Глава 34

Изабель пыталась подавить в себе раздражение, которое вызывала у нее Алаис, жаловавшаяся на то, что у нее спина болит, когда приходится сидеть с шитьем у окна.

— Сейчас спина будет болеть, где бы ты ни сидела, — холодно произнесла она. — Ребенок должен родиться через месяц.

А про себя Изабель подумала, что этот малыш может появиться на свет преждевременно, потому что его головка уже опустилась, и последние дни Алаис ощущала безболезненные сокращения матки.

Жена Вилли забеременела вскоре после свадьбы, и хотя она стала капризной (изменения, которые претерпело ее тело, ее совершенно не радовали), но была чрезвычайно довольна тем, что смогла так быстро выполнить свой долг, и купалась в лучах внимания, которым ее одаривали окружающие.

Изабель продолжала класть один стежок за другим, Алаис же мрачно уставилась в окно.

— Если повезет, наши мужья будут уже дома, когда малыш родится, — заметила Изабель, пытаясь наладить разговор.

Алаис пожала плечами; это уже стало ее привычной реакцией на любое обращение к ней Изабель. Но то, как она сжала губы, отчего ямочка на подбородке проступила отчетливее, чем обычно, заставило Изабель сменить гнев на милость, и она сказала ласково:

— Обещаю, все будет хорошо. Я чувствовала себя точно так же, когда вынашивала Вили; моему браку тогда было всего девять месяцев, и я была окружена людьми, которых совершенно не знала.

Алаис сжала тонкие пальцы над ненавистным шитьем. Выражение ее лица было непримиримым и закрытым. Изабель было совершенно ясно, что жена Вилли не хочет выслушивать истории о ее беременностях. Она пожимала плечами и отметала их, так же, как отметала любые советы или предложения помощи старших женщин, живших в замке.

Изабель предприняла еще одну попытку.

— Хорошо, что твой брат хочет решить все миром, — сказала она, имея в виду послание, привезенное в Пемброук вчера. Гонец доставил письмо от Вильгельма де Фора своей сводной сестре. Казалось, оно было написано очень здравым человеком, привыкшим взвешивать свои поступки. Он предлагал помириться и ради памяти их матери забыть об этом неприятном споре, касавшемся ее приданого.

Алаис повернула голову.

— Мне все равно, — сказала она. — Я его не знаю и вряд ли стану приглашать его в гости.

— Но он все-таки твой родственник…

— У меня нет теплых воспоминаний о родственниках, — сказала Алаис и, плавно покачиваясь, направилась к выходу. — Я хочу прилечь ненадолго. — Она положила руку на свой огромный живот. — И я хочу побыть одна.

Изабель собралась возразить, что нужно, чтобы с ней находилась хотя бы одна женщина, но передумала. Алаис предпочитала находиться в одиночестве, она только обиделась и помрачнела бы, если бы решила, что свекровь ее чрезмерно опекает или, того хуже, шпионит за ней.

Расстроившись, Изабель склонилась над шитьем. Рядом с ней к окну, где было больше света для такой работы, подсела Сибилла Дэрли.

— А у нее не самый легкий характер, верно? — спросила Сибилла.

— Да, а когда Вилли нет, она вообще все время не в духе, — сказала Изабель, пытаясь дать угрюмому настроению своей невестки приличное объяснение.

— Может, и так, — произнесла Сибилла с сомнением. Изабель вопросительно посмотрела на нее, и Сибилла положила свою работу на колени. — Все знают, что я тихоня, но именно поэтому у меня есть масса возможностей наблюдать за остальными. Если родится мальчик, она станет неуязвима. Он будет наследником Пемброука, а зачем нужны старые ветви дерева, когда на молодых зреют плоды? Она хочет быть графиней, но ума у нее не больше, чем у гусыни: она не понимает, сколько на нее ляжет обязанностей, и она ничему не хочет учиться у вас. Эта девушка считает, что наступает ее время, и вы должны пресечь эти мысли.

Изабель невесело улыбнулась.

