Людовик с его подкреплением.

Изабель сморщилась. Сегодня целый день приезжали и уезжали гонцы. Разведчики Вильгельма пытались разузнать как можно больше о силах и передвижениях французов. Людовик быстро добрался до Винчестера и Фарнема, снова захватив их, поскольку встретил лишь незначительное сопротивление. Потом он, видимо, осадил Дувр. Однако сегодня на рассвете Вильгельм получил известие, что французские войска, добравшиеся до Лестершира, вынудили графов Честера и Дерби оставить замок Монсорель, который они осаждали, и отступить в направлении Ноттингема. Новости были неточными, и Вильгельму нужны были подробности, чтобы решиться на что-то самому. Сейчас он был в Нортгемптоне; его войска прикрывали столько перекрестков, сколько было возможно, и ждали.

Изабель подтянула кончик занозы к краю ранки и умудрилась вытянуть ее наружу, подцепив ногтями.

— Если Людовик привел своих людей в Монсорель, означает ли это, что Дувр сдался ему? — поинтересовалась она.

В ответ Вильгельм только вздохнул.

— Это мне неизвестно. Если Дувр пал и французский король со всем своим войском двинулся на север, плохо. Вряд ли Людовик решился бы разделить войска и выехать лишь с их частью, чтобы сломить осаду Монсорели, никого не оставив охранять Дувр, но мне нужно перепроверить донесения, прежде чем действовать.

Изабель смазала ранку целебной мазью и искоса взглянула на него. Он мог бы попросить одного из полевых хирургов или своих людей вынуть эту занозу, раз она так ему мешала. Их зрение было уж наверняка лучше, чем у нее. То, что он пришел с этим к ней, означало, что он нуждается в ее совете. От этой мысли на душе стало тепло, но и тревожно. Он никогда не приходил к ней, чтобы поныть или пожаловаться на мелкие неприятности, он рассказывал ей только о больших бедах. Что если Дувр в самом деле взят? Справятся ли они с таким катастрофическим развитием событий? Она втерла остатки мази и посмотрела на его руки. Ногти были грязными от масла, которым смазывали кольчугу. На щеке тоже был след масла.

— Хьюбет де Бург из тех, кто сражается до последнего. И Дувр хорошо укреплен, — сказала она, мягко стирая пятно с его щеки большим пальцем. — Я не верю, что Людовику удалось так быстро его захватить. В Монсорели либо отдельный отряд, либо донесения неверны. Французы, должно быть, все еще на юге.

— Может, и так. Скоро я буду знать наверняка. — Он поднялся и подошел к окну. — Вопреки здравому смыслу, я надеюсь, — тихо проговорил он, — что Людовик поступил неразумно и разделил свое войско.

Увидев, как напряжены его плечи, она поняла, почему он пришел поговорить с ней. Эта надежа была такой неоправданной и безумной!

— А если он так и поступил? — он вернула иголку в футляр из слоновой кости и кинула в шкатулку с принадлежностями для шитья.

— Тогда у нас есть шанс победить.

Изабель прикусила верхнюю губу.

— Это зависит от того, где находится сам Людовик и как он разделил войско, — сказала она.

— Да, это так, но какое бы то ни было разделение в любом случае нам на руку, — отвернувшись от окна, он принялся мерить комнату шагами. — Самый поздний срок, когда мы должны об этом узнать, — сегодня в полдень.

— А если он все-таки разделил войско, куда они отправятся после Монсорели?

Ответ пришел немного позже, чем ожидал Вильгельм, в середине вечера, когда в большом зале уже ужинали. Какова бы ситуация ни была, это редко сказывалось на аппетите Вильгельма, и он сосредоточенно жевал кусок пирога с голубиным мясом, придвинув к себе еще и блюдо с грибами, когда появился Хьювил, потный и спотыкающийся после долгой скачки. Вильгельм, с усилием проглотив кусок, замахал ему, подзывая к высокому столу.

— Да, милорд! — выдохнул Хьювил, поклонившись Вильгельму. Его лицо пылало от нетерпения. — Принц Людовик разделил свою армию. Он остался в Дувре, но выслал на север тысячу человек во главе с графом Перчским. Они захватили Монсорель и отправились в Линкольн, чтобы помочь мятежникам, осадившим замок.