— Я пока не собираюсь отмирать и опадать со ствола… как и Вильгельм, надеюсь, — она говорила убежденно, хотя ход мыслей невестки ей тоже был понятен. Алаис, очевидно, считала, что Вильгельм совсем скоро перейдет в мир иной. Когда он умрет, графство отойдет к Вилли, а Изабель, как вдову, можно будет услать в Ирландию. Как будто это будет иметь для нее значение, подумала Изабель. Если Вильгельм умрет, она сама уедет в Килкенни или попросит разрешения пожить в Тинтерне.

— Я знаю, какова она, — тихо сказала Изабель, — и, надеюсь, достаточно разбираюсь в людях, чтобы справиться с ней.

Какое-то время женщины шили молча. От невестки мысли Изабель перешли к мужу и старшему сыну. Она думала о том, как у них дела.

— Ничего не слышно из Глостера, — сказала она. Последние новости пришли оттуда. Там шли переговоры с союзом лордов, восставших против короля.

— У них, должно быть, совсем нет времени на письма, — успокаивающе произнесла Сибилла.

Изабель нахмурилась:

— Последние сообщения были о том, что мятежники достали где-то хартию, подписанную при коронации старым королем Генрихом, но не отцом нынешнего короля, а его прадедом, и теперь требуют, чтобы он признал их права, перечисленные в ней.

— Звучит разумно. Что было обещано тогда, должно соблюдаться и сейчас.

— Вильгельм тоже так думает, и я с ним согласна. Должен быть определенный налог на наследство, а не так, как сейчас, когда король может потребовать любую сумму, какая придет ему на ум. Нельзя арестовывать людей и выносить им приговор без суда и следствия. Вдов нельзя принуждать снова выходить замуж, и нельзя требовать от них уплаты огромного штрафа, если они пожелают остаться свободными, — у нее по спине снова побежали мурашки, как бывало с ней всегда, когда она представляла себе жизнь без Вильгельма. Ее пугало само слово «вдова». — Иоанн даже не взглянул на хартию, — сказала она, скривив губы. Выражение ее лица лучше всяких слов говорило о том, что она думает о короле. — Он видит в этом только попытку ограничить его власть и препятствие проявлениям его своеволия.

— Что ж, так оно и есть, — сказала Сибилла, поднеся шитье ближе к свету.

— Да, но если бы он вел себя достойно, до этого никогда бы не дошло.

Вильгельм написал ей также в своем последнем письме, что Иоанн подумывал о том, чтобы использовать наемников из Пуату для подавления мятежа. Вильгельму удалось убедить его не разжигать рознь. Независимо от степени преданности королю ни один английский лорд не позволил бы наемникам проехать по его земле, и это привело бы к настоящей войне.

Изабель вспомнила, как Вильгельм сказал ей, перед тем как отправиться в Глостер, что пытаться воззвать к здравому смыслу спорящих — все равно что стараться стукнуть два камня друг о друга, держа руку между ними. Изабель тогда что-то проворчала ему о том, что стоит убрать руку, но знала, что это говорила в ней тревога и что он действительно не мог этого сделать. Вилли пока вел себя осмотрительно и оставался в свите короля, но он был беспокойным и неудовлетворенным. Ему совсем немного было надо, чтобы перейти грань, и тогда сын пошел бы против отца. Она гнала от себя эти мысли, но они продолжали посещать ее, укрываясь в уголках сознания, как незваный гость за столом.

Изабель дошила до конца нитки и после минутного колебания решила, что ей стоит пойти попытаться поговорить с Алаис. До родов оставалось совсем немного, девушка должна будет доверять повитухе и другим женщинам, поэтому стоило, по крайней мере, сказать ей об этом. Тихо отложив свое шитье и велев женщинам оставаться на своих местах, она вышла из комнаты и начала подниматься по лестнице в верхние покои.

Алаис искала одиночества, но жизнь редко баловала ее этой роскошью в доме Маршалов. Куда бы она ни пошла, ее всегда кто-нибудь сопровождал: женщины, или Вальтер, суетливый маленький капеллан Изабель, или слуги и служанки, или, наконец, сама Изабель с этим ее понимающим взглядом. Ее почти не оставляли в покое, а свекровь еще вечно приставала к ней с какими-нибудь поручениями или наставляла ее об обязанностях.

— Я знаю свои обязанности, — гневно прошептала Алаис. Наиглавнейшую из них она уже исполнила, забеременев в первую брачную ночь. Она знала, что ребенок был зачат именно тогда: то, что она испытала, было слишком огромно, чтобы не привести к тому, что теперь у нее под сердцем рос ребенок. Она была уверена, что будет мальчик. Мечтательно улыбаясь, она погладила свой живот. Жаль, что Вилли большую часть времени не было с ней рядом, и он не видел, как она толстеет и округляется, вынашивая будущего наследника Пемброука. Она всегда чувствовала себя увереннее в его присутствии, но из-за глупой войны между королем и его лордами она была лишена этого счастья вот уже долгие месяцы. Подойдя к окну, она выглянула наружу, на яркий весенний свет, и попыталась представить, как он идет по лугу к замку. Если долго смотреть, видение станет явью.

Ей показалось, что она услышала позади мягкий шорох, и волосы зашевелились у нее на затылке.

— Вилли… — сказала она и обернулась… навстречу лезвию ножа.

Карабкаться по узкой лестнице в длинных юбках было тяжело, но лестницы строили исходя из соображений безопасности, а не домашнего уюта и удобства, хотя покои и были размещены с умом. Изабель намного больше нравился построенный еще ее дедушкой старый норманнский зал, который теперь предназначался для ужинов и приемов гостей. А новая внутренняя крепость впечатляла, но в ней невозможно было почувствовать себя как дома. Да и уборных в ней не было. Вместо этого по старинке использовались ночные вазы.

Она мгновение помедлила за дверью, переводя дыхание, не желая появиться перед невесткой, хватая ртом воздух, как свежепойманная форель. Потом толкнула дверь вперед.

Алаис лежала на полу у окна, вздрагивая. Ее одежда была залита кровью.

Изабель вскрикнула и бросилась к ней, подумав сперва, что у нее случился выкидыш, но, когда она опустилась на колени и повернула невестку к себе, она с ужасом обнаружила, что Алаис ранена ножом в живот. Ее ребенок, вымазанный в крови матери, неподвижно лежал рядом с ней, пуповина все еще связывала их.

— Матерь Божия, Пресвятая Богородица… Алаис! — Изабель дрожащими руками попыталась остановить кровь, но рана была такой огромной, что Алаис вздрогнула в последний раз и перестала дышать раньше, чем Изабель произнесла ее имя. Изабель смотрела на нее, не в силах поверить в случившееся. Кто мог такое совершить? Признаков борьбы не было, и, должно быть, все произошло быстро и тут же, потому что кровь была вокруг женщины и под ней, но в других местах комнаты и на лестнице ее не было. Она в ужасе огляделась вокруг, испугавшись за собственную жизнь, но, кто бы ни совершил это, его тут уже не было.

Сглотнув и подавив рвотный позыв, Изабель проковыляла к кровати, стащила с нее покрывало и накрыла им Алаис и ребенка… своего внука… Нет, сказала она себе, не думай об этом. Потом это еще захватит тебя. Сейчас сосредоточься на том, что нужно сделать немедленно. На негнущихся ногах она спустилась обратно вниз по лестнице в зал, чтобы поднять тревогу. Женщины при виде ее испачканных в крови рук и платья, ее мертвенно-бледного лица в ужасе закричали. Изабель заставила их замолчать.

— Сибилла, ступай наверх, — сказала она. — Проследи, чтобы в комнату никто не входил. Элизабет, немедленно приведи сюда своего мужа. Рогеза, найди отца Вальтера и скажи ему, что он нам нужен.

— Что случилось? — Элизабет Авенел с испуганным взглядом поднялась на ноги. — Леди Алаис?..

Изабель мрачно покачала головой.