Изабель увидела, как краска приливает к лицу ее мужа и как разгорается его взгляд. Она чувствовала его торжество, но сама испытывала страх. У нее не было иллюзий относительно того шанса победить, о котором говорил ее муж. Это был один шанс из тысячи.

Привидения так и не поселились в башне Ньюаркского замка, где умер Иоанн, за что Изабель была им признательна. Она готовилась к тому, что неуспокоенная душа короля примется ее донимать, разгуливая ночами по замку. Но все было тихо, и если она и не спала толком в прошлую ночь, то из-за собственных волнений, а не от переживаний прежних обитателей замка.

Была среда перед Троицей. Мягкий воздух был пропитан терпкими ароматами поздней весны. Город за рекой и возвышающимся над ним замком бурлил. Армия молодого короля взяла день передышки, перед тем как двинуться в Линкольн. Изабель в сопровождении своего капеллана, рыцаря и двух своих женщин вышла к войску и поговорила с солдатами, убедившись, что они полны решимости. Разумеется, было и волнение, и нервозность, но о поражении никто даже не заговаривал. Легат обещал отпущение грехов каждому, кто станет сражаться под знаменем короля Генриха. Французы же были прокляты и, следовательно, должны были отправиться прямиком в ад.

Флоренс воспользовалась погожим весенним днем, чтобы постирать на реке белье с другими прачками из лагеря. Изабель видела ее издали. Ее мощные руки смывали грязь с одежды с такой беспощадностью, с какой войска клялись изгнать французов из Линкольна. Сегодня ее лохмы были повязаны алой ленточкой, и до Изабель доносилось пение Флоренс. Это была какая-то особая «прачечная» песня. Похоже, ее настроение было заразительно, потому что Изабель тоже начала улыбаться.

— Вид прачек вас чем-то развеселил, миледи? — спросил Ранулф Честерский, присоединяясь к ней. Его голос был хриплым, отчего ей показалось, что граф раздражен. Изабель знала: ему не дает покоя, что он был вынужден сдать Монсорель. А в народе теперь над ним подшучивали. У Ранулфа была масса положительных качеств, но славился он своей угрюмостью и неукротимой гордостью. Он, очевидно, тоже обходил свое войско, поскольку с ним были двое его старших рыцарей и пара воинов.

— Если говорить о Флоренс, то она вообще забавная, — ответила Изабель, кивнув в сторону женщины. — Если бы в нашей армии была хоть дюжина таких, как она, у французов не было бы шансов.

Она шутила, поэтому удивилась, когда Честер от ее слов скривился и побагровел.

— Я что-то не так сказала, милорд?

Он пристально посмотрел на нее, а потом испустил тяжелый вздох. Его напряжение спало.

— Нет, миледи, или, по крайней мере, ненамеренно. Я обсуждал с другими членами вашей семьи разные детали, касающиеся нашего броска в Линкольн.

— Милорд?

— Ваш старший сын пожелал быть в передовом отряде вместе с людьми из Нормандии.

— Понимаю.

— Неужели, миледи?

Зная характер Честера, Изабель положила руку ему на рукав.

— В самом деле понимаю, милорд, — произнесла она успокаивающе. — Было бы правильно, если бы передовые отряды возглавляли испытанные в боях воины, но и молодых нельзя винить за их рвение. Как графиня Пемброукская, я рада, что мой наследник так отважен и смел, но как мать, я бы, конечно, предпочла, чтобы он не бежал на врага впереди всех.

Честер застонал. Он выглядел несколько пристыженным.

— Что ж, вы высказали свое пожелание, — сказал он. — В таком случае мы принимаем решение, что первыми ударами буду руководить я, как и должно было быть с самого начала.

— Тогда я спокойна, милорд, — нежно проговорила она. — Эта задача как раз для рыцаря, обладающего вашими способностями и опытом.

Поговорив с Честером, Изабель задумчиво побрела назад к замку. Она знала, что Вильгельм сейчас занят, поэтому ожидала увидеть его не раньше позднего вечера. Однако он пришел в их покои незадолго до ужина, чтобы переодеться.

Пока он мыл лицо и руки, Изабель рассказала ему о своем разговоре с Честером. Вильгельм уткнулся лицом в полотенце, а потом взглянул на нее.