— Мерзкое убийство произошло прямо здесь, в сердце нашей крепости, — сказала она. Ее голос был тверже камня: если бы она не окружила себя невидимой защитной оболочкой, она бы не справилась с этим. — Я не знаю, кто это сделал, но жена моего сына и их неродившийся ребенок мертвы…

Изабель не помнила последующих нескольких часов, но произошедшее и его последствия всплывали в памяти кошмарами всю оставшуюся жизнь. Охрана была удвоена, все выходы из замка перекрыты. Но, хотя ее приказы были выполнены немедленно, у убийцы все равно было время, чтобы сбежать. Все обыскали в поисках орудия преступления, но ничего не нашли. Правда, поскольку каждый мужчина в замке носил на поясе нож, это было все равно, что в лесу искать деревья. Изабель с ужасом ловила на себе подозрительные взгляды. Всем было известно о трениях между нею и Алаис, и, кроме того, она пошла наверх, чтобы поговорить с ней, одна. Никто из тех, кто хорошо ее знал, ни на мгновение не допускал мысли, что она могла быть причастна к этому преступлению, но те, кто был знаком с ней несколько хуже, сверлили ее взглядами и строили догадки.

Самой Изабель гадать было не нужно. Она знала, что виновата в случившемся. Ей ни за что нельзя было разрешать Алаис оставаться одной. Она должна была лучше следить за безопасностью крепости. Изабель с ужасом думала о том, как отреагирует Вилли, и от этой мысли ей становилось дурно от тревоги, чувства вины и горя. Уже то, что кто-то ненавидел их настолько, чтобы таким зверским способом убить молодую женщину, которая должна была вот-вот родить, было кошмаром. На ум приходило несколько людей, способных на такое. И как раз сейчас ее муж и сын сражались за первого в этом списке. От страха и ненависти туча, нависшая над него, стала еще чернее.

Вилли сильно пил в королевском лагере в Глостере. Вильгельм заметил это, но ничего не говорил. Его сын был взрослым человеком и сам должен был отвечать за свои ошибки. Если бы Вильгельм вздумал читать ему нотации, это дало бы обратный результат: Вилли и так уже был на грани.

— Это же война, так ведь? — Вилли откинул свои темно-каштановые волосы со лба. — Иоанн никогда всерьез не рассматривал предлагаемые ему соглашения.

Вильгельм пожал плечами:

— Рассматривал. Но ему не понравилось то, что он увидел. Все равно для обеих сторон существует возможность ведения переговоров.

— Ты так считаешь? — скептически произнес Вилли. — А мне думается, мир сейчас на острие меча.

Он опрокинул в себя остатки вина, потянулся за флягой и обнаружил, что она пуста:

— Черт, куда оно все делось?

— За исключением одной чаши, все у тебя в животе, — Вильгельм указал на соломенный тюфяк в углу комнаты: — Ты пьян. Ступай спать.

— Да уж, утром все станет куда лучше, — Вилли скривился.

— Я не сказал, что утром все станет лучше, — произнес Вильгельм, с трудом сдерживаясь. — Я сказал, что ты пьян. Ты, разумеется, можешь возразить, что и над полным ведром вина способен рассуждать здраво, но…

Он прервался, поскольку в комнату вошел Жан Дэрли, сопровождавший капеллана Изабель, Вальтера.

— Милорд, новости из Пемброука, — убитым голосом произнес Жан.

Вильгельм понимал, что старший рыцарь и капеллан вряд ли пришли с добрыми вестями, когда все уже собирались спать. Вальтер выглядел изможденным, несчастным и напуганным. Он поклонился Вильгельму, но обернулся к Вилли. Тот сидел, словно примерзший к месту, как человек, который видит, что на него надвигается сама судьба, и ничего не может сделать, чтобы избежать ее.

— Милорд… — он упал перед Вилли на колени, — я не могу выразить, насколько прискорбно то, что я вынужден приносить такие ужасные вести, милорд, но ваша жена леди Алаис мертва… и ребенок тоже.

Вилли уставился на него.

— Мертва? — спросил он ничего не выражающим тоном.

Вальтер сложил руки перед собой, словно молясь.

— Милорд, никто не знает, как это произошло. Леди Алаис была… была… О Господи Всемогущий, смилуйся… убита в своих покоях, — он произнес последние слова так, будто они застряли у него в горле, а кто-то невидимый выбил их из него ударом страшной силы. — Ваша мать нашла ее, но было уже слишком поздно: и она, и ребенок были мертвы.

— Убита? — сопротивляясь подступающему ужасу, требовательно спросил Вильгельм.

Капеллан испуганно кивнул:

— Заколота. Никто не знает, кто и почему мог это сделать… или, вернее сказать, не знали, когда я отправился к вам, чтобы сообщить о случившемся. Это произошло в самом сердце крепости, в верхней башне. Графиня выставила всю охрану, и теперь ни одна из женщин в крепости не должна оставаться одна.

Вилли резко вздохнул и рывком вскочил с места.

— Нет! — прорычал он. — Ты лжешь! Он бросился к Вальтеру, схватил его за горло и принялся трясти, как терьер крысу. Вильгельм попытался растащить их, но вспыхнувшее горе Вилли утраивало силу его хватки. Жану Дэрли пришлось ударить Вилли в живот, чтобы заставить его разжать руки. Вилли согнулся пополам, его рвало, а капеллан попятился назад, схватившись за горло, хрипя и задыхаясь, его глаза чуть не вылезали из орбит. Вильгельм обхватил сына и подтащил его к скамье. Вилли била дрожь, его тело отреагировало на случившееся первым, хотя сознание и отвергало реальность происходящего.

— Я загнал трех отличных лошадей по пути к вам, — прохрипел Вальтер. — Графиня опасается за ваши жизни. Она умоляет вас быть осторожными. Она сама должна похоронить леди Алаис в Тинтернском аббатстве.

Вильгельм с трудом понимал, что происходит, хотя, конечно, ему удавалось сохранить большую ясность ума, чем его сыну. До него дошло, что Изабель считает убийство политическим и не верит, что это поступок безумца, отомстившего Алаис за какую-то обиду.

— Расскажи мне, что произошло… От начала и до конца, — сказал Маршал.

— Милорд, я не уверен, что это стоит делать, — ответил Вальтер, бросив взгляд в сторону Вилли.

— Пусть так, но я предпочитаю услышать всю правду, а не узнавать подробности по частям. Нам все равно расскажут об этом раньше или позже. Говори же сейчас.

В замешательстве, делая длинные паузы между словами, как человек на смертном одре, Вальтер поведал отцу и сыну то, что знал сам.

Вилли стошнило всем выпитым вином. Лицо Вильгельма было серым, словно скованным льдом.

— Я в своей жизни много слышал о подлых деяниях и видел их предостаточно, — произнес он, и его голос дрожал от отвращения и горя, — но ничего подобного я не встречал.

— Это дело рук Иоанна, — Вилли вскочил на ноги. — Он ненавидит нас. Он так и не простил тебя за принесение вассальской присяги Филиппу французскому и того, как ты унизил его в Ирландии. И меня он ненавидит, потому что я Маршал!

— Иоанн не глуп, — огрызнулся Вильгельм. — Он не стал бы действовать против нас, когда мы ему так нужны.

— Ты не замечаешь очевидных вещей. Потому что ты не хочешь этого видеть? Что тебе еще нужно для прозрения? Чтобы нас всех поубивали в наших постелях, только тогда ты раскроешь глаза?

— Довольно! — сказал Вильгельм, его голос был хриплым от сдерживаемого гнева. — Ты уже достаточно сказал!

— Я еще и не начинал, — возразил Вилли, но сжал челюсти, развернулся и, нетвердо ступая, направился к выходу. — Я буду скакать всю ночь… в Стригиле буду к рассвету.

Вильгельм схватил его за руку:

— Тогда ради Бога протрезвей! Тебе понадобится время, чтобы собрать своих людей. Возьми Блоэ и Сиварда в сопровождающие. Я прибуду с остальными, как только смогу.