— Ранулф страдает от избытка желчи, — сказал он. Просунув руки в рукава рубашки из хорошего выбеленного льна, которую протянул ему оруженосец, Вильгельм натянул ее на голову.

— Вилли действительно сказал, что хочет возглавить войско?

— Дело было так. К нему пришли представители нормандского отряда и сказали, что, поскольку он родился в Нормандии, им было бы приятно, если бы их возглавил именно он и их отряд принял бы на себя первые удары. Честер же принялся возражать, — Вильгельм взял из рук молодого человека свою верхнюю рубашку. Изабель обратила внимание, что это был его серебристый ирландский наряд. Очевидно, Вильгельм за ужином собирался напомнить Честеру, что тут не он один магнат, обладающий влиянием и весом. — Сказать по совести, я понимаю Честера, — произнес он в раздумьи. — Он все еще переживает, что ему пришлось сдать Монсорель. Он готов переложить ответственность за страну на меня, поскольку знает, что люди с большей готовностью последуют за мной. Но он не желает, когда мы дойдем до Линкольна, выпускать вперед моего сына, бывшего мятежника, — он раздраженно рассмеялся. — До меня даже дошли слухи, будто он хотел, чтобы я вовсе остался в стороне и дал ему возглавить все войско. Разумеется, он говорил об этом весьма дипломатично, и никто не упоминал о том, что его беспокоит мой не самый подходящий для такой деятельности возраст.

Изабель сдержалась и не стала говорить, что идея, возможно, была не так уж плоха. Честер не единственный, чья гордость легко уязвима. Вильгельм был в отличной форме для того, чтобы выполнить эту задачу. По большому счету, может быть, он шел к этому моменту всю свою жизнь.

— Это было бы катастрофой, — тихо произнесла она.

Он улыбнулся, застегивая пояс на бедрах. На нем золотой нитью был вышит узор из накладывающихся друг на друга медальонов.

— Я не думаю, что все зашло так далеко. Но если бы Честер заговорил об этом громко, мне пришлось бы ответить ему, что нужно было принимать на себя должность регента. Пусть скачет впереди, если ему так хочется, но я не готов отдать ему бразды правления… пока не готов. Он запугивает нас тем, что оставит Англию, отправившись в крестовый поход, но ему известно, что я на это не куплюсь.

— А Вилли? — спросила она. — Как он реагирует на слова Честера?

Улыбка Вильгельма померкла.

— Вилли прошел через огонь. Для него эти слова не более, чем крохотная искорка. Он понимает, что стоящее на кону важнее мелких споров из-за того, кто поведет передовой отряд.

— В таком случае я рада тому, что у него есть здравый смысл, — пока они говорили, Изабель приводила в порядок собственную одежду. Она сменила уличный чепец на вуаль из тонкого шелка лавандового цвета. Служанка прикрепила ее к тонкому кисейному вороту платья золотыми булавками. Теперь Изабель была готова сопровождать мужа в зал. Однако он не двинулся с места.

— Что? — спросила она. Он подошел к ней и взял ее руки в свои. Ее тревога усилилась.

— Я не хочу, чтобы ты ехала с нами в Линкольн.

Изабель покачала головой, почувствовав страх и пытаясь совладать с ним.

— Я уже здесь. Ты не остановишь меня. Быть рядом с тобой — мое право.

Он взглянул на свои руки, сжимавшие ее.

— Если все обернется для нас бедой и нам придется бежать, мне нужно, чтобы ты была свободна. Ты знаешь, как сплотить наших вассалов. Может быть, это эгоистично с моей стороны, но я не хочу в разгар битвы беспокоиться о тебе. Если я буду знать, что ты в безопасности, я смогу лучше сосредоточиться на том, что должен делать.

Она возмущенно посмотрела на него:

— Значит, то, что я буду волноваться о тебе и Вилли, находясь далеко от вас и не имея возможности прийти вам на помощь, если вы будете ранены или еще что-нибудь случится, это хорошо?

Он долго молчал, а потом произнес хрипло и мягко одновременно:

— Это помогло бы мне больше всего. Бог свидетель, я могу расстаться с тобой сейчас, в двух днях пути от поля битвы, но боюсь, что буду уничтожен, если мне придется сделать это прямо перед сражением. Может быть, у тебя хватит на это силы, но у меня точно нет.