Вилли резко кивнул, вырвался и вышел из комнаты, не удостоив отца взглядом.

Вильгельм тяжело опустился на стул и закрыл лицо руками. Его повергало в ужас то, что такое могло случиться в самом сердце его графства. Это преступление было столь страшным, что грозило вырвать душу из его семьи и прервать его род. Если это не Иоанн, то кто? И почему сотворил такое? И бедная девочка… единственная дочь его лучшего друга! Как он будет стоять перед могилой Болдвина и как расскажет ему о том, что она была убита в доме Маршалов, где должна была быть в безопасности?

И тут он вспомнил об одном случае, произошедшем с ним в Ирландии, и кровь застыла у него в жилах. Тогда Вильгельм ожесточенно спорил с Альбусом, епископом Фирнским, по поводу двух поместий, владелец которых не был точно известен. Епископ проклял Вильгельма, сказав, что его сыновья не принесут ему внуков и имя Маршалов утратится уже в следующем поколении. Вряд ли было во власти епископа дать проклятию физическую силу, но, похоже, оно обладало собственной незримой разрушающей энергией.

Изабель с погребальным кортежем ждала в Стригиле, когда в сопровождении нескольких спутников прибыл Вилли. Она сама приехала туда всего несколько часов назад и была измучена тяжелой поездкой и не менее тяжкими раздумьями. Едва Изабель увидела сына, спрыгивающего с коня и влетающего во двор, ее сердце наполнилось страхом. Что она сможет ему сказать, когда невероятность произошедшего невозможно было выразить словами?

Она подошла к нему, протянув к нему руки, но он не обратил на это внимание.

— Где она? — требовательно спросил он хриплым голосом. Его лицо было серым и худым, а глаза горели безумным огнем.

— В часовне, — ответила мать.

Он пронесся мимо нее. Изабель пришлось бежать, чтобы не отставать от него.

— Я пыталась ее спасти, но я ничего не могла сделать, никто не мог бы ничего сделать. Мне так жаль, я…

Он не ответил, заскрежетал зубами и ускорил шаг.

Маленькая Стригильская часовня была освещена дорогими восковыми свечами. Их свет был ярок и горяч. В воздухе висел запах гвоздики и меда. Их аромат, казалось, заполнял все щели, но затруднял дыхание. Перед крестом на алтаре стоял гроб, обитый алым и золотым шелком, отделанный фестонами, и в гробу лежала ледяная Алаис, со сложенными на груди в молитвенном жесте руками, с закрытыми глазами, будто она просто спала. Ее охраняли четверо рыцарей с обнаженными мечами, а отец Роджер, еще один капеллан семьи, стоял на коленях и молился подле ее гроба.

Изабель, задыхаясь, догнала сына и попыталась взять его за руку, но он вырвался и, быстро перекрестившись перед алтарем, приблизился к гробу. Рыцари взглянули на него мельком, а потом отвели взгляды в сторону.

Он долго смотрел, стоя неестественно спокойно. Спеленатый ребенок лежал рядом с Алаис, черты его лица были прекрасно оформлены, вплоть до похожих на пух бледно-золотистых ресниц и бровей. До этого момента Вилли не мог до конца поверить в то, что это правда. Была ничтожная вероятность, что все может оказаться ошибкой или ложью, но теперь надежда исчезла. В нем копились горе и ярость, обжигающие, как расплавленный свинец, и крепкие, как лед в разгар зимы. Он был раздавлен и перемолот этими двумя противоположными стихиями. Все, что обещала ему жизнь, все надежды и вся радость исчезли — будущее превратилось в бесплодную пустыню, тянущуюся до самого горизонта.

— Ее должны похоронить завтра в Тинтерне, — сказала его мать. — Там зелено и спокойно, и монахи каждый день будут служить панихиды за упокой ее души и души младенца.

— Мальчик или девочка? — отрывисто спросил Вилли. Он сжимал и разжимал кулаки.

— Мальчик, — прошептала она, и ее глаза утонули в слезах.

— Мой сын… моя жена… — его голос дрогнул. — И в самом сердце Пемброука, мама… Как такое могло случиться? Скажи мне, как это могло произойти?!

Она покачала головой:

— Мы не знаем. Никто не видел. Я нашла ее. Я собиралась поговорить с ней, а она… она лежала на полу у окна… Понимаешь, она хотела побыть одна. Мы и подумать не могли, что ей может грозить опасность.

Вилли отодвинулся от нее. Он не мог находиться рядом с ней и слушать ее. На какое-то мгновение ему захотелось схватить ее за горло, как отца Вальтера, и если бы он сделал это, ничего уже никогда было бы не исправить… хотя у него все равно не было будущего. Его навеки заключили в аду еще при жизни вместе с женой и ребенком.

— Ступай, — сказал он ей. — Оставь меня.

— Позволь мне хотя бы…

— Уйди! — он почти всхлипнул, но его голос сорвался на рык. — Не могу выносить твоего присутствия! Неужели ты не понимаешь? Ты всегда говоришь, что понимаешь все, но на самом деле не понимаешь ни черта!

Изабель отступила назад и вскрикнула при виде ярости, граничащей с ненавистью, плескавшейся в глазах ее сына.

— Я виню во всем тебя! — крикнул он со всей злостью, на какую был способен. — Ты была там, ты могла что-то сделать. Может быть, ты даже знала о том, что готовится преступление!

— Что?! Господи помилуй! — закричала она. — Горе лишило тебя разума! Я бы жизнь отдала, лишь бы спасти ее!

— Но не отдала же!

— Он был еще и моим внуком, — голос Изабель дрожал. — Неужели ты думаешь, что я бы стояла рядом и позволила кому-то вынуть нож и отнять у него жизнь?

— Я не знаю, что думать. Я только знаю, что она мертва, и я не желаю, чтобы ты находилась рядом со мной. Я хочу быть с ней, но это ведь невозможно, верно?

Изабель глубоко вздохнула и почувствовала, как от попавшего в легкие воздуха заболело все ее тело. Было бессмысленно спорить с ним. У нее голова шла кругом от его обвинений, и она почувствовала себя так плохо, что не смогла бы остаться, даже если бы захотела. Ей был нужен Вильгельм, его мудрость, его поддержка… хотя она подозревала, что Вильгельм втоптал бы Вилли в землю за то, что тот только что сказал.

Нетвердой походкой Изабель вышла из часовни. На мгновение она подумала о том, что все смотрят на нее, увидела взволнованные лица слуг и домашних. Сибилла Дэрли взяла ее за руку, прошептав, что Изабель не нужно обращать на них внимания и что ее старший сын обезумел от горя, но со временем придет в себя.

— Не знаю, зачем ему это может понадобиться, — произнесла измученная Изабель, — если весь мир сошел с ума.

Стояло прекрасное, полное жизни, весеннее утро. В Тинтерне состоялась погребальная служба, и тело Алаис упокоилось в соборе, рядом с Аойфой. Солнце светило в высокие застекленные окна, и потоки света лились на мозаичный пол. Тихий гул голосов молящихся монахов поднимался вверх и смешивался с ароматом благовоний.

Вилли, с пустыми глазами, одичавший от горя и злости, сидел на своем месте только ради Алаис и их сына. Он почти не говорил с матерью. Она была виновата, и сама возможность выказать кому-то свои чувства тут же, на месте, давала ему ощущение безопасности. Он не извинился за прежние безумные обвинения. Он скорее поджег бы весь мир, превратив его в ад, чем раскаялся. Это было дело рук Иоанна. Человек, который мог убить собственного племянника, травить изгнанных вассалов собаками, морить их жен и сыновей голодом до смерти и вешать маленьких детей, вряд ли простил бы Маршалам унижение, которое ему пришлось пережить в Ирландии и Нормандии.