От этих слов она растаяла, хотя и понимала, что они, возможно, сказаны специально.

— Не полагайся так на мою силу, — произнесла она с дрожью в голосе, — чтобы поддерживать ее, мне необходим ты.

Нежно взглянув на жену, он шагнул вперед, чтобы ее поцеловать.

— Я с тобой, даже когда мы далеко друг от друга. А ты бывала и дальше, чем теперь. Намного дальше.

Она крепко обняла его, понимая, что он прав. Во время борьбы за ирландские земли, их разделяло не только море, но и расхождение во взглядах, которое грозило положить конец их браку. Но они оба выжили и после перенесенных испытаний стали лишь сильнее.

На пороге появился оруженосец, чтобы сообщить, что был подан сигнал к ужину и собравшиеся в большом заде ожидают их появления.

Изабель отпустила Вильгельма и вытерла глаза рукавом.

Он печально улыбнулся.

— Нам лучше поторопиться, — сказал он, — а то Ранулф Честерский подумает, что мы намеренно медлим, чтобы привлечь к себе внимание.

На следующее утро войско короля Генриха выстроилось во дворе замка и приготовилось к выступлению. Легат отправился в принадлежащую королю крепость в Ноттингеме, где было безопаснее, чем в Ньюарке, и Изабель была в его свите. Она уже попрощалась у Вильгельмом, но ей еще предстояло проститься с их старшим сыном.

— Будь острожен, Вилли, — сказала она, обнимая его, уже стоящего рядом со своим скакуном. — Не рвись вперед.

Его доспехи холодили ее пальцы. Все мужчины должны были ехать в латах. На тех, кто не мог позволить себе кольчуги, были кожаные доспехи.

Вилли мрачно улыбнулся:

— С моих нынешних позиций, мама, вперед не вырвешься.

— Что ж, тогда береги отца и не давай ему себя переоценивать!

Он осуждающе взглянул на нее.

— Я позволю ему поступать так, как он захочет, — сказал Вилли. — У него есть на это право, тебе так не кажется? Не бойся. Мы будем присматривать друг за другом. Кроме того, с ним будут Жан, и Ральф, и Джек. Он сам так захотел.

Изабель нашла в себе силы улыбнуться.

— Я знаю. Он на знакомой земле и будет заниматься своим делом. Я боюсь не за него… а за себя, — она сделала жест, как будто отпускает ястреба в небо. — Ступайте с миром.

— Я буду молиться, чтобы все было хорошо, — ему не терпелось тронуться в путь. Он пристегнул перевязь с ножнами и повернулся к переступавшему на месте коню.

— Вилли…

— Мама? — он уже приладил за седло и наклонился, чтобы поправить стремена. Кто-то попытался с ним заговорить, но он жестом велел подождать.

— Просто скажи ему, чтобы он помнил о женщине, которая ждет. Пошли ко мне гонца, как только будут новости, каковы бы они ни были.

Выражение его лица смягчилось.

— Я тут же пришлю гонца, — ответил он. — Хьювилу уже дамы распоряжения на этот счет и хорошая, свежая лошадь тоже.

Изабель стояла с гарнизоном замка, с мужчинами, их женами и детьми, и смотрела, как Ранулф Честерский выводит войска из Ньюарка, а за ним следуют ее муж и сын. Они ехали бок о бок, а справа от них скакал граф Солсберийский. Питер де Роше, епископ Винчестерский прикрывал их войском из трехсот арбалетчиков. Улица дрожала от стука копыт, грохота телег, топота сапог. Перед глазами Изабель проплывали доспехи и оружие; ее взгляд увлажнился, оттого что она слишком пристально вглядывалась в лица уходящих. Она хотела, чтобы образ Вильгельма и его сына запечатлелся у нее в памяти как можно более отчетливо, но когда пыталась их себе представить, перед глазами встали только жесткие панцири доспехов и оружие.

Они уже ушли, а Изабель все смотрела на опустевшую дорогу, на оседающую пыль, на кучи навоза, которые торопились сгрести совками предприимчивые горожане. В отдаленном уголке ее сознания гнездилась мысль, что она больше не увидит их живыми и все, что останется у нее в памяти об этом дне, — это навозные кучи на дороге.