Вильгельм поспешно прибыл из Глостера с основным войском. Вилли обменялся с отцом от силы парой слов и по окончании службы не собирался заговаривать с ним снова. Он хотел только поскорее сбежать отсюда. Ему невыносимо было семейное сборище, родительские сочувствие и обеспокоенность. Вилли почувствовал бы себя загнанным в угол, вынужденным защищаться, и неизвестно, чем бы все это закончилось. Впереди ждали только горечь утраты, пустота и чернота.

Когда они вышли из часовни, их накрыло обычным гомоном толпы бедняков и попрошаек, ждущих подаяний. Вилли краем глаза видел, как его мать раздает пожертвования; у нее находилось доброе слово для каждого, как будто она действительно сочувствовала им. Отец стоял рядом с ней, поддерживая своим присутствием. Прикусив щеку, Вилли повернулся к конюху, державшему коня наготове.

Когда он уже ставил ногу в стремя, отец направился к нему и попросил задержаться, сказав, что им есть, что обсудить.

— Нам не о чем говорить, — ответил Вилли, садясь в седло.

— Фицвальтер и де Весчи покинули Глостер и открыто объявили войну. Я знаю, что у тебя горе и ты скорбишь, но ты и твои люди нужны мне на поле боя.

Вилли взял в руки поводья.

— Мои люди присоединятся к войскам Фицвальтера и де Весчи. Я отказываюсь признавать Иоанна своим королем и клянусь, что сделаю все, что в моих силах, чтобы свергнуть его.

— Не будь дураком! — грубо произнес Вильгельм. — В тебе говорит горе.

Вилли яростно замотал головой:

— Нет, это чувство собственного достоинства, голос которого я старался не слушать из уважения к тебе. Ты поклялся в верности Иоанну, и ты связан этой клятвой, но я такой присяги никогда не давал и не дам. Даже если я закончу жизнь изгоем или пойду на службу в Аутремер, я не преклоню колен перед таким, как он!

— Ты не головой думаешь, а задом!

— Что ж, возможно, в моей заднице больше цельности, чем во всем Иоанне. Если ты хочешь покрывать убийцу своего внука, давай, но не жди, что я буду сражаться рядом с тобой!

— Ты не знаешь того, что…

— Я знаю достаточно, — Вилли развернул коня и, пришпорив, унесся прочь, заставив нищих и бродяг разбежаться в разные стороны.

Вильгельм закрыл лицо руками.

— Господи! — пробормотал он. Изабель подошла к мужу, взяла его за руку и приникла к нему, чтобы поддержать.

— И это все? — печально спросил он. — Неужели я прожил такую долгую жизнь и сражался так отчаянно ради того, чтобы видеть крах всего, что я создал? Неужели мне суждено провести последние дни, сражаясь с сыновьями, как король Генрих бился со своими, пока они его не одолели?

По лицу Изабель текли слезы. У нее на глазах разрушалась ее семья, причем так быстро, что она не успевала накладывать повязки на каждую новую рану. Когда-то она была неуязвимой — теперь стала совершенно беззащитной.

— Ты велел ему не быть дураком, а сам говоришь как дурак, — произнесла она дрожащим голосом. — Он такая же цельная личность, как и ты, а ты не Генрих. По крайней мере, если Иоанн падет, один наш наследник — в лагере врага, а если сохранит трон, ты сможешь отвести опасность от Вилли… — ее голос выравнивался, по мере того как она мысленно искала и находила выход из сложившейся ситуации. — Если дойдет до худшего, всегда есть Аутремер, как он сказал, — она фыркнула и вытерла глаза. — А ты не думаешь, что он прав? Ты не веришь, что Иоанн мог приложить к этому руку?

Вильгельм устало вздохнул:

— Мы за свою жизнь нажили и других врагов. Да, я думаю, он может быть к этому причастен, но отдал ли он такой приказ — неизвестно. Если бы у меня были доказательства, что это он сделал такое с Алаис… с нами, я бы сверг его, даже если бы мне пришлось нанять все силы ада для этого! Но без свидетелей или без признания Иоанна разве можно быть уверенным?

— Как с принцем Артуром, — горько произнесла она. — Разве мы могли знать наверняка?